Исповедь

Поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева (Васильева) известна в русской литературе как автор блестящей литературной мистификации: публикации стихов под именем Черубины де Габриак в символистском журнале «Аполлон». Слухи, окружавшие нашумевшую мистификацию, способствовали созданию мифа о поэтессе. Недавние литературоведческие исследования о жизни и творческом пути Елизаветы Ивановны дополнили этот миф сложным сплетением фактов биографии и противоречивыми отзывами современников. Тем не менее, облик поэтессы все еще овеян легендами, а ее сочинения, за исключением отдельных подборок, не изданы. Настоящая публикация рассматривает творчество и миф Черубины де Габриак и ее создательницы Е. И. Дмитриевой в контексте истории и идеологии русского модернизма и впервые предлагает читателю наиболее полное собрание сочинений поэтессы.

Поэтесса Черубина де Габриак появилась в русской литературе в 1909 году, когда символизм уже шел на убыль. Чтобы обозначить под какой-то общей рубрикой те удивительные творческие свершения и эксперименты, которые получили теоретическое обоснование в символизме, литературоведы второй половины двадцатого века начали пользоваться специальными терминами «мифотворчество» и «жизнетворчество». Понятие «мифотворчество» появляется в словаре литературных критиков уже в 1903 году, когда в переписке с Валерием Брюсовым Вячеслав Иванов определяет высокую роль мифотворчества

в символистском искусстве [2] . Под влиянием религиозной философии Владимира Соловьева и теории искусств Иванова в символизме 1900–1910 годов идея мифотворчества стала связываться не только с искусством, где создается миф, но и с самой жизнью автора. Мифотворчество и жизнетворчество стали культурной данностью целой эпохи и находили выражение во всевозможных литературных и биографических экспериментах, мистификациях, подделках и анонимах. Создание несуществующих поэтов и творчество от чужого лица, часто происходившее в сочетании со сложным маскарадом, становилось еще одним способом испытания индивидуальных творческих возможностей автора. Брюсов, Ходасевич, Багрицкий, Лев Никулин, Паоло Яшвили [3] , — далеко не полный список авторов, предпринявших литературные мистификации в 1900 и 1910-е годы. Но, начиная уже со знаменитой мистификации Брюсова, издавшего собственные стихи от лица различных фиктивных поэтов в сборнике «Русские символисты» (1894–1895) [4] , мистификации и литературные подделки редко проходили неразоблаченными.

История Черубины была одной из самых необычных мистификаций эпохи символизма. В 1909 году редакция нового символистского журнала «Аполлон» получила стихи от таинственного автора по имени Черубина де Габриак. Стихи описывали католическую Испанию времен инквизиции, рыцарство и войны крестоносцев, поразительную красоту поэтессы, ее аристократическое происхождение, фанатический католицизм, мистицизм, духовные страдания, откровенную чувственность и демоническую гордость. Черубина де Габриак произвела такое впечатление на редакторов, что они поверили в нее и приветствовали ее как «новую поэтессу» и «поэтессу будущего», которую ожидал русский модернизм. Анненский увидел в ней «Будущую Женщину» [5] . «Байрон в женском обличии, но даже без хромоты» [6] , — написала о ней Марина Цветаева позднее, размышляя об авторском образе Черубины. Алексей Толстой вспоминал о Черубине как об «одной из самых фантастических и печальных фигур в русской литературе» [7] , а один из участников «Аполлона» объявил Черубину «опасным символом умирающего символизма» [8] . Сентябрь-ноябрь 1909 года в русской литературе стали, по словам Цветаевой, эпохой Черубины.

Падение новой литературной звезды произошло так же стремительно, как и ее появление. Псевдоним удалось раскрыть и за ним оказалась женщина, не соответствовавшая экзальтированным эстетическим ожиданиям литературной публики. И тогда внезапно стихи, пользовавшиеся безусловным успехом даже у таких взыскательных литературных судей, как И. Анненский [9] , вдруг потеряли ценность. А современники, и в более позднее время литературоведы, стали считать творчество Черубины второстепенным по отношению к литературному скандалу вокруг ее имени. Имя Черубины де Габриак на долгие годы было забыто, и только в последние десять лет появилось значительное количество публикаций, посвященных истории мистификации и жизненному пути ее автора, были напечатаны отдельные ее стихи или их отрывочные подборки [10] .

Вне зависимости от вопроса, в какой разряд поэтического дарования можно поместить забытую поэтессу, настало время вернуть ее читателям. История Черубины де Габриак — показательный пример того, что означает мифотворчество в символистской теории искусства, как оно претворяется и к чему приводит в поэзии и в жизни самих «мифотворцев». Судьба поэтессы слита с судьбой эпохи символизма, с ее творческими и духовными чаяниями, с ее быстрым и трагическим концом.

Кто была поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева, откуда и почему в русской литературе появилась фантастическая маска Черубины де Габриак, и почему ее стихи пользовались таким успехом? О жизни поэтессы до мистификации мы узнаем из ее «Исповеди» и из «Автобиографии», составленной Е. Я. Архипповым из ее высказываний в письмах к нему за 1921–1927 годы. Ее воспоминания детства М. А. Волошин передает в «Истории Черубины» и в дневнике «История моей души».

Елизавета Ивановна Дмитриева родилась 31 марта 1887 г. в Петербурге в дворянской семье среднего достатка. Трагические обстоятельства детства и юности — смерть отца и сестры, тяжелые болезни, сложные взаимоотношения в семье, — были связаны с возникновением у девочки особенного мироощущения, которое характеризовалось сознанием собственной необычности, отличности от других. Мистически-религиозный внутренний мир «темного видения» стал для нее миром необычайной свободы, где обстоятельства жизни переосмысливались и теряли свою однозначность. Такое мироощущение соответствовало эпохе символистских исканий с их обращенностью к мистицизму как явлению, соприродному искусству и творчеству вообще.

В 1904 году Дмитриева поступает в Императорский Женский Педагогический институт, где она изучает историю средневековья и французскую средневековую литературу. К тому времени относятся ее первые стихи: «Схоронили сказку у прибрежья моря», «Душа, как инфанты поблекший портрет» (1906). В этих первых поэтических опытах очевидна дань времени — декадентские образы красоты умирания и приятия страдания совмещаются с очарованием «сказки» жизни. Но в них уже появляется тема испанской «инфанты», непосредственного прообраза будущей «инфанты» Черубины:

Душа, как инфанты Поблекший портрет… В короне брильянты, А счастья все нет! Склоненные гранды, Почтительный свет.. Огни и гирлянды… А принца все нет!.. <…>

В 1907 году Дмитриева едет в Париж заниматься испанской средневековой историей и литературой в Сорбонне. В Париже происходит ее знакомство с Гумилевым, как и она, еще начинающим поэтом декадентского направления [11] . Это знакомство окажется важным в ее личной и поэтической судьбе. По окончании института в 1908 году Дмитриева начинает работать преподавательницей в приготовительном классе Петровской женской гимназии. При этом сохраняется ее интерес к испанской и французской средневековой культуре. Она слушает университетские курсы по испанской литературе и старофранцузскому языку и занимается у одного из самых интересных петербургских профессоров Д. К. Петрова, историка, ученика известного профессора А. Н. Веселовского. Находясь в центре артистической жизни столицы, Дмитриева посещает лекции в Академии художеств и театральные постановки, пользующиеся популярностью в среде модернистов, а также знаменитые литературные собрания на «Башне» Вячеслава Иванова.

«Башня», т. е. петербургский дом Иванова, был одним из самых знаменитых русских литературных салонов XX века. Духовным центром салона был Вячеслав Иванов и его жена и муза, писательница Лидия Зиновьева-Аннибал. Мистически-религиозные идеи Иванова, связывавшие искусство и религию, в частности, его мифотворческий символизм и теория соборности, и, особенно, поразительное обаяние его личности привлекали на «Башню» всю петербургскую модернистски ориентированную артистическую интеллигенцию. На «Башне» делали доклады, читали стихи, разыгрывали театральные представления, обсуждали все новое, что появлялось в искусстве и философии. В 1906–1909 годы на «Башне» создается петербургское крыло символизма. С весны 1909 года здесь начинает действовать «Поэтическая академия», которая позже превращается в «Общество ревнителей художественного слова». В салоне Иванова Дмитриева оказалась в творческой лаборатории символизма, и этот опыт определил ее становление и духовные поиски.

На формирование Дмитриевой как поэтессы оказала сильнейшее воздействие дружба с Волошиным. Их знакомство произошло на «Башне», как свидетельствует запись в дневнике Волошина от 22 апреля 1908 года. Сама Дмитриева в «Автобиографии» и «Исповеди» относит свои встречи с Волошиным к весне 1909 года и нигде не упоминает об их более раннем знакомстве. Об этом раннем периоде их дружбы мы узнаем из дневниковых записей Волошина и из сохранившихся писем Дмитриевой к Волошину в Париж. В письмах друг другу они обмениваются стихами, описывают культурную жизнь обеих столиц, делятся творческими замыслами. Поэтическое самоопределение, выбор литературы как главного жизненного поприща, становится для Дмитриевой самым насущным вопросом, и поэтому естественно ее обращение за поддержкой к Волошину, старшему поэту. В письмах к нему она размышляет о своем месте в искусстве. 15 декабря 1908 года она пишет: «Ваше письмо дало мне много радости, дорогой Макс Александрович, и то, что Вы говорите о моих стихах, меня подняло… И если Вы говорите, что я имею право писать стихи, то это снимает с меня чувство вины, и я буду их писать.» Дмитриева осознает встречу с Волошиным как событие провиденциальное, и духовная связь с ним пройдет через всю ее жизнь. В другом письме она пишет: «мне так близко, так дорого Ваше стихотворение, спасибо за него и за „Счастье“, но оно еще не близко мне, хотя и тянет к нему, но думаю, верю, что оно станет близким. Мне вдруг стало светло и радостно от сознания, что Вы есть и что можно быть с Вами». Она посвящает Волошину стихотворение: