Испытание на верность(Роман)
Шрифт:
Нет у Хромова сегодня воодушевления, оно уступило место глубокой озабоченности: как бы не сплоховать, не допустить врагов до траншеи, иначе их потом не выковырнешь отсюда никакой силой, вцепятся, как клещ в холку, потому что не дураки, тоже понимают, что значит в таких обстоятельствах вклинение. Дай только им зацепиться. А держать врага на удалении не удается: ползут, а продвигаются вперед, крепко прикрывают друг дружку огнем, не дают высунуться из окопов. Уже скольких потерял бойцов и убитыми и ранеными во время стрельбы. Силен враг, много слаженности в действиях, видно, учел вчерашнюю промашку, когда думал взять нахальством.
Хромов
— Передайте Есину — усилить огонь, иначе нам не удержаться!
Два бойца — связные, пригибаясь, кинулись с приказанием.
Гитлеровцы не выдерживают огня защитников, перебежками отходят назад и прячутся за бугорки, в воронки. В руках мелькают лопатки. «Окапываются, значит, передышка», — с облегчением отметил Хромов. Но снова забегали по цепи офицеры, поднимают солдат в новую атаку, не дают им залеживаться, гонят вперед. Белые ракеты взлетают густо, указывая направление огня. Артиллерия и минометы вновь принимаются за окопы, прикрывая выдвижение вражеской пехоты.
Гитлеровцам удается скатиться в противотанковый ров, они там готовятся к последнему рывку, недосягаемые для пулеметного и ружейного огня. «Плохо, — думает Хромов, — очень плохо. Надо просить помощи».
— Говорит Хромов, — доложил он Иванову. — Прошу огня, гитлеровцы засели во рву. Если полезут оттуда, не сумею сдержать.
— Ты это брось! — сразу взвинтился Иванов. — Что за панические настроения! Умри, а рубеж должен держать. Отойдешь, расстреляю как труса. Минометами помогу.
У минометчиков ров пристрелян, но на этот раз огня мало, мины на исходе. Иванов нервничает, поглядывает на дверь блиндажа, ждет, когда появятся артиллеристы. Фишер уже сообщил, что первый артдивизион в пути. Может, вот-вот дадут связь — конец от дивизиона, тогда будет поддержка.
— Хромов, Хромов, используй все пулеметы, не жалей патронов. В случае, отдельные фрицы прорвутся — сразу в штыки, чтоб пока не опомнились. Понял? Вся дивизия на нас смотрит. Артиллерия на подходе, надо продержаться. Не подкачай…
Иванов помимо воли переходит на крик, потому что ему кажется, будто за шумом в блиндаже голос его не дойдет до Хромова и тот может не воспринять, насколько серьезно положение и как велика опасность.
— У меня большой расход первыми и вторыми, — устало ответил Хромов. — Первыми и вторыми… — повторил он, словно самое главное вовсе не в ответственности за оборону, а в сочувствии тем, кто пострадал, пролил кровь, сложил голову за Отечество. — Поддержите огнем, то, что дали, совсем не то — мало…
— Опять двадцать пять! Ему про Фому, он про Ерему… — возмутился Иванов. — Ты понял, что я тебе толмачу, или нет? Мобилизуй все силы, и чтоб ни шагу!
Под массированным налетом артиллерии, обрушившей огонь по траншеям в Дудкино и Бахметово (в работу включились до шести дивизионов) гитлеровцы снова с криками и воплями поднялись в атаку, лезут из рва, обезумевшие от крови, от вида множества трупов, кидаются на окопы. Дальние фланговые доты и дзоты ставят плотную завесу косоприцельного огня, и гитлеровцы валятся как подрубленные, не достигнув бруствера русских окопов. Уцелевшие отползают в спасительный ров и затихают там. Над полем боя повисает непрочная тишина, готовая взорваться в любую минуту новыми яростными криками, пальбой и гудом разрывов.
Передышка была недолгая, но ее постарались использовать, вынесли из траншей раненых, заново расставили защитников на узловых местах. И снова, как и раньше, на самые ответственные места — коммунистов: лично отвечаете за оборону! За нами — Москва, не забывайте!
Синицин — политрук все время находился на правом фланге роты. Он тоже пользуется передышкой, чтоб хоть двумя-тремя фразами перекинуться с бойцами: бьем врага как надлежит. Так и впредь держать! Заодно записывает тех, кто был ранен, но остался в строю, не ушел. За это надо награждать, потому что продолжать стрелять по врагу, продолжать рисковать головой, когда имеешь полное право покинуть окопы, — это уже чистый героизм и тут никаких свидетелей не требуется. Здесь же в окопе он встретил Хромова.
— Как настроение, командир?
— Устал, — откровенно сознался тот.
— Это не ответ. На нас смотрит вся дивизия. Как думаешь, отобьемся?
— Нашел кого об этом спрашивать, — усмехнулся Хромов. — Есть приказ: ни шагу назад. Обязаны думать не о том, отобьемся или нет, а как лучше отбиться. Не знаю, не знаю. Пока живы — будем отбиваться.
— У тебя какое-то жертвенное настроение. Не от разговора ли с Ивановым? Не обещал к стенке поставить, если что?
— Обещал, — сознался Хромов. — Да только я считаю, что ставить скоро будет некого. Скоро немец нас своими пушками задавит, а наши все еще где-то идут. Только обещают поддержку…
— Не беспокойся, наш батя Горелов своих в беде не бросит, наверняка жмет сколько может и на артиллеристов, и еще кого на подмогу гонит. Для него вся жизнь в одном — служба Родине, других интересов нет. За ночь дадут подмогу, а пока и сами продержимся. Атаку отбили, теперь не скоро сунутся…
Но в пятом часу дня, когда не только политрук, даже бойцы уверовали в спокойную ночь, в то, что гитлеровцы уже выдохлись и угомонились, из лесу высыпали новые густые их цепи. Вздрагивая, озаряя темнеющее небо всполохами, затряслась вдали земля, исторгая вой и визг летящих снарядов. Налет. Артиллерии прибавилось заметно, гуще грохот выстрелов и разрывов, к немцам подходят новые части. Всем понятно, что задние поджимают передних, торопят их быстрей вышибить пробку с пути. Дудкино? Какое там Дудкино — деревушка паршивая, стереть ее с земли, если она мешает. Укрепления? А для чего батареи? Снарядов не жалеть! Иначе не успеть к Москве, не видеть парада, обещанного фюрером. Танки уже давно прорвались и обложили Вязьму с русскими армиями, разметали все по сторонам, а тут какие-то фанатики не хотят понять, что дело их проиграно. Быстрей! Показать, что с немецким оружием шутки плохи!
Батареи прямо с марша развертываются, начинают пристрелку, добавляя свой голос в ревущий гул металла.
Над русскими окопами бушуют разрывы, доты и дзоты прячутся в дыму. Оборона кажется вымершей, подавленной, растерзанной жестокими ударами, и невозможно представить, чтобы там еще уцелело что-то живое.
Синицин привалился боком к окопу, чтоб не задело пулей, и оглядел свои доты. Вражеские снаряды рвут и кромсают их обсыпку, добираясь до нутра. Стараются немцы влепить снарядами в амбразуру, может и удалось, потому что доты молчат.