Исповедь неудачника, или История странной любви
Шрифт:
У меня было немного денег из тех, что нам дали за выступления в летнем театре. Я купил бутылку водки и пошёл к дому. Снова подумал, как тягостно будет объясняться с Пашей, и остановился на детской площадке. Мамаши и бабушки со своими чадами уже давно ушли отсюда, потому что был поздний час. Я пристроился на скамеечке и тут только подумал, что не взял никакой закуски. Пить одному, да ещё без закуси, мне до этого не приходилось. Но я решительно открыл бутылку и приложился к горлышку. Первые несколько глотков обожгли горло, но мне это было даже приятно. А потом я уже просто ничего не чувствовал. Мне и хотелось дойти до абсолютно бесчувственного состояния.
Глава 6
Как попал на свой этаж и открыл дверь, не помню. Очнулся утром, когда было уже совсем светло. В комнату вошла мама и, помахивая рукой около носа, строго спросила:
— Павел, в чём дело?
— Да, собственно, ни в чём… Ну, выпил…
— Напился! — перебила мама. — Такого ещё не бывало.
Это она не знала про ту вечеринку с Лилей, когда я впервые напился до бесчувствия и всё-таки выжил. Оказалось, стоит только начать, повторить уже несложно.
— А где Паша? — спросил я.
— В университете! Сегодня же суббота, не воскресенье. У тебя тоже, наверное, есть лекции.
— Я ещё успею на практические занятия по английской грамматике, — спохватился я.
Собирая себя «в кучу» после вчерашнего возлияния, я никак не мог вспомнить, куда положил часы, когда снял их с руки. Стал выдвигать ящички секретера и в одном из них наткнулся на свой давно забытый шарик. На море я уже не был года три и стал забывать, как оно выглядит, а шарик светился приятной голубизной. Я извлёк его из ящичка и поставил на полочку. Здесь же, за керамической вазой для цветов, обнаружил свои часы.
Поставив шарик на видном месте, я начал одеваться. В голове раздавались тупые удары тяжёлого молота, всё время хотелось пить. Внутри у меня словно дрожали туго натянутые струны. Состояние этого жуткого похмелья надо было чем-то снять. Я надеялся найти в холодильнике томатный сок, который иногда покупала мама, но его не оказалось. Зато я увидел маленький пузырёк со спиртом, предназначавшимся для компрессов при простуде. Помнится, мама говорила, что удалось достать совершенно чистый.
Я слышал, что его можно разбавить, и получится почти та же водка. Отлив немного и разбавив наполовину водой, я выпил. Через некоторое время почувствовал, что «струны» внутри меня ослабли, и мне стало немного лучше. Одевшись, я поспешил в университет. Когда прикрывал дверь в свою комнату, взгляд мой нечаянно упал на шарик. Мне показалось, что нижняя его часть сильно потемнела и вдруг вздыбилась крутой волной. «Игра света», — мелькнуло в голове, и я вышел из дома.
В университет я шёл в пресквернейшем настроении, но и предполагать не мог, как круто изменится моя жизнь через какой-нибудь час. На занятия я опоздал, но преподавательница, всего год назад окончившая тот же факультет, войти мне разрешила, хотя и высказала неудовольствие в обидной для меня форме:
— Не следовало бы опаздывать тому, кто имеет очень слабое представление об английской грамматике.
Хмель лишил меня осторожности. Я разозлился. Кто она такая? Аспиранточка, которой дали несколько часов, чтобы она не умерла с голоду, пока учится. Ещё совсем недавно мы, можно сказать, были на равных — оба студенты, только я первокурсник, а она выпускница. И тогда она горячо аплодировала мне, солисту ансамбля, поглядывала на меня с вожделением, подходила с какими-то разговорами о современной эстраде и явно была не прочь сойтись поближе, а сейчас строит из себя строгую учительницу. Проигнорировав её замечание о моих скромных знаниях, я громко затопал к столу, за которым сидел Андрюха, и грубо заметил: «Молоко ещё на губах не обсохло…». Как оказалось, я произнёс это довольно громко.
— Что вы сказали? — трагическим голосом вопросила юная леди.
— Что слышали! У самой знаний не больше.
Какой чёрт во мне сидел? В аудитории было так тихо, как никогда. И в этой тишине прозвучал негромкий, но твёрдый голос преподавательницы:
— Я не выпущу вас из университета…
У меня мелькнула мысль, что за дерзость придётся как-то отвечать, но изгнать из университета, да ещё по её воле — это слишком! И я с едкой иронией произнёс:
— Да ладно уж… Вершительница судеб…
— Вон из аудитории!
— Да пожалуйста!
Я пошёл к выходу, верный Андрюха, быстро собрав вещи, побежал за мной.
— Что с тобой? Ты с ума сошёл! — беспокойно говорил он. — Давай зайдём в кафе, полечим нервы.
Мы зашли, заказали по сто пятьдесят граммов водки и по кружке пива. Уже навеселе пытались разобраться в ситуации.
— Сегодня староста зачитывал, у кого сколько пропусков, — говорил Андрюха. — У нас с тобой солидно накопилось, особенно у тебя. А ты ещё выкинул сегодня номер. Что с тобой?
— Да всё как-то пошло наперекосяк, — пытался я найти объяснение своему поведению, а в душе понимал: наверное, что-то делаю не так. Да почему же «что-то»? Всё делаю не так! Не так, как принято в этом обществе, где любимая откровенно лжёт, где какой-нибудь Жорж с деньгами может увести у тебя женщину, где друзья по творчеству запросто выбрасывают тебя за борт, а какая-то пигалица угрожает отчислением. Своей вины я тогда ещё не понимал… Или просто не хотел этого признать?
— Ох, Андрюха, надоел мне этот университет! — вздохнул я.
— Мне тоже. Но теперь трудно что-то поменять, предки не поймут.
— А мы для них, что ли, учимся? Это бабушка размечталась: «Вот окончишь этот факультет, будешь знать два языка, откроется перспектива устроиться на телевидение». Ну, скажи, разве это реально, если денег нет, а место на телевидении тоже надо купить?
— Ну, это ты загнул. Там, по-моему, всё по-честному. Только мы пока ни одного языка не знаем.
— Да пошли они, эти языки! — я залпом выпил оставшуюся в стопке водку.
— Но если не языки, то что? — допытывался Андрюха.
— Не знаю. Я ничего не хочу. Разве что петь в хорошем ансамбле… Но туда фиг попадёшь. А если бы попал, представляешь, Андрюха, после концерта сижу в отличной гостинице на диване в бархатном халате, а по бокам — по две девицы-красавицы.
— Сразу четыре? — удивился Андрюха. — Ну ты и сластолюбец!
Мы посмеялись над моим шутливым представлением о будущей жизни, но в этот момент я осознал, что больше всего на свете хотел бы связать свою жизнь с эстрадным творчеством. Наш ансамбль мог бы открыть мне к нему дорогу, а я по своей глупости потерял такую возможность.