Испытание огнем. Сгоравшие заживо
Шрифт:
— Спасибо. А совет постараюсь выполнить.
— Что же дальше? Оценку я тебе дал, на вопрос ответил. У кого думаешь рекомендации брать?
— Товарищ комиссар, хочу у вас одну попросить, вторую у капитана Русанова, может быть, у воентехника первого ранга Груздева. Но только правильно ли, ведь он мне подчинен как техник звена.
— Ну, это уж не так страшно. Наоборот, рекомендация подчиненного, который старше тебя по возрасту, званию и службе, в моем понимании очень много значит.
— Я поговорил с секретарем комсомольского бюро. Он считает, что рекомендацию комсомольская организация даст.
— Ну что ж, Матвей Яковлевич, вообще-то комиссару рекомендацию, наверное, не надо было писать, чтобы
— Спасибо, Фрол Сергеевич, за доверие. Можете не беспокоиться. Не подведу.
— Ладно. Что еще?
— Всё.
…Зима начала сдавать свои позиции. Аэродром раскис, и летать стало нельзя. Наконечный усадил весь полк за книжки, чертежи и схемы — началось переучивание на новый самолет.
Новый старший лейтенант Маслов, назначенный заместителем к командиру эскадрильи Горохову, быстро полюбился летчикам и техническому составу. Два боевых ордена на груди, ровное и уважительное отношение к людям, знания и опыт утвердили его авторитет. Он проводил занятия по новому самолету, передавая новым своим товарищам по полку все, что знал и умел.
Летчики жили одной семьей. Но в эскадрильях, звеньях и экипажах кое-где создалась сложная обстановка в служебных взаимоотношениях, потому что сержанты и лейтенанты оказались в подчиненности, иногда не соответствующей воинским званиям. В рабочее время об этих сложностях думать было некогда. Все занимались своими делами. Но после команды «отбой», когда люди оставались наедине с темнотой и своими мыслями, можно было долго слышать вздохи, скрипы кроватей. Мысли роились, сплетались в разные формулы и, наконец, угасали под общим философским выводом: «Ничего. Все образуется. Пока не все понятно, но старшие знают, что делают». На этом и засыпали. Спали крепко, без сновидений. Обычно молодые и сильные люди, уставшие и честно поработавшие, снов не видят или их не помнят.
Об отношении с подчиненными думал и Осипов: подчиненные оказались у него лейтенанты и техники самолетов, старшие по возрасту, по званию и по срокам службы. Возникли они в предвоенном году, когда нарком обороны ввел для выпускников летных школ вместо лейтенантских сержантские звания. Сложности «вообще» понимаются обычно просто, если они не касаются конкретного человека или определенной группы людей, находящихся в одном подразделении и решающих одну задачу. В реальных же взаимоотношениях все это иногда непросто. Вот и теперь, сержант Пошиванов, сделавший почти полсотни боевых вылетов, стал старшиной и командиром звена, а к нему рядовым летчиком, в подчиненные, назначили лейтенанта Ловкачева.
Ловкачев повоевать-таки не «успел». И теперь у него не было морального права управлять и командовать Пошивановым и звеном, потому что как летчик он был во много раз слабее проверенного огнем и каленым железом старшины. Но Ловкачев был вхож к заместителю командира полка майору Митрохину, начальнику штаба Сергееву, и те очень настаивали на другом решении вопроса. Однако командир и комиссар полка были неумолимы и согласились зачислить Ловкачева в полк только рядовым летчиком.
Да и у командира полка подполковника Наконечного и комиссара — капитана Мельника тоже возникали свои сложности: у них в подчинении оказались командиры старше их и по возрасту, и по службе.
…Наконец были изучены все премудрости по новому самолету, мотору, оборудованию. Сданы экзамены.
Полк по железной дороге перебазировался на новый аэродром, где его уже ждали пахнущие свежей краской штурмовики.
Летчикам, впервые в своей практике, предстояло летать с бетонного аэродрома. Весенняя распутица теперь была не страшна. Лишь бы не подводила погода.
Еще два дня ушло на изучение
Впервые закрыв над собой сдвижной фонарь кабины, Матвей почувствовал себя вначале танкистом, а потом крылатым рыцарем, закованным в латы.
Начались полеты. В первый летный день летчики и технический состав до последнего человека собрались на аэродроме.
Ведь кроме Маслова, еще никто не видел штурмовик в воздухе и поэтому не хотел пропустить этот волнующий момент — взлет и полет нового для полка самолета.
Самолеты, раскрашенные зелено-желтой камуфляжной рябью, весело поблескивали своими широкими крыльями на солнце и яркими пятнами выделялись на сером бетоне стоянки и монотонном грязно-сером фоне окружающей местности, создавая ощущение праздника и порождая чувство торжественной новизны.
…Командир полка сделал два показательных полета, а комэски — Русанов и Горохов — объяснили летчикам выполняемые ими этапы полета и их особенности.
После заруливания «ила» на стоянку Наконечный оставил на командирских полетах руководство полка и эскадрилий, а летчики и командиры звеньев были отправлены на подготовку техники и себя к полетам на следующий день.
Утром Осипов задержался у Мельника из-за рекомендации, шел на стоянку звена один. Торопился, но пришлось ему совершать подход дважды. Он отчетливо видел, что техник звена заметил командира, но никаких мер к построению людей не принял. Матвей замедлил шаг, давая себе и подчиненным время на принятие решения. Но как ни тормозил, а расстояние все же кончилось. Люди расчехляли самолеты, посматривая на своего младшего лейтенанта.
Ему стало ясно: сейчас нарушением устава проверяется его командирская воля. Решается вопрос: быть ли трениям между командиром и подчиненным в будущем.
Подойдя к технику звена и поздоровавшись с ним, Осипов спокойно и тихо сказал:
— Товарищ воентехник первого ранга, вам положено было построить звено и доложить. Вы это знаете. Давайте повторим начало рабочего дня.
Полное лицо Груздева стало пунцовым. Он приложил руку к шапке и ответил уставным:
— Есть!
Осипов отошел от звена метров на двадцать. Люди быстро построились по экипажам. Выслушав доклад техника, Матвей дал указания. А дальше жизнь пошла по плану.
Во время обеда, когда командиры звеньев эскадрильи сидели за одним столом, подошел Русанов и как бы между прочим спросил:
— Видели утром тренаж в звене Осипова? Одобряю.
И, не задерживаясь, ушел к своему столу. Сам ли он видел или кто-то сказал ему о происшествии — так и осталось неизвестным.
Никто никогда больше не возвращался в звене к этому инциденту ни в разговорах, да, наверное, и в мыслях. Попыток пробовать крепость власти больше никто не предпринимал.
Первый полет на новом самолете, как и первый прыжок с трехметровой вышки в воду, первая любовь, первый поцелуй — все первое вызывает в человеке не только радость познания, откровение души, гордость за свою смелость и силу. Все первое всегда вызывает и тревогу, так как оно связано хотя бы и с малым, но риском неудачи в задуманном или делаемом. И эту тревогу и напряжение, желание и сомнение всегда тонко подмечает сердце человека. Сердечко ничего не оставляет незамеченным и всегда в эти первые моменты бьется тревожно, сильно и часто, давая этим человеку дополнительные силы, увеличивая проникновение и скорость мысли.