Истоки славянской письменности
Шрифт:
Вместо этого Шпонхольц спрятал их у себя, а после его смерти в 1697 году его вдова продала древности златокузнецу Пельке из Нойбрандербурга, который приобрёл их в надежде на то, что в бронзе предметов содержатся помимо меди ещё серебро и золото. Остатки этих металлов действительно присутствовали там в очень небольшом количестве, но их извлечение из расплава оказалось нерентабельным. Расплавив пару фигурок и не получив из них благородных металлов, Пельке забросил находки. После его смерти клад отошёл его зятю, внуку по брату пастора Шпонхольца, носившему фамилию деда. А после смерти внука, жившего в том же Нойбрандербурге, коллекция из 66 предметов отошла его жене и сыну, тоже златокузнецу, Шпонхольцу-младшему. От него о древних сокровищах узнал местный врач Гемпель, который приобрёл у вдовы 46 предметов. Остальные 20 предметов приобрёл суперинтендант из Нойстрелица Маш.
Доктор Гемпель в 1768 году первым опубликовал в Альтоне и Ростоке заметки о находках, рассказав, в какое время они были обнаружены, и описав их. В том числе поведал и о рунических надписях на них, приведя эти надписи в латинской транскрипции (II, 58; 165).
Поскольку коллекция появилась
Маш явился, по существу, первым исследователем ретринских рун. В своей монографии он описывает Ретру, опираясь на сообщения Титмара Мерзебургского, Адама Бременского и Гельмольда, излагает историю заселения Мекленбурга, уделяет значительное внимание самой коллекции, в частности, пытается читать рунические надписи на фигурах богов. При этом Маш отнюдь не считал эти надписи славянскими. По его мнению, племя редариев, населявших Ретру, было германским, имеющим некоторую славянскую примесь. Поэтому и его прочтения опирались на немецкий язык. Он лишь привлекал некоторые славянские слова, ибо, как было сказано, не отрицал у редариев некоторой славянской примеси. Как писал сам Маш: «Первые народы (населявшие Мекленбург. — И.Д.) бесспорно, говорили на подлинном древнем немецком языке» (II, 58; 171). Другими словами, Маш вовсе не исследовал руны славян, а полагал, что исследует один из вариантов германской руники.
Первым, кто заговорил о славянском письме рунами, был польский князь Ян Потоцкий. Ознакомившись с монографией Маша, он специально приехал в Мекленбург для того, чтобы посмотреть, а в случае удачи и приобрести коллекцию из металлических божков и предметов языческого ритуала. Ему действительно удалось приобрести у младшего брата того Шпонхольца, что продал ретринские древности Гемпелю и Машу, более сотни предметов и тем самым существенно расширить представления о рунических надписях редариев (варианты названия племени — «реты», «ратари»). По результатам исследования он издал на французском языке в 1795 году в Гамбурге монографию «Путешествие в несколько частей Нижней Саксонии в поисках славянских или венедских древностей». Таким образом, здесь уже в заглавии заключена мысль о том, что древности имеют не германский, а славянский характер происхождения. Потоцкий, подобно Машу, читал надписи на прильвицких фигурках. Его чтение носило явно выраженную славянскую направленность, хотя и оставляло желать лучшего.
Работа Потоцкого получила очень большой резонанс в славянских странах. Она заставила учёных пересмотреть свои взгляды на историю культуры славян и сделать некоторые выводы, которые, на наш взгляд, небезынтересны с научной точки зрения даже в наши дни. Так, польский историк Лаврентий Суровецкий в своём докладе «Нечто о рунических письменах» в 1822 году отмечал следующее: «…Все главные европейские народы употребляли гласные письмена и имели собственные почерки; однако ж в отношении к народам славянским, по причине недостатка достоверных памятников, сие чрез долгое время подвержено было сомнению и придало некоторым писателям смелость оспаривать у славян оное преимущество. Может быть, многие, основываясь на сём предположении некоторых учёных, поверили бы, что народ, многие века обладавший обширными странами, превышавший числом все прочие после падения Римской империи, рассеянный по большей части Европы и имевший тесные сношения с самыми просвещёнными в то время странами, что сей народ не употреблял письмён; если бы случайно вырытые из земли истуканы и многие орудия с надписями не открыли бы ошибочного в сём отношении мнения учёных…» (II, 58; 183). Последние процитированные строки Суровецкого — это о прильвицких находках. Далее: «Находящиеся на сих древностях рунические надписи тем основательнее названы славянскими, что оные выставлены на статуях божеств, несомненно, принадлежащих славянам, и что в них точно замечается славянское наречие. В них, равно как и в прочих северных рунах, сохранилась первоначальная простота, а потому и большое сходство с теми, которые ещё не подвергались переменам. Многие писатели, увлечённые сим обстоятельством, составили неосновательные догадки об их начале. Одни из них полагали, что славяне заимствовали руны у своих соседей, норманнов; другие, напротив того, утверждали, что норманны заимствовали оные у славян или какого-нибудь другого народа; первые в подтверждение своих предположений ссылались на известное множество памятников, исписанных сими рунами и находящихся в древних жилищах норманнов; другие же замечали, что сии письмена, без сомнения, заимствованы были норманнами у славян или у кого-либо другого, во-первых, потому, что они не соответствовали ни потребностям сих последних, ни произношению их языка; во-вторых, что славянская азбука содержит в себе буквы, которые вовсе не находятся в норманнской; что, наконец, письмена сих двух языков чувствительно между собою различаются» (II, 58; 172–174). Как видим, Суровецкий уже не сомневается в принадлежности рун славянам. Пересказывая же возникшие в науке мнения о происхождении славянских рун, излагает интересную идею, а точнее, даже две идеи: 1) не только славяне могли заимствовать у скандинавов руны, но мог иметь место обратный процесс (т. е. скандинавы заимствовали у славян); 2) славянские и скандинавские руны могли возникнуть самостоятельно, независимо друг от друга. Эти точки зрения вполне согласуются с тем, что мы говорили чуть выше. И, на наш взгляд, несколько излишне ироническое замечание В. А. Чудинова по поводу только что процитированных слов Суровецкого: «И это при том, что рунические памятники в Скандинавии к этому моменту (т. е. в 20х годах XIX века. — И.Д.) исчислялись сотнями, тогда как находки у славян можно было буквально перечесть по пальцам» (II, 58; 174). Подобное вполне может быть объяснимо. Скандинавия, в отличие от тех славянских областей, где могла быть распространена руника, не подвергалась завоеванию. Христианизация не была там связана с истреблением культуры покорённых язычников (да и самих язычников тоже). Достаточно вспомнить, что славянский город Ретра и его храм, в котором и находились прильвицкие идолы, были уничтожены германцами. Жрецы, видимо, и зарыли фигуры богов и предметы храмовой утвари, спасая их от гибели. Что ни говори, но шансов уцелеть у памятников славянской рунической письменности было куда меньше, чем у памятников руники скандинавской.
Однако оставим полемику с нашим современником, вернёмся в век девятнадцатый и продолжим рассмотрение тех изменений во взглядах учёных на историю славянского письма, которые повлекла за собой работа Потоцкого. Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского», появившейся в 1818 году, писал: «Как бы то ни было, но Венеды, или Славяне языческие, обитавшие в странах Балтийских, знали употребление букв. Дитмар (т. е. Титмар Мерзебургский. — И.Д.) говорит о надписях идолов Славянских: Ретрские кумиры, найденные близ Толлензского озера, доказали справедливость его известия; надписи состоят в Рунах, заимствованных Венедами от Готфских народов. Сии Руны, числом 16, подобно древним Финикийским, весьма недостаточны для языка Славянского, не выражают самых обыкновенных звуков его и были известны едва ли не одним жрецам, которые посредством их означали имена обожаемых идолов. Славяне же Богемские, Иллирические и Российские не имели никакой азбуки до 863 года» (II, 58; 182). Как видим, Н. М. Карамзин, в отличие от Суровецкого, более сдержан в своих оценках. Он полагает, что руны были заимствованы у германцев, пользовались руникой только балтийские славяне, да и то только в сакральных целях. Тем не менее сам факт использования рун славянами у российского историка сомнения не вызывает.
Продолжались и попытки прочтения ретринских надписей по-славянски. В частности, свои варианты прочтения рун на некоторых фигурках предложил известный польский эпиграфист Тадеуш Воланский. Причём интересный факт: Воланский был специалистом по этрусским надписям. Подобно своему соотечественнику Яджею Кухарскому, он находил определённые черты сходства в славянской рунике и этрусской письменности (II, 58; 179). Выше мы отмечали, что северная славянская руника в определённой степени схожа с пеласгийскими письменными знаками. Но специалисты полагают, что этрусская письменность родственна пеласгийской, а то и происходит от неё (II, 9; 212–214). Так что называть мнения Воланского и Кухарского ошибочными мы не будем.
В тот период были сделаны и другие находки, содержащие рунические знаки, схожие с ретринскими. Принадлежность этих находок и этих рун славянам тогда сомнений уже не вызывала. В том же Мекленбурге, в окрестностях Нойстрелица, были найдены 14 мелких камешков. Рядом с рисунками на камешки были нанесены надписи. Их пробовал прочесть по-славянски немецкий эпиграфист Фридрих Гагенов. Результаты его работы современные учёные оценивают как неудовлетворительные (II, 58; 179).
В 1835 году в Польше в селе Микожине (или, как его позже стали называть в России, Микоржине) Остшешовского (позже — Островского) уезда была сделана интересная находка. Осенью этого года была найдена могильная плита с изображением человека, а год спустя — другая плита с изображением лошади; оба памятника были покрыты рунами. Первую заметку о них опубликовал Пётр Дрошевский, брат владельца Микоржина. В ней он сообщил, что под первой могильной плитой была обнаружена урна из глины грубой лепки с прахом сожжённого тела и остатками серебряных и медных ножных браслетов и что лет 10 назад крестьяне уже находили в этом районе подобную плиту с рисунками.
Польские эпиграфисты Пшиборовский, Цыбульский, Лецеевский предприняли попытки прочтения надписей на микоржинских камнях. Результаты, к которым они пришли, оказались весьма различны. Учёные сходились только в одном: это надгробные надписи над могилой воинов (II, 58; 180–182).
Были и другие находки, содержащие славянские рунические надписи. Ещё в 1812 году в Штирии при корчевании деревьев было найдено 20 шлемов. Все они были надписаны. Уже упоминавшийся Яджей Кухарский считал, что надписи на двух из них сделаны славянской руникой (II, 58; 179). В районе Кракова был найден медальон с рунами, которые читались вполне по-славянски (II, 58; 187). Наконец, есть известие, что какая-то находка, содержащая славянские руны, была сделана в Чехии (II, 58; 187). Сведениями, что конкретно это была за находка, мы не располагаем.
Казалось бы, у исследований рунической письменности славян блестящие перспективы. Но произошли события, которые поставили жирный крест на этих перспективах. Всё случившееся современный российский учёный В. А. Чудинов образно называл «падением славянских рун» (II, 58; 164).
Уже отмечалось, что критика прильвицких находок началась с момента появления первых сообщений о них. Автор первой монографии о ретринских божках Маш и ряд его сторонников аргументированно ответили на критику. Тогда, в конце XVIII века, полемика быстро затихла.