Исторические очерки Дона
Шрифт:
Так уважало Московское правительство Войсковые порядки и законы.
Как усовершенствовалось, как далеко шагнуло Донское Войско за какие-нибудь сто лет! Сто лет тому назад — баловни казаки, «тати» — теперь Правовое Государство сурово военного закала, дисциплинированный военный стан, с судом строгим и беспристрастным. Государство, права на существование которого признает сама державная Москва!
Сто лет тому назад казаки свободно «бродили» по Дикому Полю по «ничьей земле» — теперь рубежи Войска были
Чтобы жить на земле «казачьего присуда», нужно было получить от станицы или от Круга «жилую грамоту», чтобы проехать через землю Донских казаков, нужно было иметь «проезжую грамоту». Круг выдавал казакам, желавшим устроить новый станичный юрт и поставить на нем станицы и хутора «заимную грамоту». Круг утверждал представления станичных сборов о зачислении в донские казаки «озимейных казаков» и «зажилых бурлаков». Круг разрешал казакам выезд заграницу к «родимцам», на богомолье, для торговли с товарами и пр.
Старел казак, обессиливая от ран и болезней, нуждался в покое и, если не было у него семьи, которая приютила бы его, Войско шло ему на помощь. Такие казаки отправлялись в монастыри, служившие в ту пору лучшим убежищем для престарелых и больных.
И можно только удивляться, как во времена, когда большие и сильные государства брели в рабстве и насилиях, на юге России процветало свободное государство, устроившее своих членов так, как только много позже стали устраивать другие государства.
Не зря с ранних времен своего существования казаки говорили: «Все нашему житью завидуют…», «Зипуны у нас сермяжные, да умы бархатные…»
Глава X
Как же управлялась в эту пору казачья станица?
Всеми делами ведал в ней и творил суд и расправу станичный атаман, выборные старики и станичный Круг. Атаман избирался на один год.
Круг собирался на площади, майдане; зимою, в крепкий мороз, в станичной избе. В каждой станице был свой день для сбора круга и выбора атамана. Так, в Верхне-Курмоярской станице выборы бывали 6-го января, в Богоявление, в станице Есауловской — в четверг на маслянице и т. д.
Если в станице был священник, то служили у станичной часовни утреню, после чего станица скликалась на майдан, или в станичную избу. Приходил туда и станичный атаман с насекою.
Насека изготовлялась следующим образом: выбирали прямой терновый ствол и, не срезая его с корня, делали на нем частые насечки. За время роста терна насечки заплывались кожицей и образовывали возвышения. Получалась пестрая прямая трость. Когда она вырастала до двух аршин, ее срезали и украшали на верху серебряной шапкой — булавой. Отсюда и произошли названия: «насека» и «булава». Так и поговорка сложилась на Дону: «не атаман при булаве, а булава при атамане».
Атаман долго и истово молился перед иконами в станичной избе. Перед образами теплились лампады. Казаки ставили зажженные восковые свечи: тихо было в избе. Слышны были тяжелые вздохи молитв.
Атаман оборачивался к казакам и говорил:
— Простите, атаманы молодцы, в чем кому согрешил.
Гулом пронеслось по избе:
— Благодарим, Зиновий Михайлович, что потрудился.
Атаман клал шапку на стол, поверх шапки клал насеку. Это означало, что он отбыл свой срок и нужно выбрать нового атамана. Для этого должен был быть раньше еще выбран почетный старик, который и передаст новому атаману насеку, от лица всей станицы.
— Есаул, — говорил атаман, — доложи!
Станичный есаул выходил перед стоящих кругом казаков и говорил:
— Кому, честная станица, прикажете насеку взять?
На кругу поднимался шум. Каждый кричал своего избранника. Старый атаман и есаул прислушивались, на ком остановятся. Наконец, как будто одно имя стало чаще повторяться.
— Сохрону Самойловичу. Сохрону Самойловичу, — соглашались казаки.
Софрон Самойлович, наиболее уважаемый в станице старик, брал насеку и становился на место атамана. Разгладив седую бороду, в сознании важности и ответственности происходящего, он медленно и негромко говорил:
— Есаул, доложи!
Есаул обращался к станице:
— Вот, честная станица Курмоярская! Старый атаман свой год отходил, а вам без атамана быть нельзя. Так, на кого, честная станица, покажете?
Снова поднимался невообразимый шум.
— Макея!.. Макея!.. Макея Яковлевича!.. — кричали одни. Их перебивали другие:
— Якова!.. Якова Матвеевича!
Хорошее ухо нужно было иметь есаулу, чтобы в разнобое голосов уловить, чье имя повторяется чаще, за кем становится большинство. Кто-то возмущенно кричал:
— 3-зач-чем Якова Матвеевича? Григория Петровича надо-ть просить.
И опять, и уже дружно кричали:
— Якова!.. Якова Матвеевича!..
Есаул докладывал старику:
— Сохрон Самойлович! На Якова Матвеевича указывают, — и кричал казакам:
— Помолчите-ста, честная станица!
Софрон Самойлович троекратно спрашивал примолкший Круг:
— Так на Якове Матвеевиче порешили?
— На Якове Матвеевиче, — раздаются одинокие голоса.
Остальные молчат, подтверждая выборы.
Из среды казаков выдвигается Яков Матвеевич.
— Ослобонить бы надо, — говорит он хмуро.
Он смущен и доволен оказанным ему вниманием, но и озабочен. Не сладкая, хотя и почетная служба ходить атаманом. Суеты, хлопот и неприятностей — не оберешься. Он знает, что «атаману — первая чарка, — атаману и первая палка…»
— Может и то, честная станица, ослобоните. За старостью… за ранениями.
Станица молчит. Кое-кто посмеивается — дескать, «попался».
— Потрудись, Яков Матвеевич, на тебя станица указала, — раздается одинокий голос.