Исповедь королевы
Шрифт:
В спешке приехал генеральный прокурор Парижа. Он спросил короля. Луи поднялся с постели. Его костюм съехал набок, парик сделался плоским, глаза были осовелыми со сна.
— Предместья на марше! Они идут ко дворцу. Они намереваются учинить резню! — сказал генеральный прокурор.
Король заявил о своем доверии к Национальной гвардии.
О боже, подумала я, его сентиментальность приведет к тому, что все мы будем убиты!
Гвардия была во дворце повсюду, однако на некоторых лицах я замечала угрюмое выражение. Я вспомнила, как они насмехались над Луи, когда он предпринял попытку устроить им смотр. Я вспомнила человека, который вышел из шеренги и передразнивал его сзади.
— Весь Париж на марше! — предостерегал нас генеральный прокурор. — Единственное безопасное место для ваших величеств —
— Тогда идемте! Созовите всех наших людей! — сказал король.
— Только вы и ваша семья, сир!
— Но мы не можем покинуть всех этих отважных людей, которые были здесь с нами! Неужели мы должны оставить их во власти разъяренной толпы? — протестовала я.
— Мадам, если вы станете чинить нам препятствия, то будете ответственны за смерть короля и своих детей!
Что мне оставалось делать! Я подумала о моих дорогих мадам Кампан, принцессе де Ламбаль, мадам де Турзель… обо всех тех, кто был почти так же дорог мне, как моя собственная семья.
Но я поняла, что ничего не могу сделать. Кроме того, рядом со мной был дофин.
Мы покинули дворец. Некоторые люди смотрели на нас через ограду, другие вошли в сад, однако не делали попыток остановить нас. Земля была густо усыпана листьями, хотя был еще только август. Дофин почти радостно разбрасывал их ногами. Бедное дитя, он так привык к тревогам, подобным этой, что считал их частью своей жизни. Пока мы были вместе, он относился к ним равнодушно. Для него это было лишь поводом для радости. Издалека были слышны выстрелы и пронзительные крики. Толпа была совсем близко. Я слышала хриплые голоса: «Вперед, сыны отчизны милой!»
Король спокойно произнес:
— В этом году листья опали рано.
Когда мы приближались к зданию Ассамблеи, какой-то высокий мужчина подхватил дофина на руки. Я вскрикнула в ужасе, но он доброжелательно взглянул на меня и сказал:
— Не бойтесь, мадам! Я не собираюсь причинять ему вред. Но нельзя терять ни минуты!
Я не могла оторвать глаз от ребенка. Я была испугала, но дофин улыбался и что-то говорил в своей не по возрасту серьезной манере тому, кто сделал его своим пленником.
Когда мы подошли к зданию Ассамблеи, моего сына вернули мне. Я поблагодарила этого человека и с таким пылом схватила мальчика за руку, что он напомнил мне, что я причиняю ему боль.
Наконец мы достигли Ассамблеи. Там нас поместили в репортерскую ложу. Председатель заявил, что Ассамблея поклялась отстаивать конституцию и что они будут защищать короля.
За время перехода из Тюильри у меня украли часы и кошелек. Я посмеялась сама над собой из-за минутного беспокойства, которое почувствовала из-за этих ничего не стоящих предметов. Ведь в здании Ассамблеи мне были слышны крики толпы, когда она достигла Тюильрийского дворца. Я беспокоилась о том, что произошло с нашими верными друзьями. В особенности я тревожилась о принцессе де Ламбаль, которая могла бы находиться в безопасности в Англии, но тем не менее вернулась обратно из-за любви ко мне.
Я молча плакала. Что же с нами будет дальше, думала я. Ведь мы не можем вернуться к тем руинам, в которые эти люди превратят Тюильрийский дворец.
Но какое это имеет значение? Зачем бороться, чтобы сохранить свое существование, которое не стоит затраченных усилий?
Узники в Тампле
Я сумею умереть, если это будет необходимо.
Французы! Я умираю, будучи невиновным в тех преступлениях, которые мне приписывают. Я прощаю виновников моей смерти и молюсь, чтобы моя кровь не пала на Францию.
Нас
154
«Отец Дюшен» (фр.).
Я была очень испугана, когда узнала, что нас вверили попечению этого человека. Когда бы я ни увидела его, он всегда смотрел на меня с наглым выражением. Я знала, что он думал о тех скандальных вещах, которые писали обо мне. Я читала его дурные мысли и в страхе пыталась казаться равнодушной к нему. Это привело к тому, что я выглядела еще более надменной, чем когда-либо.
Однако в Коммуне были люди, у которых было желание показать нам и всему миру, что жестокость не входила в их планы. Это они контролировали толпу, это они совсем недавно вырвали нас из ее кровожадных рук. Это были люди, которые желали добиться реформ — свободы, равенства И братства — конституционными методами, и в то время именно они контролировали ситуацию.
Поэтому наша жизнь не была такой неудобной, какой, я уверена, ее желал бы видеть Эбер. Большая башня Тампля была оснащена для нас всем необходимым. Королю были предоставлены четыре комнаты и еще четыре — мне, Элизабет и детям. Нам позволяли гулять в саду. Правда, нас бдительно охраняли, но все же не отказывали в том моционе, который считался необходимым для нашего здоровья. Там у нас было предостаточно еды и питья. Были также одежда и книги.
Меня удивляло, насколько Луи и Элизабет приспособились к этой жизни. Как я была непохожа на них! Мне казалось, что у них совсем не было силы духа. Элизабет была такой кроткой! Она принимала несчастье, которое свалилось на нас, за божью волю. Возможно, в этом и заключалась разница между нами: у нее была вера, которой мне недоставало. В известном смысле я завидовала им обоим — Луи и Элизабет. Они были такие пассивные, никогда не желали бороться, всегда все принимали безропотно. У Элизабет была религия. Она говорила мне, что всегда желала вести жизнь монахини, а жизнь в Тампле была подобна жизни в монастыре. У Луи тоже была своя религия. У него были еда и питье, и он спал большую часть дня и ночи. И поскольку его не вынуждали проливать кровь своего народа, он оставался безропотным.
Они раздражали меня, но в то время я восхищалась ими и даже до некоторой степени завидовала им.
Иногда я сидела у окна и наблюдала, как в саду Луи учил дофина запускать змея. Всегда добрый и терпеливый, он был начисто лишен королевской манеры держать себя.
Я слышала, как многие из тех простых людей, которых приводили, чтобы охранять нас, читавшие рассказы о нас с королем в газете «Отец Дюшен», выражали удивление, обнаружив, что король был самым обыкновенным человеком, который играл во дворе со своим сыном и ради забавы ребенка измерял, сколько в нем квадратных футов. Иногда они видели, как он дремал после трапезы или спокойно читал. Они видели меня за рукоделием, читающей детям вслух и ухаживающей за ними. Я чувствовала, что это изумляло их. Я была надменна, это правда, но разве могла такая высокомерная женщина предаваться тем непристойным авантюрам, о которых они слышали? И могла ли такая Иезавель так заботиться о своей семье?