Источник
Шрифт:
– Сгореть? – переспросил Заки. – Живьем?
– Да. Словом, той же ночью я решил бежать из Испании, потому что Диего Химено устыдил меня своим мужеством, которого у меня никогда не было. В свой смертный момент он был так близок от меня, как вот сейчас ты, и он посмотрел на меня – но так и не выдал. Так что я подделал бумаги…
Ученики Абулафиа, которые завидовали седовласой величавости и блистательному языку своего учителя, были бы несказанно удивлены, доведись им сейчас его услышать: человек на глазах терял силы, не в состоянии ни связно говорить, ни даже посмотреть на друга. Сжимая виски ладонями, он бормотал:
– В своем невежестве… но я хотел спасти жену… я никогда и
Вспоминая тот день в Египте, высокий ребе безудержно разрыдался, и, пока толстый Заки утешал его, он был не в силах вымолвить ни слова.
– Моя жена была живьем сожжена на костре. Сгорел и мой старший сын. Мой младший сын скончался под пытками. Они даже не слышали о евреях.
Подобно тому больному в Александрии, ребе Заки отшатнулся. В Салониках он встречал много евреев из Испании и Португалии, которые перенесли пытки инквизиции, и он уже не ужасался этим повествованиям. Но Заки никогда не встречал человека, который, как бы низко он ни опустился, спасал свою шею за счет жены и детей. Судя по своему опыту расставания с Поди, он искренне был не в состоянии представить, как мужчина может бросить свою семью. Но, несмотря на автоматически возникшее в нем отвращение, он не считал себя вправе выносить суждение по поводу такого человека, как Абулафиа, который так поступил. Не мог он обсуждать это с моральной точки зрения. Так что он оказался совершенно неподготовленным к следующему вопросу высокого раввина:
– Заки, так я могу жениться на твоей дочери?
К своему собственному удивлению, Заки услышал, как он произнес:
– Нет.
В этот день они больше не разговаривали. Но когда Заки пришел домой и увидел свою некрасивую дочь Сару, он испытал угрызения совести. «Господи, – воскликнул он про себя. – У меня была возможность раздобыть для нее мужа, а я отказался». Он преисполнился раскаяния и сожалений. Как раввин, он никуда не мог деться от сурового осуждения поведения доктора Абулафиа: бросить жену и детей, обречь их на пытки и гибель; о более тяжелом грехе ему не доводилось и слышать. Он был даже более серьезен, чем вероотступничество, потому что повергал все принципы человечности. Тем не менее, чем дольше Заки размышлял над этой историей, тем в большее смущение он впадал.
Его растерянность усилилась, когда в дом к нему пришел доктор Абулафиа и в полном отчаянии спросил Рашель и Заки:
– Могу ли я жениться на вашей дочери Саре?
– Да! – вскрикнула Рашель.
– Пусть он скажет, – сказал Абулафиа, показывая на Заки.
– Я говорю – да, – радостно закричала Рашель.
– Нет, – сказал Заки.
– Загляни к себе в сердце, – уходя, взмолился Абулафиа. Когда он, полный печали, поднимался по узкой улочке, то слышал, как Рашель орала на мужа.
Три дня сапожная мастерская была сущим адом. Сара, которая сразу же была очарована стройным раввином из Испании, рыдала безостановочно,
– Он сумасшедший. Нам надо нанять араба, чтобы тот заколол его.
Прячась от бури, которую сам вызвал, Заки втягивал голову в плечи, но никуда не мог деться от моральных проблем, которые предстали перед ним. Абулафиа, бросив свою жену-христианку, вывел себя из мира, где царит любовь, и пусть даже раввин в самом деле собирался жениться, ему стоило бы дать хороший совет – не делать этого; Заки чувствовал свою вину за то, что он вообще сегодня поднял этот вопрос, тем более что к нему имела отношение его дочь.
У Заки была привычка, сталкиваясь с такими конфликтными ситуациями, советоваться с мудрецами, чьи писания приходили ему на помощь, когда требовались совет и руководство. Так что он пошел в синагогу и, сняв с полки свою любимую книгу, стал неторопливо листать ее страницы, пока не наткнулся в Талмуде на предложение в рассуждениях Маймонида, где он суммирует свою философию: «Тора говорит языком живого человека». Закон для человека, а не человек для закона. Абстрактно рассуждая, поведение Абулафиа не позволяло ему вступить во второй брак, но теперь это была уже не абстракция. В эту историю были вовлечены человеческие существа – одинокий раввин, который вершил свою работу во имя Бога, и незамужняя женщина, – и здравый смысл кричал: «Пусть они поженятся!» Все еще неуверенный, правильно ли он поступает, Заки, отдуваясь, поднялся к медицинскому кабинету Абулафиа, остановился на пороге и прерывающимся голосом сообщил:
– Можно праздновать свадьбу.
Повернувшись, он спустился с холма и сказал дочери:
– Ребе Абулафиа женится на тебе.
В день свадьбы евреи Цфата шутили: «Так как Заки избавился от нее, он соберет нас в синагогу на всю ночь». После празднества все разошлись по домам, ожидая звуков голоса толстого ребе, который, бегая по улицам, будет собирать их. Но ничего не произошло. Миновала полночь, потом час ночи, и наконец несколько человек подошли к сапожной мастерской и окликнули его:
– Ребе Заки! Сегодня ночью мы не пойдем праздновать?
Он не дал ответа, и соседи, вернувшись, сообщили:
– Наш толстый старина сидит в углу и молится. И даже не посмотрел на нас.
Тогда пошли другие и обратились к нему:
– Ребе Заки, пожалуйста, пригласи нас в синагогу!
Но этот брак не принес ему радости, и он не ответил, и тогда в третий раз обратились к нему:
– Если мы соберем целую толпу, ты выйдешь к нам?
Он уже был готов отказать и этому приглашению, когда из кухни вышла Рашель. Раньше ей даже не приходило в голову, что жители Цфата в самом деле любят ее смешного мужа, и, услышав, как они просят его присоединиться к ним, она по-новому посмотрела на их брак: Заки пусть и не сразу, но нашел хороших мужей для своих дочек, а сегодня вечером она готова была признать, что ее дочери – далеко не подарок. Но он в самом деле добился успехов, и Рашель с уважением посмотрела на него. Она неловко положила руку ему на плечо и сказала:
– Они хотят праздновать, муж мой. И я тоже хочу.
– Тебе не стоит выходить на улицу, – заботливо сказал Заки.
– Я налила себе стакан вина на кухне. – Заки ничего не сказал, и она потянула его за рукав. – Тебя зовут, – напомнила она и распахнула двери.
С таким приглашением он не мог спорить, и когда с болью в сердце добрался до синагоги, то увидел худого бородатого незнакомца, стоящего у стены рядом с красивой девочкой. Это был ребе Элиезер из Гретца, только что прибывший в Цфат со своей дочерью Элишебой.