Источник счастья
Шрифт:
Вагон первого класса вызвал у Оси лёгкую оторопь. Он разглядывал и трогал шторки, бархатные диваны, медные ручки, лаковый столик, глаза его сияли. Поезд тронулся. У Оси на щеках впервые появился румянец. Он стоял в коридоре у окна, прижав нос к стеклу.
— Ты заметила, он уже часа полтора молчит, — прошептал Андрюша на ухо Тане, — его как будто подменили.
— Мой брат, конечно, гений диагностики, — сказала тётя Наташа, — но на этот раз он ошибся. Когда он написал мне об Осе, я специально нашла в медицинском справочнике все о прогерии. Думаю, Миша перепутал её с обычной
— Нет, тётя, — сказала Таня.
Андрюша многозначительно фыркнул.
— Что? — уставилась на него тётушка. — Ну-ка, рассказывай!
Андрюша покраснел, покосился на Таню. Она нахмурилась, покачала головой отвернулась.
— Не хотите говорить, не надо, — вздохнула тётушка, — не любите вы меня, совсем забыли, за год ни письма, на открытки.
— Очень любим, не забыли! — Таня уселась рядом с ней, обняла, поцеловала.
— Тогда почему ты ничего мне не рассказываешь, будто я чужая? — спросила тётушка.
— Ты что, Таню не знаешь? — Андрюша хмыкнул. — Она с детства скрытная. Ты, тётя Наташа, не беспокойся. Она ни по кому не сохнет. Вот Агапкин в неё влюблён, и ещё два приятеля Володи, забыл, как их зовут. Но это всё ерунда.
— А что не ерунда?
— Ну-у, — протянул Андрюша, — видишь, у неё кольцо на правой руке?
— Да. Я заметила давно, но всё не решалась спросить.
— И правильно делала, что не решалась! — сердито проворчала Таня.
— Кто? — спросила тётушка, не обращая на неё внимания, глядя только на Андрюшу. — Военный? Штатский? Какой-нибудь молодой врач из госпиталя?
— Полковник, — прозвучал тонкий тихий голос, — усов не носит. Голова вся седая.
Ося неожиданно возник в дверном проёме купе и засиял своей хитрой беззубой улыбкой.
Таня укоризненно покачала головой. Ося виновато покосился на неё, пожал плечами.
— Кончится война, они поженятся, у них родится мальчик. Он вырастет и станет великим шпионом. Он будет плавать на параходах, летать на аэропланах, жить под чужими именами, говорить на пяти языках и посылать шифрованные сообщения через тайных агентов. Он перехитрит самых коварных злодеев в России, в Германии, никто его не поймает и не разоблачит. Кончится двадцатый век, начнётся двадцать первый. А он будет жить, старый, но сильный, умный и одинокий, как все великие шпионы.
Ося сел рядом с Таней на диван, вздохнул, положил ей на плечо голову.
— Ты расстроилась?
— Ещё бы, — Таня легонько ущипнула его за ухо. — Мне не нравится, что мой сын будет шпионом. Я не люблю аэропланы, они часто падают. И как же мне дальше жить, если моего ребёнка ждёт одинокая старость? Неужели у него не будет ни детей, ни внуков?
Ося помолчал, посопел, уткнулся лицом Тане в плечо и пробормотал:
— Прости, пожалуйста. Ты же знаешь, я все выдумываю.
Из Швейцарских Альп Пётр Борисович вместе со своим верным начальником службы безопасности полетел домой, в Москву.
— Узнай все про этого Свешникова, — сказал Кольт, когда они сели в маленький арендованный самолёт.
Иван Анатольевич молча кивнул.
Самолёт стал разгоняться. Кольт принял таблетку против укачивания. Обычно ему было нехорошо при взлёте и посадке. Пока самолёт набирал высоту, он сидел, закрыв глаза и вжавшись в спинку кресла. Зубов расслабился, задремал, но минут через десять был разбужен настойчивым вопросом:
— Что молчишь? Скажи, что ты думаешь обо всём этом?
Прежде чем ответить, отставной полковник потёр глаза кулаками, зевнул, извинился, отправился в туалет, но не по нужде, а чтобы собраться с мыслями.
Вернулся он умытый, свежий и с обычной своей неотразимой улыбкой сказал:
— На омоложении неплохие деньги делает фармацевтическая фирма «Авиценна». Кто ещё? Мылкин Эдуард Львович, у него сеть косметических салонов в Москве и в Питере, лимончиков пятнадцать за год наваривает. Правда, Мылкин сейчас не вылезает из Испании, сделал себе двойное гражданство. Все счета у него за границей и, похоже, возвращаться домой он не собирается. После инъекций у многих его пациентов обнаружились всякие побочные эффекты, начались серьёзные осложнения. А вот «Авиценна» ведёт себя разумней. Косметику выпускают, пищевые добавки. Пользы никакой, разве что эффект плацебо благодаря классной рекламе, но и вреда нет.
— «Авиценна» — это Прыгунов и Маргулис?
— Они самые.
— Маргулис неглупый человек. А Прыгунов вроде спился?
— Было дело. Пил, но завязал. Фирма процветает, и как раз на омоложении, на стволовых клетках. Очень приличные делают деньги ребята.
— Плевать, какие там деньги! — вдруг разозлился Кольт. — Я вообще не об этом. Тебе сколько лет?
— Пятьдесят четыре.
— Да? — Пётр Борисович за подбородок развернул лицо Зубова к иллюминатору и несколько минут разглядывал при ярком свете.
— Через месяц исполнится, — уточнил Зубов, просто чтобы не молчать по время этой неприятной процедуры.
— Ты подтяжку, что ли, делал? — спросил Кольт.
— Нет. Зачем? Я не женщина.
— Врёшь, Ваня. Морщин у тебя нет. Кожа молодая. Выглядишь на сорок, даже на тридцать пять. Волосы красишь?
— Да нет же, Пётр Борисыч, — Зубов вежливо рассмеялся, — они у меня светлые, поэтому седины не видно.
Кольт отпустил его, уронил руку, хмуро помолчал.
— Ну все равно, — сказал он, — мне швейцарец дал пятнадцать. Тебе, возможно, дал бы больше — двадцать пять, тридцать. Но это ведь мелочь, они пройдут, не заметишь. Всё суета сует. Ты когда-нибудь думал об этом?
— Зачем думать, если ничего не поделаешь? — Зубов принуждённо откашлялся. — Швейцарец прав. Диета, гимнастика, свежий воздух. Все там будем, как говорится.
— Я не все, — глухо произнёс Кольт и стиснул кулаки, — я не хочу.
— Так никто не хочет, Пётр Борисыч.
— Ты найдёшь мне этого Свешникова, Ваня, — тихо, жёстко сказал Кольт, — его самого или то, что от него осталось. Мне нужно все: архивы, документы, записи, слухи, сплетни, потомки — все! Найдёшь очень тихо, осторожно, так, чтобы, кроме нас с тобой, никто об этом не знал.