Исповедь пофигиста
Шрифт:
Попозже он у меня допытывался, зачем я в это дело полез. Компромат искал на меня.
— Я, — говорю, — хотел исправить, меня люди попросили.
— А ты бы исправил?
— Конечно.
Тогда он мне какой-то смешной вопросик задал, и я на него… не ответил. Веселенькое дельце!
Глава девятая
Все! Вспомнил, что было дальше. Или ближе? Дальше покушения на батю, но ближе, чем Германия. Когда, как пели мы, все еще впереди. Но ничего уже не хочется. Правда, Рыжий?
Я — в той же «фазанке», но уже на втором курсе. Вызывает
— Есть работа на целое лето. Хочешь подзаработать?
— Всегда хочу!
— Пойдешь косить.
А в двадцати километрах от города поля, и на них покос.
— Батя! Я только закосить умею, как ты учил, а косой зарезаться могу. Я фильм видел, там мужик косой два метра захватывал. А я… ну, метр двадцать… Если за тот конец возьмусь, за который нужно. Батя, не посылай меня на покос, пожалей сына. Лучше пошли на Сириус. Я, пока до него несколько парсеков пролечу, покос и кончится.
— Кончай свистеть, — строго говорит отец, — там тебя всему научат.
— А сколько я, например, заработаю?
— Рублей триста пятьдесят в месяц и талоны.
А у нас в Стрежевом социализм в полном разврате: чтобы купить что-нибудь крутое, мало иметь большие бабки, нужен еще маленький талончик на дефицит. Так на нем и написано: «талон на дефицитную вещь». А чего стесняться, коли жопа голая?
В магазине переворачивают этот мандат и важно спрашивают, что вы, собственно, хотите. Ну, я там хочу… мягкий уголок. Допустим, мягкого нет, но есть твердый. Пишут: «твердый уголок» и печать сверху — хлоп! Оттуда прямая дорога на склад. Там занимаешь очередь за теми, кто пришел за «дефицитом» раньше, не ты же один такой везучий. И если на складе есть твой «уголок», тебе его дадут за деньги. А нет — жди, когда будет, или соглашайся на что попроще, потому что когда будет — всегда неизвестно. Страна живет строго по плану, а план выполняется всегда строго на девяносто девять процентов, но не всегда выполняется. А этот процент невыполнения больше девяносто девяти выполнения настолько, насколько девяносто девять больше одного. Высшая арифметика!
И талончик такой получить очень сложно: надо или работать весь год без выходных и чтобы это все заметили, или уж очень всех затрахать. Или купить его с рук, или по блату, в обмен на невинность.
А вот на покосе выдача талона обязательна. И можешь выписать себе все что угодно, но опять же не на шару. Плати бабки. А цены на складе несуразные. Дефицит!
Мать раз получила медаль «Ветеран труда» и к ней талончик на кухонный гарнитур. Не, медаль не по талону. Хотя… и там своя очередность была. А как же, всем хочется. Но кому-то хочется больше всех. Например, мне.
Ну, собрали меня на покос. Стоим возле автобуса. Ребята вокруг шумят, спорят:
— Клево! Будем жить в одной палатке.
— А ты хоть косить умеешь?
— Умею! Я не знаю даже, как косу в землю втыкать.
— А я ее даже на картинках не видел. На что она похожа? На грабли?
— А я видел смерть с косой…
Покос. Речка-вонючка, приток Пасола, такая из себя вся речонка, но без названия: назвать ее забыли, сильно воняла. Рядом площадка, и на ней палатки с железными кроватями, матрасы без простыней, подушки без наволочек.
Трактор я вожу элементарно. У нас в школе директор сделал два трактора-попрошайки, с кузовом
Но трактор мне поначалу не дали. Откуда им знать, что я уже водить умею? Мы с вилами ходим за трактором и валки сена рихтуем, потом подходит волокуша, и мы их стогуем.
Теперь без подробностей не обойтись, иначе после не понять, в чем соль анекдота. Так вот, блин, тот, кто подает сено снизу на стог, имеет вилы длинные, а тот, кто сверху стогует, — короткие. Стог, как египетская пирамида, я до него и длинными вилами не достану. Стою, жду. Бригадир подождал-подождал меня и кричит:
— Ты, шкет, хоть стоговать-то сможешь?
— Я все могу!
Залез на стог с маленькими вилами. Еще двое помощников рядом встали, страхуют. Три мужика на меня сено кидают, нужно успевать подхватывать и укладывать. Стог в полторы тонны стогуется три-четыре минуты. Две минуты я мужественно сопротивлялся, а потом сено попало мне в рот. Я начал отплевываться. Пока плевался, меня всего закидали сеном. Я в середине стога, меня уже совсем не видно и не слышно. Так сдавило! Сено во рту, в ушах, в жопе, короче, я весь в сене. А сверху по мне напарники ходят, ну те, что со мной рядом стояли. Я испугался, а они спрыгнули с меня, потом со стога и пошли стоговать дальше.
Я чувствую, что дышать в принципе можно, но неудобно. Вы пробовали дышать в принципе? Я уже стал думать о вечности, батю вспомнил, детдом. Все такое милое, родное. Обиднее всего, что меня даже не ищут, как будто я уже свое отжил. Ну, думаю, выберусь, я вам о себе быстро напомню. И такая меня злость взяла, что я даже заснул.
Вдруг слышу голоса потусторонние:
— Теперь его хрен найдешь: он рыжий, и сено рыжее.
— Да он где-то в середке был… Утоп, что ли?
Чувствую, начали раскидывать стог, спасатели хреновы.
Я, как мог, им из стога помогал: по соломинке в сторону откидывал, ворочался, чтоб услышали. Вытащили, обрадовались, как будто клад нашли, но и обозлились тоже.
— Из-за тебя стогуй по новой. Сидел бы там заместо арматуры.
Спасибо, некогда. Но куда теперь? К стогам меня и близко не подпускают. Бригадир прикидывал-прикидывал, наконец решился:
— Можешь водить двадцатипятку? За волокушу сядешь?
— Сяду.
Волокуша — такие вилы на колесах: разбежался задним ходом, вдарил в копнушку и подтащил ее к стогу. Вот это работа! Сел и летаю по полю, таскаю волокушу. Бригадир опытный: прокосил хорошо, поле — класс, а в середке такой островок высокой нескошенной травы.
А во мне всегда что-то зудит и подзуживает, искушает душу… Другой, к примеру, идет себе мимо хулигана с девушкой и не дрогнет, а я так не могу. Может, я тоже мимо пройду, буду я в чужое счастье лезть… Но внутри, повыше пупка или пониже, все горит, зудит, подзуживает: того и гляди, не пройду мимо, влезу, себе и людям жизнь испорчу. Так и тут, на покосе.
Ну, стоит себе островок нескошенный, и пусть стоит. Плюнь на него, да и обогни с песней. Может, там могила первого председателя ихнего колхоза репрессированного. Ну, бригадир и огибает ее. А может, проверяет меня на вшивость. Как? А как в немецких домах нашу русскую «пуц-фрау». Рассыплет хозяйка по полу мелкую медь и серебро. Наша цап-царап! — природа ж вопиет, никто ж не видит. А ей на следующий день с порога: