Испытательный срок
Шрифт:
– Прямо из Читы прибыл?
– спросил парня Жур.
– Папаша говорит, что ты в Читу отбыл...
– Я его с крыши ссадил, - кивал на хозяйского сына Воробейчик.
– Он залез вон на ту крышу и постреливал вот из этой штуки, - Воробейчик достал из-за пазухи тяжелый пистолет "кольт".
– А я его тихонько из-за трубы, как кошка мышь. И еще счастливый его бог. Я бы сделал из него покойника, если б он оказал сопротивление...
– Эх!
– снял пыжиковую шапку хозяйский сын и шлепнул ею об пол. Потом стал расстегивать
Полу он оторвал, когда Воробейчик сталкивал его с крыши.
Под борчаткой у него были синяя косоворотка, опоясанная шелковым шнурком с кистями, синие же брюки галифе и белые, измазанные в саже бурки, обшитые полосками коричневой кожи.
Егоров с интересом смотрел на него.
Это был первый крупный бандит, которого вот так близко увидел Егоров, настоящий бандит. Он только что прострелил ухо шоферу и мог убить шофера. Мог убить кого угодно. И, наверно, убивал.
Однако ничего особенного все-таки Егоров в нем не заметил. Хозяйский сын был похож на обыкновенных нэпманских сыновей, что торгуют в лавках на Борзовском базаре. И у него такие же, как у них, нахальные, насмешливые глаза. Он и сейчас не испуган, не растерян. Он только огорчен.
Вынув из кармана брюк расческу, он, глядя в зеркало, стал расчесывать мокрые волосы, кольцами слипшиеся на лбу.
– Для чего же ты учинил стрельбу?
– спросил его отец, как спросил бы, наверно, всякий отец набедокурившего сына.
– Вы, папаша, не суйтесь, - ответил сын, собирая с расчески опавшие волосы. Потом подул на расческу и спрятал ее в карман.
– Ну ладно, купцы, показывайте ваш товар, - улыбнулся Жур.
– Ломик, надеюсь, у вас найдется?
– Девок тут развел!
– закричал на отца сын.
– Они все сыскные. Для чего они были тут нужны?
– Ломик, - повторил Жур. И спросил: - Сами будете поднимать пол или нам придется?
– Я у вас на службе не служу, - огрызнулся сын.
– И служить не буду...
– Это определенно, - подтвердил Жур.
– Служить ты у нас не будешь, нет.
Зайцев уже где-то в коридоре добыл топор и долото.
– Это что тут, в углу?
– показывает Жур.
– Надо разобрать.
Зайцев разгребает какие-то тряпки, мочало - сперва ногой, потом руками. Егоров начинает ему помогать. Они вытаскивают из кучи тряпья ватное одеяло, тянут матрац, набитый мочалом.
И вдруг в самом углу испуганно заплакал ребенок. Голый, худенький, лет, наверно, трех, со всклокоченными волосами.
– Ну, ты сопляк!
– сердито отодвигает его Зайцев. Он сердится сейчас на все, на всех. Он уверен, чти таким сердитым и должен быть всегда работник такого учреждения.
Ребенок встает на тоненькие ножки, жмурится от света, но не уходит из угла.
– Мальчик, - удивляется Егоров.
– Уберите ребенка, - обращается к женщинам Жур.
– Чей это ребенок?
На свет лампы выползает страшная, как баба-яга, старуха. Точно такую Егоров видел в криминалистическом кабинете на снимке. А эта только что спала на печке.
– Кто его знает, чей он? Верка его мать. Она уехала во Владивосток. Оставляла мне ему на харчи, но чего она там оставила...
– А как Веркина фамилия?
– Кто ее знает как! Верка и Верка. Княжна ей была кличка...
Егоров поднял ребенка с полу, и ребенок цепко ухватился за его шею.
– Глядите, признал отца, - засмеялась женщина в цыганской шали.
Егоров покраснел.
– Кешка, - сказала Дуня мальчику, - это твой отец нашелся. Поцелуй папочку.
Мальчик еще крепче обнял Егорова и действительно поцеловал.
– Ничей?
– спросил Егоров старуху.
– Совсем, совсем ничей?
– и повернулся к Журу.
– Работай, - нахмурился Жур.
– Тут не детский дом. Положи ребенка...
Егоров посадил мальчика на сундук около кирпичной плитки и прикрыл его плечики байковым одеялом.
Зайцев уже оторвал топором плинтус и стал вырубать первую от стены доску.
– Подожди-ка, не так, - взял долото Егоров.
– Она так может расколоться...
– Ну и пусть, - продолжал орудовать топором Зайцев.
– Жалко, что ли...
– Подожди, - опять сказал Егоров.
И подсунул долото в то место, где забиты гвозди. Надавил коленом на ручку долота. Доска скрипнула протяжно и подалась, сильно пахнув старой, слежавшейся пылью и плесенью, от которой трудно дышать. И в то же время чуть расколотая смолистая доска вдруг запахла свежей лиственницей или сосной, будто под слоем тлена таилась жизнь, и вот она обнаружила себя.
Егоров ловко отрывал долотом одну доску за другой, точно не один год провел на такой работе. Он делал теперь это с явным удовольствием. Но вдруг над его головой закричал Воробейчик.
– Ящик!
Под полом оказалось три ящика - два длинных и один квадратный.
В длинных ящиках лежали короткие японские карабины, обмазанные по стволам вонючей желтой мазью и обернутые в вощеную бумагу. В квадратном ящике - обоймы с патронами.
– Мало, - вздохнул Жур.
– Отдирайте еще. И смотрите, куда прячут оружие. Это ж внизу потолок может обвалиться...
Вот теперь Егоров взял топор, потому что надо было отодрать тяжелые плахи.
– Да руби ты, не возись, - посоветовал Зайцев и хотел отобрать топор.
– Погоди, - отстранил его Егоров и снова, подсунув топор, как долото, в то место, где гвозди, навалился на черенок.
Плаха заскрипела со стоном, и опять после запаха пыли и плесени появился живучий и сильный запах сосны.
Тут, у русской печи, были обнаружены пистолеты.
– Н-да, - поглядел на пистолеты Водянков, - Буросяхин со своей компанией натворил бы еще много бед при этих шпалерах. Опоздал он...