Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках
Шрифт:
За эти двадцать минут над городом побывало еще три пары «илов», но ему смены пока не давали. Он завидовал проходившим позже него. «Сделал быстро, что приказали, — и восвояси». Завидовал им и сочувствовал Борубаю, которого, наверное, уже до тошноты довела сегодняшняя тренировка в групповой слетанности.
Горючее подходило к концу. Пора было проситься домой.
— Молот, я — Триста двенадцатый, мне пора домой по горючему.
— Сколько еще можешь продежурить?
— Не более двенадцати минут.
— Хорошо! Сделай еще две восьмерки, мы тебя сменим очередной парой.
— Понял, выполняю.
Прошло
— Триста двенадцатый, я — Молот, как слышишь?
— Хорошо слышу.
— Сейчас пехота передала, что минут пятнадцать назад на Луки прошел «юнкерс». Давай быстро за ним.
— Понятно!… Борубай, пошли! Скорость побольше, может, еще и не улетел.
Матвей повел машину вверх, поближе к облакам, чтобы был побольше обзор, да и стрелять на пикировании сноровистей. Минута полета, и впереди снова показались развалины, а ближе и левее — белое ровное поле. Ю-52 [15] уже взлетал.
15
Ю-52 — транспортный трехмоторный самолет.
— Бору! Видишь «юнкерс»?…
Посмотрел на ведомого. В форточке фонаря торчали рука и поднятый вверх палец.
— Хорошо. Атакуешь первый. Выход из атаки с разворотом влево. Если не собьешь — повторная атака.
…Светлячки снарядов зенитной артиллерии остались сзади. «Юнкерс» уже в воздухе. Моторы на полной мощности коптили. Летчик, сколько мог, задрал самолет вверх — набирал высоту. А до облаков ему всего триста метров.
— Бору, бей наверняка, облака близко. Ну, пошел! Прикрою! Мотору полные обороты!
Матвей круто положил машину на левое крыло. Отсчитал в развороте десять секунд и сразу вправо. Взгляд назад. Сзади все спокойно, истребителей нет. Нашел впереди «юнкерс» и впившийся в его хвост «ил». Борубай стрелял. Вражеский стрелок тоже. Кто кого?
Осипов сам пошел в атаку. Передний «ил» начал отваливать, и, хотя еще было далековато, Матвей дал пушечную очередь. Теперь по выходящему из атаки стрелок стрелять не решится.
«Юнкерс» рос в прицеле. Матвей наложил поперечную линию прицела на передний мотор. Теперь самолет врага летел в перекрестье, туда, где пойдут снаряды, и нажал на все гашетки…
Проскочил под угловатым фюзеляжем и с разворотом пошел за Борубаем. Оглянулся назад: самолет врага перевернулся на спину и сначала уперся неубирающимися колесами в небо, а потом, наклонившись моторами вниз, устремился к земле…
— Бору, хватит. Пристраивайся. Пойдем домой. Поздравляю с первой победой!
Борубай ликовал. Впервые перед ним так близко был враг и он стрелял в него. Ему хотелось сказать что-нибудь хорошее командиру, но на самолете был только приемник — радость сердца осталась неразделенной.
За спиной осталась война. Но возбуждение атаки не проходило. Сержант нет-нет да и смотрел в прицел, где только что, всего десять минут назад, виднелся вражеский самолет. «Юнкерс», как икряной сазан, был неповоротлив. Близкое расстояние позволило рассмотреть подпалины от моторной копоти на крыле и фюзеляже, черную полосу, окантовывающую опознавательный крест. По рулям управления было видно, что фашистский летчик пытался
Пара «илов» летела на высоте двести метров. Летчики отдыхали. И Матвей решил посмотреть, как Борубай будет себя чувствовать и что делать, оставшись в небе один.
— Бору, хватить бездельничать. Выходи вперед. Пойдешь домой самостоятельно. Я буду ведомым.
Борубай, услышав в окрике командира улыбку, обрадовался. Добавив обороты мотору, стал обгонять машину командира.
Аэродром! Благополучная посадка и доклад.
…Осмотрев самолет, Борубай подошел к Матвею:
— Товарищ командир, задание выполнил. Самолет исправен. Какие ко мне замечания?
— Замечаний нет. Поздравляю тебя с победой. «Юнкерс» твой.
— Нет, командир! Вы стреляли по нему сами. И после атаки вашей, агай, он упал!
— Раз командир говорит, что ты сбил, значит, сбил. Какой еще разговор? Не перечь старшему.
Осипов засмеялся. Обнял сержанта:
— С победой тебя… Петров, Зарубин, поздравьте молодца с первым успешным воздушным боем.
Техники заулыбались. И, не дожидаясь очереди, сразу оба взяли его, как ребенка, в охапку. Оторвали от земли, смеялись и качали на своих сильных, мозолистых руках.
Осипов от души посмеялся. Но, увидев слезы на глазах Талгата, посерьезнел:
— Хватит, мужики, нарушать субординацию. Спасибо за самолеты и искренность вашу. Давайте к лошадям, а мы на КП… Талгат, будешь докладывать о выполнении задания. Расскажешь, что видел, что чувствовал. Скажешь о сбитии «юнкерса», как я тебе сказал… Если что надо будет дополнить, я скажу после…
Митрохин оборвал начало доклада Борубая:
— Почему ты, а не Осипов докладывает?
— Товарищ командир, моя вина. Я же ввожу человека в бой. Учу видеть и думать. Себя и врага оценивать. Прошу его послушать. Будем знать, что он за джигит. С пользой воюет или нет. Может, он, слепой и глухой, безнадежный!
Замолчал улыбаясь.
Митрохин подобрел:
— Давай сержант, докладывай свою зрелость и зрячесть!
Борубай проснулся. Волк и «юнкерс», сведенные сновидением в один ряд, пропали. В тишине слышно было посапывание спокойно спавших. Где-то за черным потолком, выше крыши, в глубоком ночном небе на тихой басовой ноте гудел железный шмель.
«Чей? Война не спит… А ты, Борубай, далеко улетел, в самое детство. Забыл наказ командира, что про войну нельзя забывать и во сне. Злости не будет. А без нее убить могут. Сам станешь для «мессершмитта» убегающим волком…»
Но тут опять мысли перепутались, и он провалился в бездумную тишину.
Освобождением Великих Лук начался новый год на Калининском фронте. В потоке названий городов и деревень, освобождавшихся во время зимнего наступления Красной Армии, это событие для некоторых, может, и прошло незамеченным. Но для Борубая оно было памятным. В боях за этот город он почувствовал себя воином, сбил свой первый самолет и получил главную солдатскую награду — медаль «За отвагу». Так уж получилось, что Митрохин вместе с медалью вручил ему и офицерские погоны младшего лейтенанта. Летчик радовался этому и одновременно сожалел, что не пришлось поносить заветную, золотом окантованную голубую петлицу с красным эмалевым кубиком.