Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э.
Шрифт:
Но реформы Мария выявили вторую важную проблему. Что делать с союзниками? К тому моменту, когда мы можем подсчитать реальный размер союзных отрядов в армиях, они уже превосходили по численности сами легионы. Брант (Brunt 1971а: 424) приводит следующие цифры: 44 тыс. легионеров и 83,5 тыс. союзников в 200 г. до н. э. Хотя это и является самой большой диспропорцией за все время, Брант демонстрирует, что количество союзнических войск постоянно превышало количество легионеров. Соответственно, союзники стали требовать полных гражданских прав. В рамках «союзнических войн» (Social Wars) (хотя более адекватным переводом с латинского было бы «войны между союзниками») между Римом и некоторыми его итальянскими союзниками в 91–89 гг. до н. э. эти права были дарованы, чтобы
Когда римские права и обязанности были распространены и на другие города, municipia (муниципии) и солдатские со-loniae (поселения, колонии), Италия стала более единообразной по своей структуре, а при Цезаре — и вся империя в целом. Как только стало очевидно, что с другими могут поступить как с союзниками, а не как с Карфагеном, антипатия к Риму среди местных элит уменьшилась. Греческие города адаптировались к римскому господству. Северо-западное побережье Малой Азии было также завещано Риму в 133 г. до н. э. бездетным царем Пергама Атталом III, поскольку местные элиты боялись революции и искали защиты у Рима. Римляне постепенно развили политическое единство среди высших классов на всей территории республики-империи.
Теперь, когда прибыли империи были огромными, когда итальянские высшие слои были разделены на фракции, а низшие слои больше не представляли угрозы, политическая фракционная борьба между высшими классами стала более интенсивной. Безусловно, эта борьба могла ограничиваться рамками традиционных политических структур, особенно учитывая изменившуюся природу армии. Армия в целом была основным инструментом контроля над республикой/империей. Поскольку армия лишилась привязки к гражданству в республике, ей суждено было стать автономным фактором в сложившийся ситуации. Более того, само внутреннее единство армии становилось проблематичным.
Марий немного расширил численность легиона до 6,2 тыс. человек плюс когорта из 600 кавалеристов. Он также сократил размер обоза, тем самым нагрузив своих солдат («мулов Мария») продовольственными запасами, снаряжением и инструментами, необходимыми для строительства дорог. Отдельно взятый легион стал эффективной единицей политической консолидации, улучшавшей системы коммуникации по мере завоеваний (более всего последнее). Но межрегиональная интеграция оставалась проблематичной. Легионы размещались индивидуально или целыми армиями, включавшими до шести легионов, на расстоянии сотен миль друг от друга. Ими едва ли можно было управлять при помощи единой командной структуры, учитывая ограничения, накладываемые существовавшими на тот период средствами коммуникации. Традиционный контроль со стороны сенаторов и граждан был ослаблен, поэтому государству было не под силу поддерживать единство армии. Имела место тенденция к фрагментации ее на отдельные армии, возглавляемые генералами, разделенными между собой личными амбициями, фракционной борьбой верхов и исходным расхождением в политических взглядах. Все генералы были сенаторами, но покровителем одних выступал сенат, а других — народные собрания (партия лучших, избранных и народная партия); иные вовсе не связывали себя с какой-то одной политической или классовой фракцией. Но ни один из них не командовал или не мог командовать без политической легитимации. Все получали разрешение, особенно если при помощи консульской власти необходимо было навести порядок или разобраться с восстанием в завоеванных провинциях либо завоевать новые провинции.
Политическая структура, которая сдерживала их, была описана Полибием как «смешанная форма государственного строя». Он утверждал:
Даже для коренных жителей невозможно было понять, была ли система аристократической, демократической или монархической. В самом деле: если мы сосредоточим внимание на власти консулов, государство покажется вполне монархическим
Но власть и необходимость отдавать приказы находились в руках генералов консула, а потому происходило постепенное скатывание к монархии. Генералам приходилось вмешиваться в политику. Лояльность солдат зависела от их способности защищать пенсионное законодательство в форме жалования земли. А как мы уже успели убедиться, земельное законодательство было противоречивым. Консул, занимая свой пост в течение всего лишь одного года, должен был выстроить политическую фракцию и, используя насилие, взятки или угрозу насилия, добиться необходимого законодательства. Противоречие между военной и политической властью было разрешено генералами.
В течение следующих 100 лет генерал с зависевшими от него легионами был арбитром римской власти иногда единолично в качестве диктатора, иногда в рамках непростого союза в качестве консула с соперничавшими с ним генералами, иногда в рамках открытой гражданской войны с ними. История данного периода — это действительно одновременно история Мария и Суллы, Помпея, Красса и Цезаря, Антония и Октавиана. Такая история могла иметь, вероятно, два альтернативных исхода: империя могла быть фрагментирована (как случилось после смерти Александра Македонского) на несколько княжеств или же один из генералов мог стать верховным главнокомандующим, императором, Когда Октавиван получил титул Августа в 27 г. до н. э., он действительно стал императором и его наследники в конечном счете также стали рассматриваться в качестве таковых. Республика/империя наконец стала империей.
РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ — С ИМПЕРАТОРОМ ИЛИ БЕЗ
Основанием для большинства периодизаций истории Рима служит изменение государственного устройства. Республика просуществовала вплоть до возвышения Августов[75] между 31 и 23 гг. до н. э. Затем приход к власти Диоклетиана в 284 г.н. э. ознаменовал смену принципата (первый среди равных) на доминат. Однако основообразующие структуры Рима оставались теми же в течение конституционных изменений начиная с 100 г. до н. э. до начала их упадка после 200 г. н. э. и, вероятно, вплоть до 350 г. н. э. В течение этого периода Рим был империей с «императором» или без него, правившей огромными территориями при помощи потенциально централизованной армии и бюрократии, включавшей колоссальные неравенства в собственности и власти, которые эффективно лишали власти обычных граждан.
Это была империя доминирования, тем не менее она также включала характеристики железного века, которые повсеместно подрывали структуры принудительной кооперации. Это была монетарная экономика и грамотное общество. Империя включала частных собственников. Она была космополитической и во многих отношениях слабо централизующей огромное количество децентрализованных провинциальных отношений власти. Тем не менее Рим не пошел по пути Персидской империи. Римская империя инкорпорировала в состав своих правящих классов все местные элиты империи и навязала наиболее интенсивные и экстенсивные формы принудительной кооперации в Древнем мире, которые я называю легионерской экономикой. Эти формы власти сделали из Рима первую в истории территориальную империю начиная примерно с 100 г. до н. э. и далее.
Мой подход к изучению уникальных конфигураций римской власти заключается в последовательном исследовании основных властных (или безвластных) акторов, включенных в империю. Таковых изначально было четыре: рабы, свободные граждане, высшие классы землевладельцев, по большей части состоявшие из сенаторского сословия и сословия всадников, местные элиты провинций и государственная элита[76]. Однако со временем два первых класса акторов слились в одну группу — массы. С них я и начну.