Источник
Шрифт:
Бах! Выстрел прогремел из еврейского квартала, со стороны массивной старой синагоги ребе Йом Това бен Гаддиела. Из арабского квартала ответили беспорядочной стрельбой, и Готтесман подумал: «Черт возьми, тут начнется настоящая канонада». Пальмахники, ругаясь, рухнули на землю. Бар-Эль послал двух проводников в город, чтобы прекратить стрельбу с еврейской стороны.
Тишина. Парни и девушки осторожно, буквально по дюймам, двинулись вперед. Они были почти в безопасности… почти в Цфате.
– Вперед! – гаркнул Бар-Эль, и оставшиеся тридцать один человек стремительно рванулись с кладбища в спасительное укрытие Цфата.
Едва только евреи оказались
Поднимаясь и спускаясь по улочкам еврейского квартала Цфата, пальмахники горланили свои боевые песни.
– В шеренгу по трое! – крикнул Бар-Эль, и его солдаты строем прошли вдоль границ арабской части города, распевая песню еврейских летчиков:
Эта песня для тебя, Бат-Шева, Бат-Шева. Тебя мы не забудем от Дана до Бер-Шебы. Песню шлем мы тебе с высоты. Давай выпьем за жизнь – Ле хаим! – с Пальмахом!– Пусть кто-то начнет орать, что явились две тысячи пальмахников, – приказал Меммем, и малышка Веред бегом кинулась по улицам, откуда донесся ее детский голос:
– Мы спасены! К нам пришли две тысячи храбрых бойцов! Из-за арабских линий!
Вскоре все граждане Цфата подхватили эти крики, но Исидор Готтесман продолжал стоять молча, с любовью слушая и наблюдая, как Илана и Ниссим Багдади организовали парад группы пальмахников и молодежи Цфата, во главе которого торжественно выступал мул.
Илана затянула песню, слова и мелодия которой точно уловили дух этого еврейского движения, в котором такие девочки, как Веред, едва только вышедшие из детского возраста, отдавали свои жизни за свободу:
Данеле, Данеле, Ешь свой бананеле.Это был умоляющий голос заботливой еврейской мамы, которая упрашивала своего толстенького малыша съесть еще кусочек. Когда она пела эти дурацкие слова, голос Иланы был, как… он был полон любовью и радостью, что они прорвались в Цфат.
В среду на рассвете волна надежды заполонила улочки Цфата. «Пришли солдаты!» И евреи, перед которыми день тому назад стоял выбор между массовой резней и бегством, теперь получили свободу взвешивать третью возможность – победу. И мужчины всего города преисполнились решимости держаться. Цфат был полон радости.
Да, весь Цфат, кроме ашкеназской синагоги во главе с ребе Ициком из Воджа. В длинном узком помещении стояли и молились десять стариков в длинных черных лапсердаках и с пейсами, свисающими вдоль ушей. День тому назад британское правительство предложило им безопасную доставку в Акру, но они решили не покидать Цфат.
Возглавлял их невысокий худой человек, еврей из России, который сорок лет назад доставил свою общину из Воджа в Израиль, чтобы ее члены могли скончаться на Святой земле и с приходом Мессии избежать трудной и унылой обязанности пробираться под землей из России. У него были проницательные голубые глаза и кустистые брови, длинные седые пейсы и борода. Его широкополая шляпа была отделана мехом, а свисающее с плеч одеяние во всех деталях соответствовало той одежде, которую триста лет назад было предписано носить польским евреям. У него были белые морщинистые руки, и, когда в синагогу влетел мальчишка, крича: «Ребе! Ребе! Пришли еврейские солдаты! Целая армия!» – этот маленький человек, не обратив внимания на новость, лишь плотнее сцепил пальцы и склонил голову. Девять его последователей сделали точно так же. Они стояли плотно прижав друг к другу лодыжки и колени, как предписано Торой. Они молились, чтобы дети Израиля со смирением приняли свою судьбу, когда на них нападут арабы. Они молились, чтобы Бог принял их души, которые отлетят в блеске длинных ножей. Они молились, чтобы скорее очутиться в обществе Моисея, Учителя нашего, великого ребе Акибы и доброго ребе Заки, который понял, что такое Бог.
Постояв на пороге, мальчик пожал плечами и побежал дальше, выкрикивая волнующую новость.
Едва только Кюллинан залез в раскоп, работу пришлось прервать, потому что прибыла команда археологов из Колумбийского университета. Они вели раскопки развалин Антиохии в Южной Турции и приехали познакомиться с находками в Макоре. На встрече за ленчем в кибуце руководитель университетской группы с нескрываемым удовольствием сообщил:
– Известия о вашей работе циркулируют в профессиональных кругах. Поскольку вы прошли все уровни от времен крестоносцев до начала сельскохозяйственной культуры, у вас прекрасная возможность провести тут образцовые, классические раскопки.
Кивнув, Кюллинан сказал:
– С такими двумя помощниками, как Элиав и Табари, мы не собираемся терять данные, которые можно сохранить для истории.
– Вы араб, мистер Табари? – спросил один из гостей.
Кюллинан предоставил право ответить своему арабскому помощнику, но, когда Табари лишь улыбнулся, он объяснил:
– Если вы понимаете смысл арабских имен, вам все станет ясно, когда я скажу, что полное имя мистера Табари – Джемал ибн Тевфик ибн Фарадж Табари. Семья наделила его этими именами, дабы напомнить миру, что он не только сын сэра Тевфика Табари, возглавлявшего арабскую общину во время английской оккупации, но также и внук выдающегося Фараджа Табари, правителя Акки. Он известен тем, что перестроил большую часть города.
– Разве фамилия Табари не имеет общих корней с Тиберией? – спросил один из американцев.
– По-турецки это одно и то же слово, – объяснил Джемал.
– Но вы решили остаться в Израиле? – продолжил расспросы нью-йоркский профессор.
– Да, – коротко ответил Табари. Он ничего не имел против того, чтобы обсудить вопрос о своей лояльности, но знал, что для Кюллинана и Элиава это была уже избитая тема, да и ему самому она уже поднадоела.
Житель Нью-Йорка уставился на трех археологов, отвечавших за раскопки в Макоре, и решительно сменил тему разговора:
– Неужели вы, ребята, не считаете… Ведь пятьдесят миллионов арабов, или сколько их там есть, дышат вам в затылок… Мне доводилось читать пламенные воззвания из Каира, Дамаска и Багдада. Они в самом деле собираются скинуть вас в море? И вырезать всех евреев. Если они на это пойдут, что будет с такими арабами, как вы, Табари?
И внезапно Кюллинан понял – этот достаточно интеллигентный профессор убежден, что те, кто работают в Израиле, существуют под молотом истории, под постоянной угрозой уничтожения, но, похоже, он совершенно не учитывает, что и он в Нью-Йорке, и его брат в Вашингтоне живут под точно такой же угрозой.