Испанский любовник

Троллоп Джоанна

– Ну что, – почти нежно сказал Сэм, – не так уж и страшно, правда?

– Совсем не страшно, – храбро ответил Дэйви. Однако, не упустив своего шанса, заметил: – Когда я сломал свою челюсть, было гораздо страшнее.

Роберт накормил Дженни ленчем в одном из кафе в Выставочном центре. Он взял ей стакан вина, хотя она и протестовала, говоря, что никогда не пьет за ленчем. Они съели невкусную запеканку из ломтей картофеля и салат. На десерт был на удивление ароматный кофе и морковный пирог. Они с толком провели время. Дженни удалось соединить возможности их бюджета и задачу придать магазину недорогостоящий, но модный облик. Роберт предполагал, что ее вкуса хватит лишь на самые традиционные вещи, вроде расписанного цветами фарфора, ситца и чего-нибудь из утвари для маленькой кафеюшки, но оказалось, что у нее был цепкий глаз. Положив в рот очередной кусочек морковного пирога, она призналась, что именно общение с Лиззи помогло ей понять, что нужно для такого

салона, как их „Галерея".

Роберт заметил:

– Ты знаешь, Лиззи – хороший скульптор. Она занималась лепкой в школе искусств, когда мы познакомились.

– А почему она сейчас этим не займется? Роберт покрутил в руне чашку с кофе.

– А как ты думаешь?

Дженни не ответила. Она, конечно, наслаждалась поездной, но в глубине души чувствовала, что это немного неправильно, когда она находится здесь, с Робертом, а Лиззи присматривает за магазином. Она попыталась заговорить об этом, как всегда, избегая прямых формулировок, но ей дали понять, что Лиззи не захотела ехать в Бирмингем и предложила вместо себя Дженни. Дженни не была уверена, что Роберт действительно хотел ее присутствия здесь, и сказала, заявив это в открытую, что, конечно, было бы лучше, если бы он поехал один. Нет, отрезал он, лучше не будет. Всегда лучше быть вдвоем и иметь две пары глаз, чтобы выбрать товар, отвечающий самым разным вкусам покупателей „Галереи". Дженни согласилась, понимая, что он считал ее, обычную и немного сентиментальную, типичной представительницей большей части их покупателей. У нее не было никаких иллюзий на свой счет: она гордилась, что была хорошей продавщицей, потому что чувствовала, чего хотят люди, и этого ей было достаточно. Тан что она отбросила свои понятия о пристойности, договорилась с соседкой, что Тоби переночует у нее, и позволила взять себя в Бирмингем. Будучи уже там, она позволила себе высказать несколько весомых замечаний при принятии решений и разрешила себе получить удовольствие от того, что находится рядом с Робом – очаровательным, приятным в общении и очень привлекательным. Кое в чем, тем не менее, она настояла на своем.

– Я не думаю, что мы можем говорить о Лиззи. По крайней мере, не тогда, когда ее нет рядом.

– Но я ведь просто сказал, какой она хороший скульптор…

– После этого вы начали бы говорить другое. Разве не так?

Роберт улыбнулся.

– Ты, по-моему, немного педантична. Она не обиделась.

– Я тоже тан думаю. Мой отец, человек весьма колоритный, говорил, что я была хорошей девочкой, но что быть хорошей девочкой не значит быть счастливой.

– А с Майком ты была счастлива?

– Не очень.

– Тебе его не хватает?

– Конечно. Он… – Она заколебалась.

– Что он?

– Легче, когда его не хватает, чем жить с ним.

– О, Дженни…

– Но мне не нравится быть вдовой, – быстро сказала она. – Я создана, чтобы быть женой, как мне кажется. Если бы не Тоби и „Галерея", я была бы несчастна. Мне нравится быть нужной другим, нравится, когда на меня рассчитывают.

– Мы рассчитываем на тебя.

Дженни опять покраснела. Она быстро допила свой кофе и поставила чашку.

– Не будет ли нескромным спросить вас, улучшается ли ситуация? Ситуация с финансами, я имею в виду.

– Вовсе нет. В конце концов, я рассказывал тебе об этом. Я думаю, что положение немного улучшается в том смысле, что оно больше не ухудшается.

– Я так рада это слышать.

– Это было неприятно. А для Лиззи просто ужасно.

– Роберт…

– Я должен с кем-то поговорить о ней, – твердо сказал он, – и не могу сделать этого ни с ее родителями, ни с Фрэнсис, так что это должна быть ты. Я просто обязан высказать кому-то, что не могу больше терпеть такое поведение Лиззи, когда она в душе отчуждается от меня, детей и нашего дела. Я знаю, что наше финансовое положение было кошмарным, но мы же не оказались на улице, у нас есть жилье и свой бизнес, а дети ничего практически и не почувствовали. И я знаю, она привыкла, что Фрэнсис – еще один ее ребенок, а Луис так привлек к себе ее сестру, что та почти не звонит. Но и это не так уж ужасно, ведь Фрэнсис ей сестра, а не муж или дети. Она всегда распространялась о том, как хочет видеть Фрэнсис счастливой и устроенной, а теперь, когда та счастлива, Лиззи вся разбита, как будто сама завела себе любовный роман. Откровенно говоря, мне все это очень не нравится. Я не понимаю, почему я должен стараться поставить „Галерею" на ноги в одиночку только из-за того, что она погружена в переживания. И не то что я не пытаюсь ее понять, но я с каждым днем захожу все дальше в тупик. Я начинаю подумывать, что, женившись на ней, я вошел в семью сумасшедших. Пойду возьму еще кофе. Ты не хочешь?

Дженни покачала головой. Она была полна сострадания – опасного, приятного сострадания. Она наблюдала, как Роберт подошел к прилавку самообслуживания, с широкими плечами, в своем вельветовом пиджаке… Он всегда носил вельветовые пиджаки, они были его „торговой маркой", делая его одновременно и особенным, и немного вульгарным.

Бедный, бедный Роберт! И бедная Лиззи, такая несчастная и перегруженная. Временами семья превращается в невыносимый груз. Она понимала это, хотя сама была единственным ребенком в семье и у нее теперь был один только Тоби. С Фрэнсис Дженни почти не была знакома. Она знала ее только как более тихую, неяркую копию Лиззи. Раньше Фрэнсис иногда появлялась в „Галерее" по субботам, а теперь – никогда. Это все из-за ее романа. Дженни повторила про себя это слово: „Роман". У нее с Майком не было никакого романа. Это было просто ухаживание, начавшееся на танцах в теннисном клубе и закончившееся в субботний полдень в приходской церкви Ленгуорта. На Дженни было до ужаса старомодное белое подвенечное платье с кринолином, выбранное ее матерью и теперь лежащее свернутым в коробке на чердаке, на которое даже смотреть никто никогда не станет. Романы совершенно не похожи на тот аккуратный процесс, через который прошли Дженни и Майк, как люди, двигающиеся в заданном ритме в общем хороводе. Как предполагала Дженни, если это роман, то одежды срываются в порыве страсти, ты растворяешься в любимом человеке и отдаешься ему целиком. Дженни вынуждена была признать, что в их случае все было совсем не так. Она не испытала страсти после их с Майком свадьбы, а в первую брачную ночь он ей не понравился. Ей казалось, что она не узнает его… Она подняла глаза. Роберт возвращался с чашкой кофе. Только взглянув на него, сразу можно сказать, что он – чувствительный человек. Майк тоже был чувствительным, но он больше переживал за себя, а не за других. Роберт поставил чашку посреди остатков их ленча и сел.

– Я виноват, – произнес он, – что позволил выплеснуться своим чувствам, но теперь мне стало легче.

Она улыбнулась ему. Ей хотелось высказать ему свое сочувствие, но одновременно она опасалась оказаться втянутой в водоворот, бурливший вокруг Роберта и Лиззи. В ушах у нее вновь зазвучал голос отца, повторявшего: „Ты хорошая девочка". Поэтому она только решилась спросить:

– Что будем смотреть во второй половине дня? Он достал каталог и раскрыл его на краю стола.

Наиболее интересные павильоны были помечены в каталоге красным фломастером.

– Оловянная посуда, – сказал Роберт, – плакатики и легкие коврики из хлопка. По крайней мере, с этого начнем.

Он улыбнулся Дженни. Она улыбнулась в ответ. Он протянул ей руку.

– Пойдемте, миссис Хардэйкр. Что вы тут сидите? Пора идти отрабатывать обед.

ГЛАВА 16

Фрэнсис сидела в заброшенном саду Альказар в Севилье. Было тепло. Ясное весеннее солнце светило на ярком весеннем небе. Она сидела в нише в невысокой кирпичной стене и завороженно смотрела на покачивающие ветвями пальмы и апельсиновые деревья, уже в апреле покрытые пылью.

Луис впервые привез ее в Альказар прошлым летом, в ослепительно жаркий день, когда ей все казалось сном. Он водил ее по дворикам с колоннадами и выложенным плиткой залам дворца, где мавританские арки и купола так странно перемежались с колоннами и галереями эпохи Возрождения. Луис сказал тогда, что Дворец буквально пропитан историей. Именно здесь, например, король Педро Жестокий убил своего гостя из Гранады, некоего Абу Саида, чтобы завладеть его драгоценностями, среди которых был и огромный необработанный рубин. Этот рубин Педро Жестокий подарил впоследствии, в 1350 году, Черному Принцу. Известно, что затем камень попал в Англию и Генрих Пятый носил его на себе во время битвы при Агинкорте.

– А где он теперь?

– Как где? В короне вашей королевы Елизаветы! Фрэнсис представила, как королева несет на голове рубин Абу Саида, а на носу – свои сильные очки. Она описала эту картину Луису. Тот рассмеялся. Они стояли у бассейна с неподвижной водой, и в ней Фрэнсис видела отражение смеющегося после слов о королеве Елизавете Луиса. В Альказаре у Педро Жестокого были, одна за другой, две жены. Первая – принцесса из династии Бурбонов, которую позднее Педро отверг из-за Марии де Падильи. Король очень любил свою вторую жену. Она была столь красива, что придворные кавалеры пили воду из ванны после ее омовения. Один из них отказался. Как гласит предание, он сказал, что если попробует соус, то потом будет жаждать куропатку. Фрэнсис спустилась в сводчатый подвал, чтобы посмотреть на то место, где некогда располагались знаменитые ванны Марии, а затем поднялась на верхний этаж дворца, где Педро устроил для Марии спальню, поскольку считал, что зимний холод в нижних этажах может повредить красоте его возлюбленной. Шесть веков спустя эта спальня предстала перед Фрэнсис весьма странной. Ее стены были украшены в мавританском стиле, а потолок покрывали плохие фрески девятнадцатого столетия. В углу стоял уродливый серебряный стол, принадлежавший королеве Изабелле Второй. Над дверью были зачем-то изображены пять черепов. Это заставляло задуматься о том, какова была интимная жизнь Педро Жестокого и Марии де Падильи. Это заставляло задуматься также (что она делала теперь довольно часто) над древней и совершенно отличной от северян природой испанцев.