Испанский дневник
Шрифт:
Провожающие расходятся и на прощание жмут руки родным. Родные выстроились в ряд, двенадцать человек, спокойные, без слезинки в глазах. Старик в строгом сюртуке, с белой бородой, подчеркнуто и гордо поднял красивую голову. Он схоронил сегодня старшего сына, капитана воздушных войск. Но еще два сына в синих моно стоят рядом с ним. У ворот кладбища они прощаются с отцом. Их увозит большая машина с надписью «Авиасьон».
На аэродроме я окончательно добился того, о чем хлопотал эти дни. Послезавтра можно будет перелететь на северный фронт. На «Дугласе» туда повезут оружие, секретную почту от правительства и несколько ответственных представителей от центрального правительства и генерального штаба. С огромным трудом удалось выпросить два места – для меня и для кинооператора Кармена.
7 октября
На аэродроме ждал сюрприз, не знаю уж, приятный или неприятный. Мы приехали с Карменом и его переводчицей, аргентинкой Линой, к семи утра, как было нам указано. Конечно, долго дожидались, пока приедут пилот и механик, испанцы. Хорошо еще, открылся бар эскадрильи, мы у французов заправились горячим кофе, сандвичами и ромом. А потом, часам к десяти, когда уже выкатили из ангара великолепную большую машину, внесли в нее груз и начали запускать моторы, оказалось, что из пятнадцати пассажиров налицо только мы с Карменом. Комендант аэродрома стал трезвонить по министерствам, разыскивая знатных делегатов, – одних не нашел, о других ему сказали, что они в пути, третьи срочно заболели, четвертых новые неотложные дела заставили отказаться от полета. Ждали до полудня – за это время явился только один моряк, командированный в Бильбао. Комендант был так разъярен, что, не спрашивая ни у кого, разрешил нам взять в самолет провожающую нас Лину. Одиннадцать кресел из кабины выбросили, вместо них нагрузили ящики с ручными пулеметами и патронами.
Гидес, как всегда, хлопотал на аэродроме, он же был и последним, чью улыбку и белый шлем мы видели на земле. Машина мощно набирала высоту и с трех тысяч метров рванулась на север. Уже через четверть часа мы были над территорией мятежников. Пилот, роскошный чернобровый красавец в не менее роскошной, расшитой золотом форме и фуражке, курил у штурвала огромную сигару. Он вел «Дуглас» зигзагами, стараясь лететь над горами, над безлюдьем, подальше от населенных мест. Мы прошли сначала влево, до реки Дуэро; еще левее остался город Вальядолид. Затем, не долетая до Кинтана дель Пуэнте, повернули западнее. На это ушло около часа.
Вблизи Бургоса пилот набрал еще высоты, до четырех с половиной тысяч. Где-то здесь предполагались германские аэродромы, те, что прикрывают фашистскую столицу. Механик пошел в хвост, и мы тоже, усевшись на ящиках, стали высматривать, не покажутся ли истребители. Как раз в это время скис левый мотор. Кармен, крайне почтительно к моим авиационным знаниям, стал спрашивать разъяснений. Я ему сказал только: «Здесь это не смешно». Он махнул рукой и начал пробовать снимать Бургос – довольно четкую полосу белых зданий с правой стороны. Но пилот и механик сигарами невыносимо задымили кабину. Моряк спал, как бревно.
Механик – чисто испанская страсть к сенсации – разбудил моряка и, показав в окно, крикнул: «Бургос!» Моряк, еще не проснувшись, кивнул головой и вытащил пистолет.
Так, с неработающим левым мотором, понемногу снижаясь, мы через двадцать пять минут вышли на Рейносу. Это уже территория республиканского севера, хотя и здесь вынужденная посадка в горах, с бомбами никак не устраивала.
Еще через десять минут – издали, но стремительно приближаясь, открылось море. Изрезанные бухтами берега, зелень, парки, лужайки и причудливая длинная коса Сантандера, с королевским дворцом на мысу. Выключив моторы, – на нескончаемо долгом вираже, мы подошли к летнему полю и мягко покатились по мокрой траве, подымая фонтаны брызг. Открыли окна, двери – кругом моросил осенний мелкий дождичек, первый дождь после отлета из Великих Лук. Мокрые овцы, мокрые крыши, красные кирпичные дома издалека, морской влажный воздух – все почему-то напоминало Англию.
Сантандер на полпути между Бильбао и Хихоном. К кому ехать раньше – к астурийцам или к баскам? Хочется раньше в Астурию, – ведь там осада Овиедо уже подходит к концу, горняки уже заняли часть городских кварталов. А баски – те шесть дней назад стали автономным краем и сейчас вовсю развертывают
Комендант аэродрома дал машину, мы поехали в город, в комитет Народного фронта.
Прием здесь недружелюбный, сухой. Председатель народного фронта, он же военный комиссар Сантандера, не хочет пропустить нас ни в Астурию, ни к баскам. Он холоден ко всем моим мандатам, удостоверениям военного министерства и даже к тому факту, что мы перелетели сюда прямо из Мадрида, через фашистскую территорию, привезли сюда оружие, бомбы, информацию. Он заявляет, что запросит по радио Мадрид и тогда только установит размеры своего содействия нам.
Мадрид может ответить через две недели, если вообще ответит. Все это скучно. Мы спрашиваем адрес Коммунистической партии. Адрес нам дают, но аэродромный шофер уже уехал, в комитет партии надо тащиться пешком, под дождем, с карменовской киношарманкой, с чемоданом запасных кассет.
У города типичный вид курорта на зимней консервации, на лето сюда раньше перебирался королевский двор и вся мадридская знать. Сейчас ни короля, ни знати. Но на тротуаре попадается уйма буржуазной публики, очень хмурого вида, многие с собаками на поводке. И сколько зонтиков! Все здесь с зонтиками. Никогда не думал, что во всей Испании может быть столько зонтиков, сколько здесь, на одной набережной Сантандера.
Мы убого шагаем без зонтиков, но беда не в этом, а в Лине. Пройдя десять шагов, я ясно вижу, что с Линой мы здесь не жильцы. Перед отлетом Кармен и я на всякий случай сбросили моно, переоделись в штатское. А бедная девушка села в самолет в своих драных бумажных солдатских штанах, в огромных ободранных башмаках, в которых она топала на Гвадарраме и варила бойцам суп под Толедо. Курчавая, блестящая грива, большие губы на креольском лице – всё вместе это в лучшем случае, для детского фильма «Хижина дяди Тома», но не для этих недострелянных буржуев.
Мы погнали ее покупать юбку, но магазины все закрыты на обед. Пошли в ресторан на набережной – в нижнем этаже, в кафе и в баре, много народу спекулянтского вида, появление нас и Лины в штанах встречено враждебным гулом. Поднялись наверх – официант во фраке, тоже очень злой, в полном молчании подал прекрасный обед – рыбу, утку, артишоки, сыр – то, от чего в Мадриде уже почти отвыкли. Только хлеба по маленькому ломтику: здесь, на севере, нет хлеба.
В партийном комитете рассказали, что в Сантандере еще полно фашистов, республиканская власть слаба и засорена, с положением справляется плохо. Связи с центральным правительством почти никакой, гражданский губернатор и комитет Народного фронта управляют, как бог на душу положит. Недавно был придуман (или подсказан) трюк: власти составили список наиболее подозреваемых в симпатиях к мятежникам, в том числе военнообязанной молодежи, их вызвали – предложили либо уезжать за границу, либо остаться с перспективой попасть в тюрьму. Большинство, конечно, предпочло заграничные паспорта, они уехали во Францию, и некоторые, даже не останавливаясь, отправились прямо в Бургос и Саламанку, в штаб мятежников. Сантандер часто посещают иностранные пароходы, никто не разбирается толком в их происхождении и назначении; недавно английский пароход, постояв десять дней в сантандерском порту, набрав груза и каких-то людей, ушёл из Сантандера якобы в Лондон, а на самом деле – прямо в фашистский порт Виго.
Сам партийный комитет тоже здесь слабенький, видимо влиянием большим не пользуется и идет на поводу у других партий.
Поговорили по телефону с Хихоном. Астурийцы очень рады приезду нашему, первых русских, они просят немедленно же приезжать без всяких специальных пропусков. Навстречу, в Льянес, выедет секретарь астурийского комитета партии.
Вечером Сантандер – мокрый, темный, неприютный. Четыре пустых, плохо освещенных бара. Мы ночуем в отеле «Мексике». За ужином несколько помятых буржуазных семейств озлобленного вида; в нашем присутствии они все молчат, хотя на Лине уже фланелевая юбка за тридцать две песеты. Портье несколько раз напоминает, что, если мы хотим, мы можем расплатиться долларами.