Исследования истерии
Шрифт:
Ее, бесспорно, сильная внушаемость при сомнамбулизме не имела, однако, ничего общего с болезненной неспособностью сопротивляться. В целом должен признать, что она произвела на меня все же не большее впечатление, чем можно было бы ожидать при таком подходе к психическому механизму от любого человека, который весьма доверчиво внимал бы мне, пребывая в ясном уме, только вот фрау фон Н., будучи в так называемом нормальном состоянии, не могла выказать мне благосклонное душевное расположение. Если мне не удавалось ее переубедить, как в случае с боязнью животных, или я не мог установить психический генез определенного симптома и намеревался воспользоваться властным внушением, я всегда замечал взволнованное, недовольное выражение на лице сомнамбулы, и когда под конец я спрашивал ее: «Значит, вы так и будете бояться этих животных?» – она отвечала: «Нет, – раз вы просите». Подобное обещание, подкрепленное лишь ее уступчивостью, в сущности, ни разу не выполнялось и пользы от него было не больше, чем от многих моих общих наставлений, вместо которых я мог бы с таким же успехом без конца внушать ей: будьте здоровы.
Особа, которая столь упорно не поддавалась внушению, направленному на избавление ее от симптомов болезни, и могла избавиться от них только путем психического анализа или переубеждения, становилась восприимчивой, как записной медиум, когда речь шла о незначительных внушениях, о предметах, не имеющих отношениях к ее болезни. Примеры подобного постгипнотического послушания я привел в истории болезни. Я не нахожу в таком поведении никакого противоречия. Самое сильное представление должно было и в этом случае заявлять о своих правах. Если присмотреться к механизму патологической «идефикс», то обнаружится, что она мотивирована и поддерживается столь многочисленными и оказывающими столь мощное влияние переживаниями, что ее способность
49
Об этом любопытном антагонизме между неподатливостью симптомов болезни и постгипнотическим послушанием во всем остальном, поскольку неподатливость была глубоко обоснованной и недоступной для анализа, я получил основательное представление в другом случае. Более пяти месяцев я безуспешно лечил одну бойкую и способную девушку, у которой за полтора года до этого появилось нарушение по ходки. У нее была анальгезияя[24] обеих ног, обнаруживались зоны болезненной чувствительности на обеих ногах и быстрый тремор рук, передвигалась она мелкими шажками, согнувшись, с трудом волоча ноги и пошатываясь, словно человек, страдающий церебральным параличом, к тому же часто падала. Настроение у нее было вызывающе веселым. При виде этого комплекса симптомов один специалист из числа тогдашних венских светил не смог удержаться от диагноза множественного склероза, другой усмотрел в этом истерию, в пользу которой также свидетельствовал сложный характер клинической картины к моменту начала заболевания (боли, обмороки, амавроз[25]), и на правил пациентку на лечение ко мне. Я попытался исправить ее походку путем внушения, лечения ног под гипнозом и т. д. , но ничего не добился, хотя она была превосходной сомнамбулой. Однажды, когда она снова при шла ко мне, покачиваясь, держась одной рукой за своего отца, а другой опираясь на зонтик, кончик которого уже заметно сточился, я был нетерпелив и прикрикнул, пока она находилась под гипнозом: «Это слишком затяну лось. Завтра утром зонтик треснет здесь, в ваших руках, и вам придется возвращаться домой без зонтика, и с этих пор он вам больше не по надобится». Не знаю, откуда у меня взялась глупая мысль сосредоточить внушение на зонтике; по том я устыдился и не догадался о том, что моя сообразительная пациентка решила спасти меня от своего отца, который был врачом и присутствовал на этом сеансе гипноза. На следующий день отец рассказывал мне: «Знаете, что она сделала вчера? Мы прогуливались по Рингштрассе[26], как вдруг она не на шутку расшалилась и прямо посреди улицы стала распевать "Привольную ведем мы жизнь"[27], ударяя в такт зонтиком по мостовой, и зонтик треснул». Сама она, конечно, и не догадывалась о том, сколь остроумно придала блеск и смысл нелепому внушению. Убедившись в том, что состояние ее не улучшается от уверений, требований и лечения под воздействием гипноза, я обратился к психическому анализу и осведомился, какие эмоции предшествовали вспышке ее недуга. На сей раз (под гипнозом, но совершенно спокойно) она рассказала, что незадолго до этого умер ее молодой родственник, с которым она долгие годы считала себя обрученной. Впрочем, от этого признания состояние ее нисколько не изменилось; на следующем сеансе гипноза я сказал ей, что совершенно уверен в том, что смерть кузена не имеет никакого отношения к ее состоянию, – произошло что–то другое, о чем она умолчала. Она уже готова была на что– то намекнуть, но, не успев произнести и слова, умолкла, и ее престарелый отец, который сидел за ее спиной, горько за рыдал. Разумеется, я прекратил расспрашивать пациентку, да и она сама ко мне больше не обращалась. – Прим. автора
Когда я изучал сомнамбулическое состояние фрау фон Н.г у меня впервые появились серьезные сомнения в справедливости слов Бернгейма «tout est dans la suggestion» [50] и его остроумного друга Дельбефа[28], который добавил: «Comme quoi il n'y a pas d'hypnotism» [51] . Я и сейчас не могу понять, каким образом поднятый палец или единожды произнесенное слово «спите» должны были создать особое психическое состояние, при котором пациентка помнила обо всех своих душевных переживаниях. Я мог вызвать это состояние, но не создавал его путем внушения, ведь его свойства, каковые, впрочем, повсеместны, меня сильно поразили.
50
Tout est dans la suggestion (франц.) – все происходит благодаря внушению.
51
Comme quoi il n'y a pas d'hypnotism (франц.) – под чем он разумел отнюдь не гипнотизм.
Каким образом проводилась терапия, когда она пребывала в сомнамбулическом состоянии, в полной мере явствует из истории болезни. Как принято при гипнотической психотерапии, я старался развенчать наличные патологические представления путем уверений, запретов, выдвижения контрпредставлений любого рода, но этим не ограничивался и выяснял генез отдельных симптомов, дабы можно было развенчать и предпосылки, на которых были воздвигнуты патологические понятия. В ходе этого анализа пациентка стала регулярно, проявляя сильнейшее волнение, высказываться по поводу предметов, отток связанного с которыми аффекта до сих пор осуществлялся лишь путем эмоциональной экспрессии. Сколько текущих терапевтических результатов было достигнуто за счет суггестивного экстрагирования in statu nascendi или ослабления аффекта посредством отреагирования, сказать не берусь, поскольку я допускал взаимодействие обоих терапевтических факторов. Так что этот случай не может послужить веским аргументом в пользу терапевтической действенности катартического метода, и все же нужно отметить, что надолго устранены были лишь те симптомы болезни, применительно к которым я проводил психический анализ.
В целом терапевтический успех был довольно заметным, но не стойким; склонность пациентки столь же болезненно реагировать на новые травмы, которые с ней случались, не была устранена. Если бы кто–нибудь вознамерился добиться окончательного излечения от подобной истерии, ему следовало бы изучить взаимосвязь этих феноменов более скрупулезно, чем это проделал я. Фрау фон Н., несомненно, имела наследственную предрасположенность к невропатии. Вероятно, без такой предрасположенности истерия вообще не возникает. Но одной предрасположенности недостаточно для появления истерии, для этого потребны основания, а именно, утверждаю я, основания адекватные, этиология определенной природы. Выше я упоминал о том, что у госпожи фон Н., казалось, сохранялись аффекты, связанные со множеством травматических событий, и в процессе бурной деятельности памяти на поверхность психики всплывала то одна, то другая травма. Теперь я дерзну указать причину такой стойкости аффектов госпожи фон Н. Это и впрямь связано с ее наследственной предрасположенностью. С одной стороны, она отличалась большой впечатлительностью, была по натуре пылким человеком, способным на бурные проявления чувств, с другой стороны, после смерти мужа она жила в полной душевной изоляции, утратив доверие к друзьям из–за козней родни, ревностно следила за тем, чтобы никто не оказывал слишком сильного влияния на ее поступки. Круг ее обязанностей был велик, и со всеми душевными тяготами, которые на нее навалились, она справлялась в одиночку, без помощи друга или доверенного лица, будучи почти изолированной от своей семьи и вдобавок находясь под бременем собственной добросовестности, склонности к самоистязанию, а зачастую и естественной для женщины беспомощности. Словом, в данном случае мог действовать и механизм ретенции большого суммарного возбуждения. Основу его составляют отчасти обстоятельства ее жизни, отчасти же ее естественная предрасположенность; она, к примеру, так боялась о себе проболтаться, что никто из гостей, обычно наведывавшихся к ней в дом, как я с изумлением заметил в 1891 году, не знал о том, что она больна, а я ее врач.
Исчерпывается ли этим этиология истерии в данном случае? Я так не думаю, поскольку во время проведения двух курсов лечения я не задавался вопросами, ответ на которые требовал исчерпывающего разъяснения. Ныне я полагаю, что должно было еще что–то произойти, чтобы на фоне остававшихся на протяжении многих лет неизменными обстоятельств, имеющих этиологическое значение, спровоцировать вспышку болезни именно в последние годы. Мне бросилось в глаза и то, что во всех сокровенных рассказах пациентки начисто отсутствовал сексуальный элемент, который, однако, как никакой другой элемент, служил поводом для травм. В этой сфере возбуждение не может исчезнуть без остатка, так что, скорее всего, мне довелось
52
Editio in usum delphini (лат.) – издание для чтения дофина[29].
Я должен еще кое–что добавить, прежде чем завершу историю болезни фрау фон Н. Оба мы, доктор Брейер и я, знали ее довольно хорошо и довольно давно и всегда смеялись, сравнивая ее портрет с описанием истеричной психики, которое с давних пор кочует по книгам и находит поддержку среди врачей. Если из наблюдений за фрау Сесилией М. явствовало, что истерия в наиболее тяжелой форме совместима с богатейшей и оригинальнейшей одаренностью – о чем свидетельствуют и факты из жизнеописаний женщин, оставивших свой след в истории и литературе, – то фрау Эмми фон Н. может служить примером того, что истерия не исключает и безупречного развития характера и целеустремленного поведения. То была одна из замечательнейших женщин, каких мы знали, – чье серьезное и глубоко нравственное отношение к своим обязанностям, чей почти мужской ум и энергичность, чья образованность и любовь к правде внушали нам уважение, тогда как ее искренняя забота обо всех подчиненных, ее душевная кротость и изящные манеры выдавали в ней достойную уважения даму. Назвать такую женщину «дегенеративной» значит исказить до неузнаваемости значение этого слова. Следует отличать в понятийном отношении людей «предрасположенных» от людей «дегенеративных», иначе придется признать, что львиной долей своих величайших достижений человечество обязано трудам «дегенератов».
Признаюсь и в том, что не могу отыскать в истории фрау фон Н. и намека на «неполноценную психическую функцию», к которой П. Жане сводит генез истерии. По его мнению, предрасположенность к истерии обусловлена «сужением поля сознания» (по причине наследственной дегенерации), которая позволяет игнорировать целый ряд ощущений и в дальнейшем приводит к распаду Я и формированию вторичных личностей. Следовательно, и оставшийся фрагмент Я, за вычетом отделившихся психических групп с истерической организацией, должен быть менее дееспособным, чем нормальное Я, и Жане действительно полагает, что такое Я у людей истеричных отмечено явственными психическими стигмами, обречено на моноидеизм и не способно на обычные волевые действия. Мне кажется, что в данном случае Жане несправедливо возвел последствия истерических изменений сознания в степень исходных условий истерии. Эта тема достойна более подробного рассмотрения в другом месте; однако у госпожи фон Н. подобная неполноценность не обнаруживалась. В тот период, когда состояние ее было тяжелейшим, она сохраняла способность вносить свою лепту в управление крупным промышленным предприятием, ни на минуту не забывала о воспитании своих детей, вела переписку с людьми выдающегося ума, словом, столь исправно исполняла свои обязанности, что о болезни ее никто не догадывался. Все же надо полагать, что из–за этого накапливалось значительное психическое перенапряжение, которое в конце концов стало невыносимым и привело к вторичному misere psychologique [53] . Вероятно, к тому времени, когда я увидел ее впервые, подобные расстройства уже начали подтачивать ее функциональные способности, однако в любом случае истерия в тяжелой форме была у нее задолго до появления признаков утомления [54] .
53
Misere psychologique (франц.) – психологическое обеднение.
54
Примечание 1924 г. Я знаю, что ныне ни один аналитик не сможет удержаться от сочувственной улыбки при чтении этой истории болезни. Но стоит принимать во внимание, что то был первый в моей практике случай столь активного применения катартического метода. Я хочу сохранить этот отчет в первоначальном виде еще и затем, чтобы избежать критических оценок, которые ныне даются так легко, и не пытаться задним числом заполнить многочисленные пробелы. Добавить я хочу лишь рассказ о полученном мною впоследствии представлении об истинной сущности этиологии этого заболевания и сведения о дальнейшем его течении.
Когда я, как уже сообщалось, гостил несколько дней в ее загородном доме, на одном обеде присутствовал незнакомец, который явно старался ей угодить. После его у хода она спросила меня, как он мне понравился, и между прочим добавила: « Вообразите, этот господин хочет на мне жениться». Со поставив эти слова с другими фразами, которым я тогда не придал значения, я должен был догадаться, что в тот момент она мечтала о новом браке, однако считала двух своих дочерей, наследниц отцовского состояния, препятствием на пути воплощения этого замысла.
Несколько лет спустя на собрании естествоиспытателей я повстречал вы дающегося врача, соотечественника госпожи Эмми, у которого осведомился, знаком ли он с этой дамой и наслышан ли о ее самочувствии. Да, он знаком с ней и сам лечил ее с помощью гипноза, она разыграла с ним, да и со многими другими врачами, такой же спектакль, что и со мной. На лечение к нему она поступила в жалком состоянии, гипнотическое ее лечение было невероятно успешным, а затем она неожиданно рассорилась с врачом, оставила его и у нее снова обострились все симптомы болезни. Это было настоящее «навязчивое повторение».
Лишь четверть века спустя до меня дошли известия о госпоже Эмми. Старшая ее дочь, та самая, которой я когда–то дал неблагоприятный прогноз, обратилась ко мне с просьбой о предоставлении экспертного заключения о психическом состоянии ее матери на основании проведенного мною в свое время лечения. Она собиралась предпринимать судебные меры против матери, которую изображала жестоким и беспощадным тираном. Та выставила обоих детей и отказывала им в материальной помощи. Сама корреспондентка имела докторскую степень и была замужем. – Прим. автора.
[1] ...Госпожа Эмми фон Н... – Фанни Мозер, в девичестве Зульцер–Варт (1848–1924); происходила из аристократической семьи швейцарских немцев, в 1871 году вышла замуж за шестидесятипятилетнего русско–шведского промышленника Генриха Мозера, который заработал большое состояние на торговле дешевыми часами и железнодорожными вагонами в России и Центральной Азии. После смерти мужа от апоплексического удара в 1874 году Фанни Мозер унаследовала его состояние и считалась одной из самых богатых женщин Европы. В 1887 году она поселилась в своем замке под Цюрихом, где и провела остаток жизни, вращаясь среди литераторов и художников, которым она покровительствовала. По некоторым сведениям, не меньшей интенсивностью отличалась и ее личная жизнь, основными действующими лицами которой были лечащие врачи, проживавшие у нее в замке. (См. Andersson, О. A supplement to Freud's Case History of «Frau Emmy von N.» in «Studies on Hysteria», 1895. Scandinavian Psychoanalytic Review, №2, 1979). В 1889 году во время посещения Вены Фанни Мозер обратилась к Брейеру, который, по всей видимости, и рекомендовал ей Фрейда. Лечение Фанни Мозер у Фрейда продолжалось с перерывами до 1891 года. Подлинное имя Эмми фон Н. установил Генри Элленбергер в 1977 году (Ellenberger, Н. L'histoire d'«Emmi von N.», L'Evolution psychiatrique, №42, 1977) (С.П.).
[2] ...я... недостаточно долго занимался анализом... – Фрейд пока еще не использует понятие «психоанализ», но он на пути к нему. Здесь речь идет об «анализе», а также «психическом анализе», «психологическом анализе», «гипнотическом анализе» (В.М.).
[3] ...заботы о двух дочерях, ныне девушках шестнадцати и семнадцати лет... – Фанни Мозер (1872–1935) и Ментона Мозер (1874–1971), которым ко времени описываемых событий было, соответственно, семнадцать и пятнадцать лет; скорее всего, Фрейд прибавил девушкам по одному году, стараясь сохранить инкогнито своей пациентки. Старшая дочь Фанни Мозер поначалу занималась медициной и зоологией, но затем под впечатлением от нескольких переживаний оккультного характера оставила науку и увлеклась парапсихологией и спиритизмом. Младшая дочь Ментона Мозер стала литератором и общественным деятелем; в 1919 году она вступила в Швейцарскую коммунистическую партию, а в 1926 году уехала в СССР, где в 1928 году основала детский дом для беспризорных детей. Последние годы жизни она провела в Восточном Берлине (СП.).