Исправляя ошибки
Шрифт:
Сейчас отошедшая от дел Пуджа жила в семейном именье Наббери «Варыкино» на одноименном острове в Озером краю и свой непростой нрав вот уже сколько лет как направляла сугубо на семейные, светские и отчасти общественные дела. Однако в политику больше не совалась, тем более, после скандала, устроенного центристами несколько лет назад, который возмутил ее и потряс до глубины души. Трудно сказать наверняка, что изумило ее в большей степени — отвратительные нападки на ее подругу и кузину, об истинном происхождении которой она уже знала к тому времени несколько лет, или решение нескольких радикально настроенных членов партии центристов покинуть сенат. Пуджа, не церемонясь
Нынешнее послание Пуджи, вероятно, не обязательно озвучивать дословно, тем более что сама Лея не помнила его содержания назубок, уловив только основную суть (что вообще-то было нехарактерно для цепкого ума и отточенной памяти генерала Органы). Суть же сводилась к описанию происходящего на планете; Пуджа сравнила эти события с битьем палкой по мешку с конфетами — рано или поздно мешок будет поврежден, и конфеты проспятся наружу. Впрочем, она уверяла Лею, что клан Наббери будет стоять до последнего. Их семья, как и вся планета, довольно натерпелась в годы власти Палпатина, и повторения прежней истории Пуджа не желала. «Даже если мне самой придется с бластером наперевес выступить против захватчиков», — утверждала она. Посему, решила сообщить Лее о своем завещании, копия которого хранится на Корусанте, в архиве ее личного душеприказчика. Пусть в самом плохом случае кузина проследит, чтобы ее последняя воля была исполнена.
Осознание того, что осада коснулась близких ей людей, ее родни, еще больше давило на генерала Органу. Но худшую муку доставляло ей ощущение, словно все присутствующие в это время думают об одном и том же — о том, отчего Лее становилось тошно.
— По большому счету, у нас всего две выигрышные карты, — рассудил Иматт, разом нахмурив брови. Он решил взять на себя обязанность высказать напрямую ту мысль, которая витала между членами собрания уже давно, вводя их всех в смущение. — Первая — это недавняя победа и взрыв «Старкиллера», не случись которого, нас всех уже не было бы на свете. Впрочем, сейчас это — так себе козырь, учитывая, что противник и без своей смертоносной станции обскакал нас по всем фронтам. Вторая известна вам, генерал, лучше, чем кому-либо.
Лея побледнела.
— Вы говорите о моем сыне? — осведомилась она, поджав губы.
Конечно, речь шла о Бене, и ни о ком другом.
Под боком у Сопротивления был еще Ро-Киинтор, с которого молодцы из здешней службы безопасности по приказу лично губернатора Беонель по-прежнему не спускали глаз, и сама Лея всякий раз при случае интересовалась «беженцем с Хевуриона» (как они с Райлой положили себе в шутку называть Эрудо). Генерал Органа уже дважды лично говорила с бывшим сенатором, однако обе эти беседы ожидаемо не принесли никаких результатов. Эрудо не представлял, где притаился Сноук, да и мог ли он это знать? Тогда с большой долей вероятности этот жулик был бы убит тайными агентами Первого Ордена, причем сразу же, как только решением Галактического верховного суда власти отпустили его на свободу всего с одним обязательством — не покидать родную планету.
Самое дельное, что Лея от него добилась, звучало примерно следующим образом: «Сноук — не дурак, генерал. Он, судя по всему, наделен прекрасным аналитическим умом и давно понял, что класть все яйца — то есть, все имеющиеся военные ресурсы — в одну корзину не самое лучшее решение. Как раз это правило, я уверен, и помогло ему так быстро восстановить силы после потери «Старкиллера». Наверняка у него должна быть
— Я говорю о ценном военнопленном, который наверняка располагает информацией, способной помочь в разрешении нового набуанского кризиса, — отчеканил майор без каких-либо эмоций в голосе. — Впрочем, теперь он, кажется, уже не пленник, коль скоро вы позволяете ему беспрепятственно разгуливать по территории медицинского центра?
— Только в сопровождении охраны, — напомнила генерал.
— Все равно, — фыркнул Калуан. Он никак не мог уложить в голове, как у Леи хватило духу выпустить этого сумасшедшего мальчишку из заточения. — Заключенным полагается сидеть взаперти. Если же вы выдали ему определенный кредит доверия, значит, у вас были на то причины, не так ли?
Органа ничего не сказала в ответ. Да и как объяснишь, почему она решилась на такой удивительный и опасный шаг, если и сама не понимала этого, движимая всецело интересами сына?
Если бы Калуан видел, каким бледным и разбитым был Бен в тот вечер, когда бессилие, гнев и страх сперва возобладали над его разумом, а после опустошили его душу и оставили его задыхаться. И каким жутким огнем полыхали его бархатные глаза, когда юноша угрожал матери и, угрожая, молил выпустить его, иначе он сойдет с ума. И как былая обида, которую его больной рассудок сумел, наконец, облечь в слова, выходила из него, сводя горло судорогой. Если бы только Иматт мог видеть все это; мог понять то, что видела и понимала Лея своею чуткостью матери, то друг, конечно, не осудил бы ее за безрассудный поступок. Но у Калуана, как и у других присутствующих, своя правда. И эту правду генерал Органа, как глава Сопротивления, обязана была разделять.
— Как бы то ни было, — добавил майор, — вашему сыну пора определиться раз и навсегда, на чьей он стороне в этой войне. Если все же на стороне Республики, то пусть он поможет нашему общему делу. А если нет, разве не является прямой обязанностью Сопротивления добыть у него сведения любыми разрешенными средствами?
Эти последние его слова заставили разом всех собравшихся изумленно и испуганно вздохнуть. Роковое, тяжелое слово «пытки» еще не прозвучало, но определенно именно это и подразумевалось Иматтом, отчего каждому из участников совещания стало не по себе.
— Опомнитесь, Калуан, — выдохнула Лея. — О чем вы говорите? Или вам стоит напомнить, что еще Мон Мотма в свою бытность Верховным канцлером подписала документ, официально запрещающий использование дроидов-дознавателей и многие методы применения физического насилия для получения информации.
Лицо Иматта отразило досаду.
— Похоже, это вам следует напомнить, генерал, что идет война. А в военное время никто не станет всерьез придерживаться пустого закона, который и в мирные-то времена никто не соблюдал.
Это была сущая правда. Закону о запрете пыток следовали в той же мере, как и законам Республики, воспрещающим рабство — эти законы отнюдь не мешали существованию огромной индустрии работорговли во Внешнем кольце, да и не только там. Подобные указания издавались единственно для того, чтобы правительство Республики нельзя было обвинить в попустительстве жестокости и насилию. При этом зачастую сами формулировки этих законов допускали великое множество разнообразных лазеек, которые позволяли их обойти. Так было удобно всем — и в первую очередь, тем, кто все же вынужден был прибегать к пристрастным допросам, ведь их действия теперь не ограничивались официальными рамками.