Исповедь королевы
Шрифт:
О, мое безрассудство тех дней! Я отказывалась видеть, что происходит в мире вокруг меня. Я не слушала, когда говорили о напряженных отношениях между Францией и Англией, которые в любой момент могли привести к войне, совершенно забыла о «мучной войне» и танцевала до трех часов утра или играла в карты. В то время меня начали серьезно привлекать азартные игры.
Я многое делала для того, чтобы отменить этикет, но, естественно, мне не удалось добиться полного успеха. Когда я просыпалась, одна из моих служанок приносила мне в постель альбом, в котором были нарисованы модели моих платьев. Как только мне доставляли новое платье, его сразу же заносили в этот альбом. Моей первой заботой после пробуждения было решить, что я буду
78
Домашнее платье (фр.).
Церемония вставания была ужасно утомительной. Я мечтала о Трианоне и приняла решение проводить там как можно больше времени. Просыпаться в своей собственной маленькой комнатке! Какая это была радость! Вскакивать с кровати и глядеть на свои сады, которые я переделывала по своему желанию! Может быть, даже выбегать на улицу в накидке, наброшенной поверх ночной рубашки! Какое веселье, какая радость — ощущать голыми ногами росу на прохладной траве! Это была одна из моих любимых забав в Трианоне.
Как все это было не похоже на Версаль, где этикет словно душил меня и отнимал у меня мою природную живость!
Однажды зимним утром церемония моего lever [79] перешла все разумные пределы. Чтобы одеть меня, с одной стороны от меня должна была стоять фрейлина, а с другой — камеристка. А если этого было недостаточно, то должна была еще присутствовать моя первая femme de chambre [80] , а кроме того — две служанки более низкого ранга.
79
Вставания (фр.).
80
Горничная (фр.).
Это была крайне растянутая процедура, и в то холодное утро она не доставляла мне ни малейшего удовольствия. В обязанности камеристки входило надевать на меня нижнюю юбку и подавать мне платье, а фрейлина должна была выполнять более интимные обязанности — надевать на меня нижнее белье и лить воду, пока я буду умываться. Но если присутствовала принцесса из королевской семьи, то фрейлина должна была уступить ей право подавать мое белье. И этот порядок должен был соблюдаться в высшей степени скрупулезно. Ведь могло случиться так, что присутствовали сразу две или три принцессы, и, если бы одна из них стала узурпировать обязанности другой, подразумевая тем самым, что ее ранг выше, это было бы величайшим нарушением этикета.
В то особенное утро я была еще не одета, ожидала, когда мне подадут нижнее белье, и уже собиралась принять его у фрейлины, когда дверь открылась и вошла герцогиня Орлеанская. Увидев, что происходит, она сняла перчатки и, приняв белье от фрейлины, подала его мне. Но как раз в этот момент появилась графиня де Прованс.
Я глубоко вздохнула, мое раздражение росло. Я была все еще не одета. Сначала меня задержала герцогиня Орлеанская, а теперь появилась еще моя невестка, которая будет считать себя глубоко оскорбленной, если кто-нибудь другой, а не она, наденет на меня белье. Я отдала ей белье, сложила руки на груди и с выражением смирения на лице стала ждать. Я радовалась уже хотя бы тому, что не было дамы более высокого ранга, чем моя невестка, которая могла бы прийти и повторить всю эту глупейшую процедуру сначала.
Мария Жозефа,
— Кошмар! Как это утомительно! — не сдержавшись, пробормотала я, после чего рассмеялась, чтобы скрыть свое раздражение. Но в тот раз, как никогда, я была полна решимости переступить через их глупый этикет, так как понимала, что он, возможно, необходим в некоторых особо торжественных случаях, но доводить его до таких пределов было просто смешно.
Зато я наслаждалась, приводя Розу Бертен в мои личные апартаменты, куда до нее никогда не допускали торговцев, и проводя все больше и больше времени в Трианоне.
Самой длинной церемонией в течение всего дня была процедура укладки моих волос. Естественно, я пользовалась услугами лучшего парикмахера Парижа, что, возможно, было равносильно лучшему парикмахеру мира. Мсье Леонар в своей области был такой же выдающейся личностью, как Роза Бертен — в своей. Каждое утро он приезжал в Версаль из своего парижского салона, чтобы сделать мне прическу. Люди обычно выходили на улицу, чтобы посмотреть, как он едет в своем роскошном экипаже, запряженном шестеркой лошадей. Неудивительно, что недовольство моей расточительностью росло. Точно так же, как Роза Бертен придумывала для меня все новые и новые фасоны платьев, он изобретал для меня все новые и новые прически. Мой высокий лоб вызывал сожаление много лет назад, но сейчас в моде были такие шедевры парикмахерского искусства, которые очень шли к высоким лбам. Постепенно мои прически становились все более причудливыми. С помощью помады мсье Леонар делал волосы более жесткими и укладывал их так, чтобы они стояли над головой. Под них он подкладывал шиньон такого же цвета. Такая прическа возвышалась на восемнадцать дюймов надо лбом. Затем мсье Леонар принимался за сооружение своего оригинального произведения. С помощью искусственных цветов и лент он создавал фрукты, птиц, даже корабли и пейзажи.
Моя внешность служила постоянной темой разговоров во всем Версале и Париже. О ней писали, над ней подшучивали, а мою расточительность считали предосудительной.
Мерси, разумеется, сообщал обо всем матушке, которая, без сомнения, узнала бы обо всем и без него.
Она писала мне с осуждением:
«Я не могу воздержаться от обсуждения того, что довели до моего сведения многие газеты. Я имею в виду стиль твоей прически. Насколько я поняла, от корней волос на лбу она возвышается не менее чем на три фуга, а сверху еще украшена перьями и лентами».
Я ответила, что высокие прически сейчас в моде и что никто во всем мире не считает их сколько-нибудь странными.
Она написала мне в ответ:
«Я всегда полагала, что следовать за модой — это хорошо. Однако никогда не следует утрировать ее в своей одежде или прическе. Несомненно, красивая королева, наделенная очарованием, не нуждается во всех этих глупостях. Простота ее одежды лишь подчеркнет ее природные данные и гораздо более подойдет к ее высокому званию. Поскольку, как королева, ты задаешь тон в моде, весь мир последует твоему примеру, даже если ты будешь делать все эти глупости. Но я, любя мою маленькую королеву и наблюдая за каждый ее шагом, должна без колебаний предупредить ее, что она поступает легкомысленно».
В те дни тон писем моей матушки изменился. Она только предостерегала меня, а не приказывала. Она постоянно подчеркивала, что дает мне эти советы только потому, что очень любит меня.
Мне следовало бы уделять ей больше внимания. Но прошло уже так много времени с тех пор, как я видела ее в последний раз, что даже ее влияние на меня начало уменьшаться. Я уже больше не трепетала от страха при виде писем, написанных ее рукой. В конце концов, если она была императрицей, то я была королевой — и притом королевой Франции! Я была уже взрослой женщиной и могла действовать по своему усмотрению. Я продолжала консультироваться с Розой Бертен. Мои счета за платья достигали огромных размеров, а мои прически с каждым днем становились все более нелепыми.