Испытательный срок (сборник)
Шрифт:
– Вы должны, ребята, собрать все хорошее, что в вас есть, и показать это на работе, - сказал Жур.
– Показать, что вы настоящие комсомольцы, что вы работаете не просто за кусок хлеба, за зарплату, а за идею, что вы чувствуете эту идею каждый день, каждый час. И тогда к вам никакая грязь не прилипнет. Спокойной ночи, ребята...
Жур снова взялся за кольцо калитки, повернул его и оглянулся:
– А ты, Зайцев, особо подумай.
Зайцев засмеялся.
– Видишь, - сказал он Егорову, когда Жур скрылся в глубине двора, - мне ведено
– Наоборот, - сказал Егоров.
– Жур тебя уважает. Ты ему нравишься.
– Что я ему, барышня, нравиться?
– опять засмеялся Зайцев.
19
Журу в самом деле нравился Зайцев.
Впрочем, многое нравилось и многое же не нравилось. И не всегда было легко отличить, что же нравится и что не нравится. Одна и та же черта в характере Зайцева вызывала разное отношение к нему.
Зайцев был необыкновенно подвижен, горяч и исполнителен. Против этих качеств едва ли можно возражать. Их сразу обозначили в уголовном розыске как оперативность. Но в оперативности Зайцева проступала и хищность.
И хищности этой он не скрывал. Он, казалось, не видел существенной разницы между, допустим, Афоней Соловьевым и Пашкой Ожерельевым. Оба для него были одинаковыми преступниками.
Он даже огорчился, когда узнал, что Афоню Соловьева суд приговорил не к расстрелу, как Пашку Ожерельева, а к заключению на десять лет.
– Мало. Я бы его тоже стукнул, этого малохольного Афоню. Ну что это десять лет?
– Давай, - предложил Водянков, - давай я тебя, Зайцев, запру не на десять лет, а только на трое суток вот у нас тут, в предварилке. Парашу тебе поставлю для удобства. Посиди попробуй, как это другие сидят...
Зайцев смеялся.
Может, в нем еще не перебродила, не перегорела мальчишеская страсть к шалостям, к озорству? Может, в нем самом еще борются разные начала? Может, с возрастом он станет серьезнее?
А пока ему многое кажется смешным. Особенно его рассмешила Дуня, девушка из бывшего заведения дедушки Ожерельева, пришедшая в уголовный розыск к Журу посоветоваться, как она сказала, "насчет дальнейшей жизни". Нашла куда идти советоваться. "Вот тоже дура", - определил Зайцев. И спросил:
– Надеешься получить советы, как лучше обирать клиентов?
Дуня вдруг заплакала. Так, заплаканная, она и вошла в комнату Жура, сказав:
– Этот рыжий у вас, товарищ начальничек, просто очень нахальный...
Жур сделал замечание Зайцеву.
– А чего я ей сказал?
– удивился Зайцев.
– Чего она из себя строит? Обыкновенная эта самая... Ее бы тоже надо устроить вместе с дедушкой Ожерельевым. Все они одинаковые...
– Да, много, я гляжу, мути у тебя в башке, Зайцев, - говорил Жур. Огромное количество...
Но муть - это еще не очень опасная вещь. Муть еще рассеется, отойдет, осядет.
Зайцев свое дело делает, ловко делает.
Его уже заметил сам товарищ Курычев. Ночью во время генерального
– Что, расскажи, тебя Курычев спрашивал?
– допытывался потом у Зайцева Воробейчик.
– Ничего особенного. Просто похвалил вас и меня за то, что мы лихо задержали этого Соловьева Афоню. Говорит, что это был героический акт. И кто ему про это рассказал?
– Ты, наверно, и рассказал.
– Нет, я ему ничего не рассказывал. А он сам забавный...
– Кто забавный?
– Ну, Курычев. Видно, тоже, как все грешные, побаивается бандитов...
– Почему ты думаешь?
– По всему. Это же сразу заметно. Когда на Селивановской мы входили в эту малину - помните, Васюкова квартира, на втором этаже?
– он дверь дернул и остановился. Меня вперед пропустил. Будто из вежливости. А потом, когда туда зашли вы и Водянков, он стал сильно распространяться, чтобы все видели, что он не кто-нибудь, а сам начальник. Даже перед этими девками рисовался, расстегивал пальто, чтобы видели, что у него орден...
Зайцев не боялся даже в дежурке смеяться над начальником. Все должны были понимать, что он и перед начальником не собирается заискивать и пресмыкаться. Ну что из того, что сам Курычев пригласил его в свою машину? Он, может быть, из соображений собственной безопасности его пригласил. Может, с Зайцевым Курычеву спокойнее во время обхода. А Зайцеву все равно с кем ехать...
– Ох и мировой этот парень - Зайцев!
– восхищался вечером в дежурке Воробейчик, сидя в кругу сотрудников, еще свободных от происшествий.
– Вы не смотрите, что он стажер. Мы все еще наслужимся под его начальством. Вот попомните мои слова. Он далеко пойдет.
А Жур продолжал относиться к Зайцеву несколько настороженно. По-прежнему Жур не мог определить точно своего отношения к нему. Егоров казался проще Зайцева, понятнее. За Зайцевым же нужен глаз и глаз. Никогда нельзя угадать, что он сделает, если ему дать полную волю на какой-нибудь операции.
И в то же время Зайцев все больше нравился Журу. Не во всем, но нравился. Нравилась напористость Зайцева, безотказность в деле и, конечно, смелость. Однако и в смелости его было что-то не очень правильное, что ли...
Жур не мог до конца разобраться в Зайцеве. Да он и не торопился в выводах. Он сам сказал однажды стажерам:
– Вы, ребята, не думайте, что я старше вас и, значит, все хорошо понимаю. Я сам до многого еще не додумался. И вы, я считаю, тоже должны шевелить своими мозгами. Вот, например, у нас как поется в нашем гимне? "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем..." Как вы, ребята, вот это, например, понимаете - "а затем"?
– Что ж тут не понять!
– удивился Зайцев.
– Все ясно: "...а затем - мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем..."