Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках
Шрифт:
Глядя на Борубая, Матвей вспоминал свой первый день войны: они, лейтенанты и сержанты сорок первого, тоже не видели и не чувствовали смерти, пока она их не ударила наотмашь. И у тех, кого война не убила сразу и не искалечила, смелость незнания постепенно сменилась зрелой настороженностью, злостью и напористостью в бою, потому что только неослабное напряжение позволило превозмочь себя, извечный инстинкт самосохранения, и идти в огонь, не убегать от врага, а нападать и, даже защищаясь, побеждать.
Осипову не хотелось, чтобы Борубай оказался игрушкой случайности. Он надеялся, что его ученику достанется
Потеплело. Небо хмурилось, воздух над опушкой леса туманился, а настроение у летчиков в полку было праздничное… Линия фронта отодвинулась далеко на запад. Окруженные в городе фашистские войска явно доживали последние дни. Кольцо вокруг города все больше сжималось. Надежды немцев на деблокирование рухнули. Со своими их теперь связывало радио да транспортные самолеты, пробиравшиеся к ним в плохую погоду и ночью.
Осипов и Борубай собирались лететь. Матвей, поздоровавшись с Петровым, с улыбкой смотрел, как его ученик, чуть наклонив голову набок, принимал доклад о готовности самолета к вылету. Сержанту, видимо, было мучительно неловко стоять перед рослым Зарубиным — воентехником второго ранга. Наверное, он не мог примириться с такой ситуацией, что сержанту докладывает старший по званию. Тем более что в его народе старший всегда почитается и уважается младшим. Чувствовал Матвей это по их отношениям, потому что за все время их совместной службы он еще не слышал от пилота других слов, кроме «хорошо, командир», «сделаю, ага [13] », «виноват, агай [14] ».
13
Ага — старший брат (казах.).
14
Агай — почтительное обращение к старшему по возрасту (казах.).
…Борубай смотрел на самолет, как на живое существо… Глаза осматривали, а рука гладила железо крыла и мотора, дерево фюзеляжа, как будто бы перед ним был не штурмовик, а конь. В частях машины виделись ему холка, грудь и круп горячего скакуна. Техник часто слышал, как летчик говорил «илу» одному ему понятные слова, но тактично молчал. Зарубин был старше своего летчика на тринадцать лет, и в нем боролись сложные чувства. Его не беспокоили их воинские звания. Он был выше этих обстоятельств. Для него пилот — всегда командир, а в данном случае не только командир. Ему хотелось помочь Борубаю быстрее повзрослеть. Он видел в нем своего младшего брата, а иногда и быстро выросшего сынишку. Борубай был у Зарубина уже пятым командиром за войну. И он поклялся перед памятью погибших сделать все, что в его силах. Он до слез был рад случаю, который свел Борубая с Осиповым, соединил их судьбы в одной паре, зная, что Матвей отдаст ученику все, что знает и умеет, не оставит его в минуту испытаний без помощи.
«Ох, как трудны первые шаги, а они часто определяют длину дороги жизни».
…«Илы» летели низко над землей. Под крылом
— Самая погода для транспортников… Готовь оружие! Смотреть внимательно! Я буду связываться с командным пунктом… Молот!… Я — Триста двенадцатый, цель — артиллерия на железнодорожной станции, буду через две минугы…
— Я — Молот! Цель подтверждаю. В воздухе спокойно.
Лес кончился, и на снегу показалась грязная рыже-красная куча битого кирпича. Хаос набок поваленных крыш и еще чего-то, что раньше называлось домами, заводами, станцией и улицами, было городом. Жиденький огненный фейерверк взвился перед носом самолетов Осипова и Борубая… Мимо.
— Давай, Бору, чуть вправо. Где-то тут, в развалинах пакгаузов, еще есть артиллерия. Не видно только.
Станция осталась позади. Западнее щебня и рваного железа — аэродром. «Тоже пусто».
— Молот! Не видно пушек, и самолетов тоже нет. Куда бомбы бросать?
— Я — Молот. Надо завалить водонапорную башню, там у них наблюдатели. А потом побарражировать над своей территорией юго-западнее аэродрома. Пока есть горючее. Может, какой-нибудь и прилетит транспортник
— Понятно. Выполняем!
Пара Осипова обогнула вражеское кольцо с юга, вышла вновь на железную дорогу и развернулась на запад.
— Бору, эрэсы пускать будем по одному, чтобы в лоб нам не стреляли. Бомбы бросать по моей команде самой плотной серией. Становись поближе. Понял?
Самолет ведомого покачался с крыла на крыло. И опять впереди реденькими красными прожилками огневая завеса. Осипов повел машину со снижением к земле, стреляющих не увидел, но послал вперед два эрэса. Вдогонку ушли цепочкой снаряды сержанта.
— Не горячись! Побереги.
Над развалинами показалась башня. Матвей по прицелу довернулся на нее. Больше маневрировать было нельзя. Снова послал вперед два снаряда и стал ждать, пока самолет придет на дальность бомбометания…
— Бору, приготовились… Бомбы… Молот, сбросили. Замедление семь секунд.
— Выходи из огня. Результаты бомбометания сообщит пехота.
Внизу опять снежное поле с прокатанной взлетной полосой, пустыми самолетными стоянками. Но сейчас зенитчики уже не спали: встретили «илы» разноцветными всполохами трасс. Осипов услышал хлопок разрыва, щелчок попадания, самолет слегка тряхнуло, как на воздушной яме. Территория врага кончалась.
— Как там у тебя, все нормально?
Борубай покачал самолет с крыла на крыло. Матвей осмотрел, сколько мог, самолет, проверил его исправность по приборам и пришел к выводу, что попадание пришлось по пустой конструкции. Можно было дежурить…
Осипову надоело петлять над перекрестком дорог, выписывать в воздухе бесконечное число раз фигуру, похожую на цифру «восемь». Глаза намозолила однообразная облачная серость и мелькающая безликая пестрота под крылом. Матвей уже не искал в небе неожиданно появившуюся точку, которая могла быть самолетом.