Исполнение желаний
Шрифт:
– Может, еще поиграем, а? Выпить купим?
Не попрощавшись и не обернувшись на его голос, я пошел в подъезд...
В квартире я захотел курить, пошарил по карма нам, вытряхнул табачную пыль. Идти в гастроном за сигаретами очень не хотелось.
– Ты мой брат, - сказала Маша. Она стояла в прихожей, смотрела, как я чертыхаюсь.
– Ты мой брат, наверное. На!
Она протянула мне на ладошке пачку “Примы”.
– Спасибо, - буркнул я, - вы очень предупредительны, сестренка.
3
Странная двойственность беспокоила меня в послед нее время. Я уже не
В армии мой товарищ поднял полутонный сейф, упавший ему на ногу.
Сложнее было с волком. Но я сам совсем недавно общался с животными, командовал ими, как хотел, смотрел на мир их глазами. Правда, я умел отключать сознание от связи с ними. Может, она просто была в постоянной связи с этим дряхлым волком, и он постоянно давил на ее сознание. Смерть прервала эту связь, освободила ее мозг.
Контакт с этой девчонкой не проходил для меня бесследно. Я был в постоянном напряжении и в то же время как-то размяк, “одомашнился”, не думал о том, что деньги летят слишком быстро, а новых взять негде, с том, что в “Одинокий дневник”, вместо блоков об армии, тюрьме, редакциях, идут записи о текущем времени, об этой девчонке, совершенно не представляющие интереса для моей будущей книги. Да и о новом пас порте перестал заботиться, только лишь переклеил фотографию на старом. А Серый Генерал не исчез, он сидел где-то в центре паутины, сидел и, наверняка, думал обо мне, плел свои сети дальше, пытался меня на щупать.
В постоянном самоконтроле я чувствовал, как спадает с меня шелуха уголовщины, обнажая не сгнившее еще ядро мечтательного мальчишки, которому не суждено стать взрослым даже в облике матерого афериста. Полоса отчуждения лежала между мной и обществом всегда, но сейчас в океане одиночества нашелся эфемерный островок, где я становился самим собой. Изменились даже речь, повадки, сон перестал быть только необходимостью, но стал и удовольствием, книги опять заставляли переживать.
Мне не было скучно в этом микромире, где были только я, она и выдумки писателей. Но вся эта идиллия уводила меня к пропасти. Где-то в душе я тосковал по замкнутой ясности следственных камер.
И тут приехал хозяин. Вырвался на денек-другой, совместил служебное с личным.
Я как раз сибаритствовал на диване с томиком Ба беля, когда он открыл дверь своим ключом.
– Где Маша?
– спросил он, едва поздоровавшись.
– Во дворе играет.
– Как играет? Одна?
– Почему одна? С ребятами.
Он был заметно удивлен.
– Что вы мне говорите? С какими ребятами?
– С обыкновенными, дворовыми, соседскими.
Он нервно закурил.
Хлопнула дверь, в комнату ворвалась Маша.
– Дай десять рублей, мы на видики сходим.
– Поздоровайся, - упрекнул я.
– Здравствуйте, дядя, - обернулась она, - вы из вините, меня ждут ребята... Ой, папа! Я ушел на кухню.
А вечером он удивительно быстро опьянел, тыкал в шпроты вилкой и плакался, хая жену, потом вскидывался, кричал восторженно:
– Нет, не может быть, я наверное, сплю, я же сам ее к врачам водил лучшим, она же дебильной росла Маша, иди сюда!
Приходила Маша, он лез к ней с неумелыми ласками, Маша терпеливо говорила:
– Папа, ты сегодня пьяный. Я лучше пойду, у меня там книжка недочитанная.
– Не признает отца, не радуется его приезду, он обращался ко мне, оставляя за мной старшинство в собственном доме...
Haконец он угомонился, лег спать. Я прибрал стол, заварил чай. На кухню зашла Маша, молча забралась ко мне на колени.
– Он скоро уедет, да? Ты сделай так, чтобы он по скорее уехал...
– Маша!
– укоризненно посмотрел я на нее и пересадил на табурет.
– Ведь он твой отец, как ты можешь так говорить? Он любит твою мать, любит, по-своему, тебя. Ты должна понять его, пожалеть иногда... А сейчас он в командировке, через несколько дней уедет. Ты уж не обижай его, ладно?
Я говорил и опять сам себе удивлялся. Ведь она не моя дочь, я совсем ее не знаю и, возможно, своими словами я отнюдь не способствую их сближению. Отец постоянно в отъезде, конечно, любит свою дочь, но когда ему было налаживать с нею взаимоотношения, если они месяцами не виделись?
Утром этот большой, неуверенный в себе человек вдруг заявил:
– Не поеду сегодня в контору, проведем весь день вместе!
Произнося это, он обращался к дочери, а смотрел на меня. И мне ничего не оставалось, кроме как сказать:
– Конечно, погуляйте с Машей... Ты, Маша, надень синий костюм, на улице прохладно. А я полежу, по читаю. Что-то ревматизм прихватил. Выпроводив их, я врезал стакан коньяку и уехал в Домодедово.
Толчея аэропорта успокоила меня. Я бродил по залу ожидания, наметанным глазом определяя своих возможных клиентов, затем посидел в буфете, съел порцию шампиньонов и ломтик ветчины, выпил банку пива. Делать больше здесь было нечего... Дома было тихо и скучно. Я слил остатки коньяку в стакан, залпом проглотил, закусывать не стал. По думал, что так недолго и в запой уйти. В это время хлопнула входная дверь, в прихожке загалдели, засмеялись. Маша, забежав ко мне в комнату, встревожено замерла:
– Пригорюнился? Зачем пригорюнился? Ты не болеешь больше?
В проем дверей просунулся папаша. Он был уже заметно под шафе:
– Как вы себя чувствуете? Мы тут накупили всякой всячины, решили дома поужинать... Я хотел в цирк, а
она - домой, домой. Ох, ревную!
И опять потянулся скучный вечер с застольем, бес порядочной едой и питьем, откуда-то возникли соседи, называли меня чародеем, на Машу глазели, как на диковинный экспонат. Она насупилась, и я увел ее спать.