Испытание
Шрифт:
— И то верно, — промолвила Мария. — Сразу и выясним, какие дела секретарь решает вне кабинета. Садись, Заремушка, — она силой усадила горянку с собой.
Втроем они на минуту замерли за столом. Гринин побарабанил пальцами по столу, покосился на Марию и бросил на горянку несмелый взгляд:
— В общем, я сватать пришел.
— Мне ответ давать? — посерьезнев, спросила Мария Зарему.
— Скажи, — едва слышно произнесла горянка.
— Не хочется огорчать хорошего человека, — поднялась с места
— Почему же бросай? — рассердился Василий Петрович.
— Муж в доме — это стирка, обеды да утюжок, — пояснила Мария. — Все время на это уйдет. А мы хотим все узнать, что написано про нашу науку. Свои мысли есть. Не прочь ими поделиться.
— Не стану мешать — делитесь, — усмехнулся он.
— На это годы нужны, — нахмурила брови Мария.
— Ну, уж раз пошел у нас такой разговор — через переводчика, — заулыбался Гринин, — то скажи, Мария, ей: женщине одной нельзя. Камней в пути много — и не каждый обойти.
— А у нас крылья появились, — возразила Мария. — Знаем, зачем живем. В горах говорят: когда летишь, камень не помеха: внизу остается, — и напомнила: — Сын у нее.
— Скажи ей: сыном и мне будет.
Зарема вспомнила, как семь лет назад Гринин прислал Тамурику свою буденовку, в которой прошел гражданскую войну. Вручая ее, Мария не преминула пустить шпильку: «Заботлив, знает, что дорожка к сердцу матери лежит через ее ребенка».
— Вот теперь все сказала, — удовлетворенно вздохнула Мария.
— Потом поздно будет, лучше сразу выяснить. Твое слово, — Зарема. Сама видишь: и наукой сможешь заниматься, и семья будет.
Но Зарема молчала и не отрывала взгляда от стола. Лицо ее стало совсем чужим, отрешенным, точно она предчувствовала нечто пока неведомое, что непременно обрушится на ее бедовую голову.
— Все ясно, — обронил Гринин. — Жених не мил.
— Ничего не ясно! — закричала Мария. — Объяснись, Зарема.
— Со мной лукавить не стоит, — сказал он, — кто ходил в рукопашную — все выдюжит.
Но Зарема упрямо не отрывала глаз от стола. Как им поведать, что у нее на душе? Какие найти слова, чтоб они поняли, как страшно, когда человек однажды уже ухватил свое счастье, но оно уплыло, оставив в душе горечь и пустоту?
— Чего ж ты медлишь, Заремушка? — спросила Мария. — Тебе ведь тоже хочется бабьего счастья!
Зарема встрепенулась, блеснула слезой и скрылась за дверью. Мария с сожалением посмотрела на Гринина.
— Разбередил ты ей душу, товарищ секретарь, напомнил первую любовь… Сколько ты судеб людских склеил, сколько разных дел рассмотрел! Подсказывал, как поступать. А кто тебе, товарищ секретарь, подскажет?.. — и вышла успокоить Зарему.
Гринин только собрался уйти, как в дверях появился Тотырбек. Был он в белом кителе, галифе, мягких сапогах. Аккуратна уложив хурджины на пол, он крепко пожал руку Гринину.
— Как там у вас? — думая о своем, деликатно спросил Василий Петрович.
— Строим новую жизнь. И школу тоже. И Зареме есть подарок. Больница!
— Она обрадуется, — кивнул головой Гринин и спросил: — Трудно приходится?
— Противники есть, — не стал скрывать горец. — Много стреляют. В спину. Недавно убит один хороший человек.
— Убит, — глухо произнес Гринин. — Сколько их и на моих глазах погибло, — и вдруг неловко, некстати объявил: — А я; жениться надумал.
Это прозвучало так, будто он извинялся перед тысячами погибших, кому так и не суждено было сыграть свадьбу. Тотырбег не стал ни успокаивать его, ни поздравлять, спросил с интересом:
— Сговорились уже?
— Пытаюсь.
— Василий, — наклонился к нему горец. — Меня научи, как быстро уговорить.
— Быстро? — усмехнулся Гринин. — Век такой — все быстро! Научились строить быстро, планы выполнять досрочно, ездить быстро, разруху ликвидировали быстро… А вот в любви… Семь лет обхаживаю и не знаю, когда преуспею. Такие темпы тебя устраивают?
— Я дольше жду, — вздохнул Тотырбек и решительно добавил: — Всю жизнь буду ждать!
— Как она тебя! — ахнул Гринин. — Красивая?
— Очень! — кивнул головой горец. — Вот теперь думаю: как сделать так, чтоб учиться? Чтоб догнать ее! Все некогда было. Теперь, может, отпустят… Поможешь?
— Ради любви — конечно! Но и ты мне помоги, джигит.
— Горец слушает тебя, — охотно отозвался Тотырбек: бедняжка, откуда ему было знать, о чем будет просить этот душевный человек?
— Знаю: ты точно брат Зареме, и обращаюсь к тебе, как к брату, — сказал Гринин и провел ладонью по горлу: — Люблю ее вот так! — увидев, что лицо горца окаменело, поспешил заверить его. — Не волнуйся: от учебы ее не оторву. Помогать буду и по хозяйству. На руках буду носить. Отдай за меня!
Тотырбек отвернулся: не в состоянии был смотреть ему в глаза, боялся, что Гринин услышит, как яростно бьется его сердце, как отчаянно пульсирует кровь в висках, ища, где бы прорвать вену, вырваться наружу. Тотырбек понимал, что должен что-то сказать Василию Петровичу. Но почему не хватает воздуха? Почему в комнате стало вдруг темно? Куда девались силы в его могучем теле? Он с трудом вытолкал из себя всего одно-единственное слово:
— Она?
— Тоже любит, — уверенно заявил Гринин, не подозревая, что его слова пулями вонзились в грудь горца.