Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э.
Шрифт:
Имеют место два интересных момента. Во-первых, численность населения росла с возвышением республики/империи и сокращалась по мере ее упадка. Римляне успешнее поддерживали растущее население, чем это было возможно раньше или чем это удавалось в течение более чем 500 лет после политического исчезновения Римской империи. Во-вторых, их успех был по сути экстенсивным., распространенным на огромные территории, превышавшие 3 млн квадратных километров. Существовала одна провинция с экстраординарно высокой плотностью населения (Египет с типично высокой для него плотностью населения —180 человек на 1 кв. км), а также две провинции с экстраординарной низкой плотностью населения — Дунай и Галлия (хотя последнее было оспорено французскими историками). Города вносили непропорционально большой вклад в данные о плотности населения, но они были широко рассредоточены по всей территории империи. Поселения по большей части растянулись на огромных
В свете этих существенных преимуществ было бы ошибкой описывать империю как просто эксплуататорскую, будь то эксплуатация одного класса другим или эксплуатация деревни городом, как это делают некоторые классики (de Ste. Croix 1981: 13). Разумеется, там не обходилось без эксплуатации, но в формах принудительной кооперации. Какими были эти тонкие связи эксплуатации и преимуществ между крестьянскими производителями и внешним миром, который включал их в большом количестве и концентрации, и при этом крестьяне были широко расселены и уровень их благосостояния был выше прожиточного минимума? Имели место два вида подобных связей — горизонтальные «добровольные» связи в форме обмена и торговли товарами и вертикальные принудительные связи в форме изъятия ренты и налогов. Каков был относительный вес этих связей? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть природу второго основного актора власти — правящего класса.
РАСШИРЕНИЕ РИМСКОГО ПРАВЯЩЕГО КЛАССА
То, что в имперском Риме существовал правящий класс, не вызывает сомнений, но природа его власти была комплексной, изменчивой и даже противоречивой. Загадка состоит не в отношении правящего класса к массам, которое было институционализировано еще в ранней республике и затем становилось лишь более очевидным, а в его отношении к государству. Центральным противоречием было следующее: «высшие слои» стали чрезвычайно похожими на класс в современном смысле (то есть с властью над «гражданским обществом», обладающей частной собственностью и де-факто автономией от государства), тем не менее их позиция по большей части была установлена с помощью государства и ее поддержание также продолжало зависеть от государства. Рассмотрим, как возник правящий класс.
Частная собственность возникла в раннем Риме, но она слабела в результате того, что государство забирало себе долю от завоеваний, которые позволили богатству и контролю над трудом уничтожить основной изначальный коллективный институт — партиципаторное гражданство. Это было сделано с помощью военных и гражданских государственных должностей. Все генералы изначально были выходцами из сенаторского сословия, которое обладало властью над магистратами. Поскольку они избирались путем жребия, можно проследить тесную связь между высшим военным командованием и высшим классом в целом. Эти люди контролировали распределение трофеев и рабов. Управление завоеванными провинциями создавало даже более ликвидное богатство. Правителей, квесторов[78] и прочих магистратов набирали из сенаторского сословия, а сборщиков налогов и армейских подрядчиков — из сословия всадников.
До нас дошло множество изобилующих циничностью источников относительно их деятельности. Например, жалоба, относящаяся ко второй половине II в. до н. э.: «Что касается меня, то мне нужен квестор или поставщик, который бы снабдил меня золотом из государственных мешков для денег». В I в. до н. э. крылатым стало выражение, согласно которому провинциальный правитель должен разбогатеть настолько, чтобы, во-первых, окупить свои электоральные издержки, во-вторых, дать взятку присяжным, обвиняющим его в неправильном управлении, и, в-третьих, чтобы хватило на старость. Цицерон фиксирует это следующим образом: «Наконец-то стало понятно, что все покупается и продается» (цит. по: Crawford 1978: 78,172).
Такие люди и были государством. Как мы увидим, даже с установлением принципата как отдельной центральной бюрократии способность государства контролировать управленцев из высшего класса была весьма ограниченной. Богатство государства нарастало в результате грабежей и налогов с завоеванных народов, а затем оно покупалось децентрализованными классами. Их права на излишки были институционализированы в виде «абсолютных» прав частной собственности, гарантируемых государством, но выполнявшихся квазиавтономными группами аристократических судей. Между государством и правящим классом существовала деликатная реципрокность.
Что вносило необходимую долю интеграции в этот класс? Почему Рим не дезинтегрировался на систему множественных городов-государств или совокупность сатрапий? Этот вопрос затрагивает основное достижение римской власти: институционализацию империи на территорию более 3 млн квадратных километров с населением около 70 млн человек. Беглого взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что ядром Римской империи было Средиземноморье, хотя она и распространялась на большие
Грамотность стала критически важной. В предшествовавших империях идеологическая интеграция была невозможной в силу отсутствия необходимой инфраструктуры. До тех пор пока послания не могли быть отправлены и стабилизированы на огромные территории посредством письменной грамотности, сходство мысли и повседневных привычек в больших империях развивалось чрезвычайно медленно. Благодаря грамотности элитарная культура уже получала развитие у греков и персов. Детали римской грамотности будут представлены в следующей главе, но у нее были две основные характеристики. Во-первых, это была сплошная грамотность высшего класса, разумеется, мужчин, хотя, вероятно, и женщин, официально обучавшая этот класс и распространявшаяся также на другие классы. Во-вторых, она использовалась в рамках в первую очередь устного информационного контекста взаимодействия членов высшего класса. Поэтому культурная солидарность, которую эта грамотность передавала, по большей части ограничивалась высшим классом. Массы были исключены. Письменность не была широко распространена за пределами неформальных институтов высшего класса. Развитие записей и списков было рудиментарным: ни государство, ни индивиды не развили систем одинарной или двойной бухгалтерской записи (Ste. Croix 1956). Государство обладало четырьмя ресурсами власти, которые были независимы от индивидов высшего класса. В рамках предыдущих периодов мы отмечали, как грамотность играет две «имманентные» идеологические роли — инструмента государственной власти и связки для классовой солидарности. В Риме они переплелись гораздо сильнее, чем где-либо прежде.
Таким образом, здесь возник универсальный правящий класс — экстенсивный, монополизировавший землю и труд других, политически организованный и обладавший культурным самосознанием. Высокоразвитая республика/империя управлялась не множеством отдельных локальных правителей, или римским ядром завоевателей, или с помощью местной элиты, а именно классом.
Классовая структура Рима была того типа, который в главе 7 я назвал ассиметричным: экстенсивный и политически правящий класс существует, но без подобного подчиненного класса. Современным авторам тяжело принять такое положение дел. Мы привыкли к симметричности современной классовой структуры, где господствующий и подчиненный классы организованы на одном и том же социальном пространстве борьбы и компромиссов. Поскольку мы не находим ничего подобного в Риме, за исключением его раннего периода, многие авторы заключают, что там классы не существовали вовсе (Finely 1973: гл.3; Runciman 1983). Римские землевладельческие элиты были такими же «классоподобными», какими любые группы в любом известном обществе прошлого или настоящего. Заключение скорее состоит в том, что классовая структура чрезвычайно изменчива и лишь в некоторых случаях предстает симметричной и через это оспаривается благодаря такому типу классовой борьбы, какой описал Маркс.
Но одну оговорку все же необходимо сделать: письменная культура римского высшего класса содержала одну основную линию разлома — разделение на латинскую и греческую культуры. В итоге это разломило империю на две половины. Усиленная геополитическими различиями, эта линия разлома обозначила устойчивое различие между европейской цивилизацией и ее восточными соседями.
Будучи исторически уникальным, Рим не был уникальным для своего времени. Современная ему династия Хань в Китае также создала гомогенную культуру правящего класса, на самом деле, вероятно, даже более гомогенную, чем римская. Она также базировалась на передаче преимущественно секулярной культуры (конфуцианства) в ходе обучения грамоте. Развитие грамотности продолжило играть основную роль в оформлении и устойчивости отношений власти. Она была логистической инфраструктурой идеологической власти, способной к консолидации экстенсивного правящего класса. Ее развитие вскоре охватило и другие классы, дестабилизировав римский режим, которому она изначально служила опорой. Эта история об идеологической трансцендентности ждет читателя в следующей главе.