Испытание огнем. Сгоравшие заживо

Черных Иван Васильевич

Осипов попросился в полк.

Его просьба была удовлетворена, чему он был искренне рад.

Сборы снова вернули Матвея Осипова к поиску Василия Червинова. Но и новая попытка найти его в «Гиганте» оказалась безуспешной. Матвей не мог смириться с тем, что потерял дорогого ему человека.

«Мы немного прослужили вместе, Вася, еще меньше пролетали, но полюбили друг друга. Ведь о человеке за один бой можно узнать больше, чем за всю жизнь, прожитую вместе».

…Много дорог на земле у людей. Есть длинные дороги жизни. На войне же чаще не дороги, а короткие стежки. Иногда человеческая жизнь блеснет перед глазами дугой сгоревшего метеорита на ночном небе. И не всегда успеешь узнать, откуда пришел сосед по атаке,

и не знаешь, куда «ушел».

«Разошлись стежки-дорожки наши. Но я не хочу, чтобы твоя тропка жизни оборвалась. Будет ли суждено еще раз встретиться? Если не увидимся, то очень жаль».

Остатки полка под Харьковом не смогли вновь возродиться в боеспособную часть. Харьковский завод больше не делал самолетов, а свернул свое производство и уходил в тыл. Не было самолетов, мало было летчиков, и не осталось штурманов. Штурманов забрали в другие полки, летающие на Су-2. «Расход» штурманов на войне был больше, чем летчиков: их чаще ранили и убивали в воздушном бою немецкие истребители, потому что штурманская кабина не имела никакой броневой защиты ни снизу, ни сбоку, ни сзади. Им было очень трудно в бою: тяжело морально и опасно физически. Для того чтобы понять штурмана, нужно было хотя бы один раз побыть на его рабочем месте во время воздушного боя: тонкая деревянная скорлупка фюзеляжа, а в ней ничем больше не прикрытый, с пулеметом в руках человек, стоящий на ногах и пристегнутый к полу кабины поясным ремнем. «Голый» человек с пулеметом, а на него заходит в атаку один, а то и сразу несколько истребителей, вооруженных от одной и до четырех пушек с пулеметами. Идет все ближе: триста, двести, сто метров… Штурман не может достать врага своим пулеметом, потому что тот спрятался под стабилизатор его самолета. Вся надежда у штурмана только на маневр командира и промах врага да на помощь огнем соседних самолетов.

…Осипов пришел на аэродром, когда оттуда уже уходил личный состав полка. Было трудно всем: перебазирование в тыл проводилось без выделения транспорта, на попутных средствах. Очень трудный путь предстоял раненым, которых оказалось много. К ним и присоединился Осипов.

Великое дело — сообразительность!

Наконечный приказал майору Сергееву взять с собой техника звена Груздева, лейтенанта Ловкачева, красноармейцев и сержантов сколько потребуется, для того чтобы перекрыть шлагбаумом и контрольно-пропускным пунктом дорогу, идущую из Харькова на Белгород.

Потом вызвал к себе Ведрова:

— Иван Ефимович! Тебе боевая задача. Забирай раненых и давай с ними к майору Сергееву. Он посадит раненых на машины. На них довезешь их в Харьков, а уж оттуда поездом к новому месту дислокации.

— Товарищ командир! Но они же многие почти не ходят.

— Ничего. Понимаю, что они сами до шоссе не доберутся. Поможем. Дам людей. На каждого по два человека хватит? Донесут на руках.

А потом собрал командиров и поставил им задачу на перебазирование в новое место.

Определил очередность и порядок выхода на шоссе, дал примерный маршрут передвижения, велел выдать всем питание сухим пайком на три дня.

Одеть весь личный состав в новое обмундирование. Его взять на складах.

Приказал подобрать пять солдат с офицером. Задача: «Охранять склады и беречь от разграбления до последней возможности. Если их не вывезут к приходу немцев, то взорвать и сжечь».

Казалось, из безвыходного положения Наконечный опять нашел выход. И не просто выход. А в стихию неуправляемого передвижения на попутных средствах он своим решением заложил организующее начало. Решение — это ум, знания, опыт и воля командира — еще раз продемонстрировало свою материальную силу и значимость. Оно привело в движение, сосредоточило усилия в едином стремлении всех, кто был подчинен Наконечному, пробудило в людях энергию действия в достижении новой цели.

…Встречу

Матвея с полком можно было назвать горькой радостью. Однополчане были рады тому, что еще один летчик вернулся в свой «отчий дом». Его ждали, о нем помнили. Сохранили его вещи.

Но когда после первых приветствий он стал расспрашивать, кто и где из людей эскадрильи и полка, то отвечающие все больше и больше мрачнели, а у Осипова с каждым ответом в груди рос холод и все сильнее натягивалась нервная струна. Ответы чаще были невеселыми: не вернулся, ранен, погиб, пропал без вести, переведен в другой полк.

Слушая ответы, Матвей интуитивно догадывался, что эти месяцы, наверное, были самыми трудными, тяжелыми и героическими в жизни Красной Армии и населения.

Ведь отступление еще не есть разгром и уничтожение. Бои погибших, его, Осипова, бои и вылеты — эти песчинки в плотине сопротивления фашистам обеспечивали будущее. Обеспечивали жизнь и уход от врага населения, подготовку и прибытие на фронт новых частей, новых бойцов.

Уходя из жизни, каждый боец, каждый командир, каждый летчик и штурман забирали с собой и жизни врагов, отбирали у них время, уменьшали их шансы на победу.

«Пусть мы гибнем, пусть мы отступаем, но мы не сломлены. И это главное». Ему, Осипову, было трудно. Может быть, будет еще тяжелее, но он ощущал в себе силы для новой борьбы с фашистами и готов был снова идти в бой.

Матвей внимательно присматривался к шагающим с ним рядом, оглядывал раненых, прислушивался, о чем говорят соседи, как подшучивают друг над другом. Смотрел, слушал и еще раз убеждался, что среди его однополчан тоже нет сломленных, нет нытиков, нет паникеров.

Находясь в госпитале, Осипов не забыл слов комиссара полка, сказанных им на первом фронтовом аэродроме при первом их отступлении. Чумаков тогда говорил, что, уходя на восток, они все равно вернутся на запад.

И вот самого комиссара уже нет в живых. Он погиб так же, как и другие однополчане, непобежденным, несломленным. И эта его уверенность в будущей победе сейчас укрепляла Осипова, прорастала в нем надеждой. Глубоко переживая гибель товарищей, Матвей одновременно был доволен тем, что вновь встретился с Мельником, что именно он продолжает дело Чумакова в полку. Мысленно он вернулся к обороне Киева. То время ему запомнилось не только тяжелыми боями и своей бедой, но и тем, что он более близко сошелся и с Чумаковым, и с Мельником, которые своей убежденностью и примером очень помогли ему… Дни были наполнены до предела вылетами, боями, радостью успехов и трагизмом потерь. Эскадрилья Русанова, его эскадрилья и полк обливались кровью. Летчиков и штурманов осталось намного меньше половины, а с самолетами совсем было плохо. Летный состав да и техники устали от постоянного нервного напряжения, и кое-кто начал сдавать.

У некоторых появилась угрюмость, замкнутость и раздражительность. Не стало слышно шуток и смеха среди людей. Даже мотористы и механики приуныли.

И тут комиссар эскадрильи Мельник собрал всю эскадрилью на политинформацию. Он ничего не стал говорить об обстановке, боях, положении на фронтах.

Сказал только, что сейчас всем тяжело. Помолчал немного, а потом сказал, что хочет почитать Максима Горького.

И начал декламировать:

Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, Черной молнии подобный. То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, Он кричит, — и тучи слышат радость в смелом крике птицы. В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе Слышат тучи в этом крике…