Исповедь пофигиста
Шрифт:
А самолет улетает завтра утром.
— Пахомыч! — голосю. — Жрать хочу!
Тут и Пахомыч в меня поверил:
— Выписывайте его поскорее, а то он опять отравится!
Выписали пулей. Кому я там был нужен? Он меня под руку и в ресторан.
— Что будешь есть?
— Всего и побольше! Творог буду, глазунью буду, картошку жареную буду. И огурчиков, огурчиков!..
Пахомыч после сам рассказывал, как он меня огурчиками домашними от смерти спас. Батя так ржал!
Глава
Я уже много раз говорил, что школу я терпеть не мог. Говорил? Так теперь еще раз говорю. Не мог. Когда мне ее было терпеть? У меня то оркестр, то гонки, то радиоспорт. Зато в школе не было нелюбимого предмета, потому что я все предметы одинаково не любил, все до одного, даже физру ненавидел. Как звонок на физру, мне сразу Кастрат Матвеевич представлялся, и я покорно шел к козлу. А весь класс, блин, в волейбол играл. Со злости я даже предложил в школе чемпионат устроить по прыжкам через козла. А учитель физры, тоже козел порядочный, меня обнадежил:
— Ничего не выйдет, у нас в школе всего один козел. А впрочем, Лукацкий, считай, что ты уже чемпион.
Зато я любил точить на станке, на токарном. В шестом классе мог выточить шарик. Абсолютно круглый, как голова. Все чокнулись, когда увидели. А учитель труда даже позавидовал, но потом обрадовался и натащил мне всяких заказов со стройки. Особенно удались мне отвесы. Я думаю, что тогда сделал эталон отвеса. Школа деньги заработала, а я — шиш.
Зато я весь в батю: он столяр, и я учиться не люблю, а люблю все делать своими руками. Как батя.
Так! Школу я ненавидел. А кончать ее тем не менее было нужно. Батя до хрена усилий приложил, чтобы я там навечно не остался. А школа — вечная мерзлота, в ней можно до конца света пролежать или просидеть и совсем не испортиться. То есть ежели тебя лет через двадцать откопать, то еще вполне и съесть можно, так хорошо человек в ней сохраняется. Но упаси бог напрячься: тогда за год сгниешь. Только в неподвижном состоянии, в глубокой спячке из класса в класс, чтоб мерзлоту не растопить собственным теплом.
Вот что батя удумал. Он переговорил со всеми учителями, особенно с самыми напряженными: с Зинаидой Спиридоновной, классной, алгебраичкой, да не классной алгебраичкой, а классной и еще алгебраичкой. Это ж настоящий монстр, змеюка о двух головах! И Галиной Сергеевной, русской литераторшей. Фамилии я не помню, но точно помню, что не Пушкина или Кларацеткин.
Батя к ним подколодной змеей подлез и выпытал, каких писателей они больше всего хотели бы иметь, а затем выжег Спиридоновне Блока, а Сергеевне Чехова. Ясен замысел?
Чехова и Блока вставил в рамочки из красного дерева. Откуда у отца красное дерево? Знаю. Он судомодельный кружок вел. Как ну и что? А все заготовки приходили в ящиках из красного дерева. Страна бедненькая, заготовки хрен выпросишь, а уж если придут — обязательно в ящиках из красного дерева. Точить такое дерево на фрезерном станке ужасно,
На экзамены я понес эти картинки. Тоже, как в «Бриллиантовой руке», все боялся перепутать. А то всунешь бабе нелюбимого мужика — хрен тройку поставит!
На первом экзамене по сочинению меня посадили на первую парту рядом с лучшей нашей отличницей. Как ее звали, хоть убей, не помню, но помню, что я написал сочинение, а она его проверила. Зачеркнула триста ошибок, кое-что переделала. Я его тут же начисто переписал, без единой ошибки. Сергеевна мне за него три поставила. Представляете? Мне — три. Невероятно! Вот что Чехов с бабой делает, даже с учительницей.
То же и на устном русском. Подхожу выбирать билеты, тянусь к билету, смотрю на Сергеевну. А она кривится, смотрит на другой билет и — раз! — так радостно глазом подмигивает. Я беру ее билет, мне ведь по барабану, я ошибиться не могу, я ни одного не учил. Но чтобы ей было не стыдно получить картинку… а мне поставить тройку. Отец всегда предупреждал, что я «тихий троечник». Я не спорю.
А на геометрии мне попался билет идеальный. Я расписал его в трех доказательствах. Оказалось, что до сих пор науке известны только два. Причем третье, неизвестное науке доказательство, я каким-то образом взял из тригонометрии, которую мы вообще не проходили. Ну, кто я после этого? Откуда я его выдрал? Наваждение! Классная мне от удивления «пять» сначала поставила, но почему-то перечеркнула все три моих доказательства и написала четвертое.
— Тебе в свидетельстве тройки хватит?
— Вполне! Я в девятый класс не собираюсь, никогда!
После экзаменов отец мне говорит:
— Надо куда-нибудь поступать. И я знаю куда.
— Батя, некуда мне поступать. И вообще…
— А я с тобой, дураком, не советуюсь, я тебе приказываю. Поедешь в поселок Самусь, там мореходное училище. Окончишь училище и пойдешь к Игорю матросом, а в армию не пойдешь. Чего тебе еще надо?
У нас в родне есть один двоюродный брат отца, Игорь Киселев, внук моей бабки. Так он капитан торгового судна, живет в Находке. Туда батя и решил меня сплавить.
В училище я попал легко, но не на штурмана, как хотел батя. Или так батя и хотел, не помню. Но я не прошел медкомиссию: у меня обостренный конъюнктивит обоих глаз с рождения… Аллергия, блин, на блеск воды и зеленой травы. Я их, паскуд, чувствую на расстоянии: глаза начинают чесаться, краснеть, капилляры лопаются и глаза наливаются кровью, как две пиявки.
Штурманом меня не взяли, но почему-то взяли рулевым, как будто у него другой взгляд на воду. А у меня и еще одна проблема имеется. Проблема всех русских моряков, я читал: я плавать не умею, только погружаться. Ну и что?