Испытание невиновнстью
Шрифт:
Вспомнила?
Тина замотала головой.
— Может, она тебе и пела, а я.., нет, не помню. Микки продолжал, то ли декламируя, то ли напевая:
— Девица моя милая,
Голубка моя белокрылая,
Мы уходим в дальнее плаванье,
И назад мы уже не придем.
Не найти мне нигде тихой гавани —
Только в любящем сердце твоем.
Он заглянул Тине в глаза.
— Так оно, похоже, и есть.
Тина положила маленькую ладонь ему на локоть.
— Давай посидим тут немного, Микки.
Он подчинился.
— Ну почему ты всегда такой грустный? — спросила она.
— Эх, моя милая, разве тебе понять?
— Я многое понимаю. — Тина покачала головой. — Неужели ты не можешь о ней забыть, Микки?
— Забыть? О ком?
— О матери.
— Забыть о ней! — с горечью повторил Микки. — Поди попробуй забыть после таких расспросов, как сегодня утром. Когда человека убили, он не дает о себе забыть.
— Я не про то, — сказала Тина. — Я имела в виду твою родную мать.
— О ней-то чего мне думать? Я и не видел ее с шести лет.
— Нет, Микки, ты о ней думал. Думал постоянно.
— Я что, когда-нибудь говорил тебе об этом?
— Некоторые вещи можно и так понять.
Микки обернулся к ней.
— Ты такая тихая, мягонькая зверушка, Тина. Вроде черного котеночка. Так и хочется погладить тебя по шерстке. Киса, кисонька, хорошенькая, славная. — Он погладил рукав ее пальто.
Тина улыбнулась в ответ. Микки сказал:
— Ты ведь не ненавидела ее, как все остальные, правда?
— И очень несправедливо с вашей стороны! — Она покачала головой и проговорила с чувством:
— Ты посмотри, сколько она нам всем дала! Дом, тепло, любовь, хорошую еду, игрушки, присмотр и уход…
— Да-да, — нетерпеливо отмахнулся Микки. — Блюдечко молока и чтобы гладили по шерстке. Это все, чего ты хотела, кошечка?
— Я была благодарна за это, — ответила Тина. — А вы — нет.
— Неужели ты не понимаешь, Тина, что невозможно испытывать благодарность по требованию? Оттого, что обязан испытывать благодарность, только еще хуже. Я не хотел, чтобы меня привозили сюда. Не хотел жить в роскоши. Не хотел уезжать из родного дома.
— Дом могли разбомбить, — заметила Тина. — И ты мог погибнуть.
— Ну и что? Пусть бы и разбомбили. Я бы погиб у себя дома, среди своих. На своем месте. Видишь, мы снова к этому вернулись. Нет ничего хуже, чем быть чужим, посторонним. Но ты — котеночек, для тебя важны только материальные вещи.
— Возможно, что это и так, в каком-то смысле, — сказала Тина. — Возможно, потому я и не испытываю таких чувств, как вы все. У меня нет в душе этой странной обиды, которая есть у всех остальных, — и больше всего у тебя, Микки. Мне не трудно чувствовать благодарность, потому что я не стремилась обязательно быть самой собой. И не хотела оставаться там, где была. Я, наоборот, хотела освободиться от себя. Хотела стать другим человеком. И она превратила меня в другого человека. В Кристину Аргайл, у которой есть дом, которую
— А твоя родная мать? Ты что, никогда о ней не думаешь?
— Чего мне о ней думать? Я ее почти и не помню. Не забудь, мне было всего три года, когда я очутилась здесь. У нее я все время боялась, мне было страшно: эти шумные драки с пьяными матросами, и она сама тоже.., теперь, став взрослой, я понимаю, что она, по-видимому, тоже почти всегда была пьяна. — Тина говорила равнодушно, как о ком-то постороннем. — Нет, о ней я не вспоминаю и не думаю. Моей матерью была миссис Аргайл. И мой дом — здесь.
— Да, тебе легко, Тина, — вздохнул Микки.
— А тебе почему обязательно должно быть трудно? Ты сам создаешь трудности! Только имей в виду: ты не миссис Аргайл ненавидел, а свою родную мать. Да-да. Я знаю, что так оно и есть. И если это ты убил миссис Аргайл, то на самом деле ты хотел убить свою мать.
— Тина! Что за вздор ты плетешь?
— А теперь, — спокойно продолжала Тина, — тебе некого больше ненавидеть, и поэтому тебе стало очень одиноко. Но ты должен научиться жить без ненависти, Микки. Это, наверное, трудно, но возможно.
— Не понимаю, что ты такое болтаешь? Что значит: «если это ты убил»? Ты прекрасно знаешь, что в тот день я находился далеко отсюда. Я проверял автомобиль клиента на Мур-роуд, у Минчинского холма.
— Да?
Тина поднялась и подошла к самому краю обрыва, откуда видна была река внизу.
— На что ты намекаешь? — спросил Микки, подойдя и встав рядом.
Тина указала на реку.
— Кто эти двое там внизу? — спросила она. Микки кинул быстрый взгляд.
— Эстер и этот ее доктор, по-моему, — ответил он. — Тина, что ты сейчас такое сказала? Бога ради, не стой ты над самым обрывом!
— Почему? Тебе хочется меня столкнуть? Тебе это проще простого. Я маленькая.
Микки хрипло проговорил:
— Почему ты сказала, что я мог быть здесь в тот вечер?
Тина молча повернулась и пошла обратно вверх по дорожке к дому.
— Тина!
Она отозвалась тихим, ровным голоском:
— Я беспокоюсь, Микки. Я очень беспокоюсь за Эстер и Дона Крейга.
— Оставим пока Эстер и ее дружка.
— Но я правда волнуюсь за них. Боюсь, что Эстер сейчас очень страдает.
— Но мы же не о них говорим.
— Я, например, говорю о них. Понимаешь, они для меня очень много значат.
— Ты что, все это время считала, что я был здесь в тот вечер, когда убили мать?
Тина не ответила.
— Тогда ты ничего про это не сказала.
— А зачем? Не было нужды. Тогда ведь было очевидно, что это Жако убил.
— А теперь так же очевидно, что это не он.
Тина кивнула.
— А раз так? Значит, что?
Не отвечая, она пошла дальше.
Внизу у самой воды Эстер загребала песок носком туфли.