Истоки славянской письменности

Додонов Игорь Юрьевич

К этим орфографическим особенностям надо присовокупить ряд грамматических особенностей языка «Боянова гимна». Здесь мы не будем производить их разбор, дабы не усложнять изложение, ибо подобный разбор предполагает специальную филологическую подготовку. Интересующихся отсылаем к работе А. И. Асова «Славянские руны и “Боянов гимн”» (с. 246–247).

Если учесть, что «Гимн» — это памятник IV века н. э., то становится ясно, что и лексика его может отличаться от той, которую мы знаем по памятникам старославянского, древнерусского и прочих древних славянских языков, датируемым не ранее Х века н. э. (имеются в виду памятники, подлинность которых не подвергается сомнению). Пожалуй, никто не будет спорить, что русский язык XIV века отличается по фонетике, грамматике, орфографии и лексике от современного русского. Шесть веков — это шесть веков. Точно так же нельзя требовать абсолютного соответствия между славянским наречием IV века н. э. и славянскими языками Х века н. э., а при отсутствии

такового соответствия объявлять памятник, написанный на этом самом наречии IV века н. э., поддельным.

Наше представление о славянских диалектах праславянского периода вообще очень схематично. Показательно мнение одного из ведущих советских языковедов Р. И. Аванесова, который считает, «что появление новых диалектных черт периода феодальной раздробленности (со второй половины XII века) наслаивается на старые диалектные черты, соответствующие старым племенам, в результате чего мы пока не можем судить о характере диалектов предшествующей поры(выделено нами. — И.Д.) и об их территориальном распределении» (II, 55; 30). И далее: «Раннедревнерусские диалектные границы (до X–XI веков), тем более границы «племенных диалектов», по современным лингвогеографическим данным вообще не восстанавливаются…» (II, 55; 31). Что это значит? Да то, что о племенных славянских диалектах мы ничего определённого сказать, по существу, не можем. И если уж такое положение существует, когда мы имеем в виду века, близкие к Х — XI, то что говорить о IV веке н. э.

Так вот, наличие указанных языковых особенностей «Боянова гимна» позволяет объяснить на первый вид дикое и бессмысленное звучание этого памятника. Вот как, например, звучат те строки гимна, транслитерацию которых А. И. Сулакадзев выполнил для Г. Р. Державина (перевод их приведён выше):

Умочи Боянъ Сновъ удычъ А комъ плъ блгъ тому Суди Велеси не убьгти Слвы Словенси не умлети Мчи Бояни на языци оста Памети Злгоръ Волхви глоти Одину памяти Скифу гамъ Злтымъ пески Тризны сыпи (II, 9; 172).

Однако мы отмечали, что озвучивание А. И. Сулакадзевым ряда рун «Боянова гимна» неверно. Поэтому неверны и его прочтение, и его перевод «Гимна». Более благообразно выглядит транслитерация тех же восьми строк памятника, произведённая А. И. Асовым:

Гамъ послухси Бояни Стару Словену и младу Умерлу и ужилу и Златогору Волхву Сварогу Мётень отведаёще гости зедаи, Вы, родоволю Словена стару, Иже мгляны изгонвы люти, От Непре рече, послухы! (II, 9; 21).

И всё-таки текст отличается по звучанию от старославянских и древнерусских памятников.

«Нагромождение псевдоархаизмов», собрание «заумных слов», «принципиально непонятный» текст — каких только уничтожающих характеристик не использовали для «Боянова гимна» современные исследователи (II, 34; 166–167). Как они перекликаются с характеристиками, которые безапелляционно давал раритетам коллекции А. И. Сулакадзева А. Х. Востоков: исполненные «небывалых слов, непонятных словосокращений, бессмыслицы, чтоб казалось древнее» (II, 34; 174).

Но даже современные критики вынуждены признать, что славянские корни в этих «псевдоархаизмах» всё-таки присутствуют (II, 34; 166). Значит, не так уж «псевдоархаизмы» бессмысленны. И, может быть, всё-таки нужно говорить о неизвестных нам языковых особенностях.

Кстати, выдуманная Сулакадзевым «бессмыслица», оказывается, имеет свои правила орфографии (во многом согласующиеся с орфографией более поздних славянских письменных памятников) и свои особенности грамматики. Другими словами, «бессмыслица» имеет довольно сложную систему. И примитивной работу по созданию такой системы назвать никак нельзя. Нельзя в таком случае именовать примитивными и представления Сулакадзева о признаках древности славянских письменных памятников, как это делает В. П. Козлов (II, 34; 167). Таковые признаки Сулакадзев знал, как следует из только что изложенного, совсем неплохо. И заслуживает Александр Иванович в этом случае звание не неумелого поддельщика под древность, а подлинного и очень грамотного аса фальсификации.

Либо мы под напором фактов просто признаем, что «Боянов гимн» — это действительно памятник IV века н. э.

Ещё более жаркие научные споры идут вокруг другого памятника докириллического славянского письма — «Велесовой (Влесовой) книги».

Памятники рунической славянской письменности: «Велесова книга». Вопрос её подлинности

В нашей стране (бывшем СССР) началось всё в 1959 году. Именно в этом году один из зарубежных исследователей «Велесовой книги» Сергей Лесной (Парамонов) прислал в Комитет славистов СССР фотографию одной из дощечек «Книги» (дощечка 16, сторона А). По неизвестным нам причинам первые исследователи этого текста решили, что фото было сделано не с самой дощечки, а с копии-прорисовки (II, 16; 202), (II, 28; 9, 232). Заметим, что буквально до конца 80х годов прошлого столетия это был практически единственный отрывок текста «Книги», которым располагали советские учёные. На его анализе и строились выводы (немногочисленные книги С. Лесного, Н. Ф. Скрипника, Б. Ребиндера, В. Качура, содержащие тексты отдельных дощечек памятника, сразу оказывались в спецхранилище и были доступны очень ограниченному кругу лиц) (II, 11; 296–297).

Первое заключение дал академик В. В. Виноградов. В своём отзыве от 15 апреля 1959 года он вынес вердикт: данный текст — подделка (II, 16; 202). Дальнейший углубленный анализ снимка был поручен известному языковеду Л. П. Жуковской (II, 10; 439). По результатам работы Лидия Петровна опубликовала в журнале «Вопросы языкознания» (1960, № 2) статью «Поддельная докириллическая рукопись (к вопросу о методе определения подделок)». Смысл статьи ясен из её заглавия. Интересную информацию по поводу этого отзыва приводит современный исследователь «Велесовой книги» А. И. Асов. В статье «Ещё раз о тайнах «Книги Велеса» («Наука и религия», 2000, № 5) он пишет дословно следующее: «Причину такой реакции объяснила, первой откликнувшись на «Книгу Велеса» в академической печати, палеограф Л. П. Жуковская. В своём выступлении в Доме учёных Лидия Петровна прямо говорила о том, что смысл её отзыва определялся чуть ли не на партийном собрании и, уж во всяком случае, был вызван давлением «органов» (хотя скорее тут сыграла роль её боязнь «как бы чего не вышло»)» (II, 5; 57). Нам не известно, в каком году состоялось данное выступление Л. П. Жуковской. Но то, что оно имело место, сомневаться не приходится (А. И. Асов, как честный исследователь, не стал бы помещать в своей статье ложную информацию). Не подлежит, на наш взгляд, сомнению и то, что на учёных могло оказываться определённое давление по партийной линии и даже со стороны «компетентных органов». Ведь шёл 1960 год. Борьба с «буржуазной псевдонаукой» была у нас в самом разгаре. Кроме того, фотография исходила из эмигрантских кругов (да ещё белоэмигрантских). А в то время в СССР от этих кругов ничего, кроме идеологических диверсий, не ждали.

Как бы там ни было, но советские учёные поставили на «Книге Велеса» «большой и жирный крест». Тут бы всему и закончиться, но… Видимо, отзывы В. В. Виноградова и Л. П. Жуковской убедили не всех. В 70х годах ряд публикаций о «Книге Велеса» появляется в популярных изданиях: «Техника — молодёжи», «Неделя». Не заставили себя долго ждать и разгромные критические отзывы маститых учёных на эти публикации. В частности, Л. П. Жуковская уже в соавторстве с двумя известными историками, академиком Б. А. Рыбаковым и В. И. Бугановым, опубликовала в журнале «Вопросы истории» (№ 6 за 1977 год) статью под недвусмысленным названием «Мнимая “Древнейшая летопись”». Однако, несмотря на заявления академиков, апологеты у «Велесовой книги» остались. С конца 80х годов происходит новый всплеск интереса к этому памятнику. Данный интерес не ослабевает по сей день. Характерным является то, что в наше время подлинность «Книги Велеса» доказывают не только энтузиасты-любители, но и профессионалы-учёные. Хотя и в 70х — начале 80х годов XX столетия в среде советских учёных находились такие, которые не только не клеймили «Велесову книгу» как подделку, призывая к её тщательнейшему изучению, но даже считали её подлинным памятником. Можно назвать кандидатов исторических наук В. Вилинбахова и В. Скурлатова, а также известнейшего археолога, открывателя берестяных грамот А. В. Арциховского (II, 11; 230–231, 299).

В 90е — 2000е годы в бывших советских республиках перестало ощущаться давление центральных (московских) политизированных академических структур. И, например, на Украине сложилась целая школа «влесоведения», которая заняла заметные позиции в украинской науке. За подлинность «Книги Велеса» в этой стране высказалась целая группа известных учёных: заведующий кафедрой истории украинского языка Киевского университета профессор О. И. Белодед, доктор филологических наук профессор Б. Яценко, кандидат филологических наук В. В. Цыбулькин, историки М. Ф. Слабошпицкий, В. Киркевич, С. П. Плачинда, кандидат исторических наук, известный археолог Ю. А. Шилов. И «Книгу Велеса» эти профессиональные учёные защищают не какими-то отдельными высказываниями, короткими рецензиями на чьи-то работы. Они публикуют монографии, статьи и брошюры по этой теме, делают переводы памятника (II, 11; 310–312). Можно сказать, что на Украине «Книга Велеса» на официальном уровне признана подлинным древним памятником, её изучают в школах и университетах. А вот статей и работ «антивлесоведов» в украинской академической печати практически нет (II, 11; 310, 312).