Истории СССР
Шрифт:
А тут революция бандитская грянула, директора гастронома грохнули, а тот, новый, своих мясников привёл. Этот, шурин, вроде как без дела остался. По дворам ходил, курей хозяевам потрошил, чтобы душеньку отвести. Ну, рыбу когда поймает, кишки выпустит, вялиться повесит. Потом с копателями снюхался. Стал помогать им в раскопках, а потом тол да динамит по дешёвке прикупать. Может пригодится, рыбу глушить по весне, когда на нерест прёт. А может, кто и купит с наваром?
Вот тут-то умерли мои родители. Чтобы их квартирку детям подрастающим спасти, выписался я из своего дома и прописался к родителям. Тогда, в 1988 году, ещё прав на частную собственность у коммунистов не практиковалось.
Семь лет ещё жили мы дружной семьёй. Кормил, поил я всё ораву, в институты устроил. И вдруг, как снег на голову, узнаю, что творят они все не то, что я велю, а что они с мясником порешают. А мамашенька утвердит. Мясник с копателями деньги стал зашибать, дети возле него крутятся. Наркота, разврат, убийства кругом как в преисподней. Натянул я вожжи, а мне и говорят, иди-ка ты отсюда по тому адресу, где прописан. Я глотку драть, а мясник за топор. И глаза прозрачные такие, немигающие. Потом ментов вызвали, повязали меня как хулигана, нарушителя их спокойствия.
Тут-то я и вспомнил, как ихняя мамашенька про ленинградскую блокаду рассказывала. Пока их не эвакуировали, она тут пожила с полгодика. Работала со своей мамочкой в детском садике, поближе к снабжению. И всё рассказы рассказывает, как на улице люди от голода умершие валялись, а кто-то у них куски мяса отрезал. Наверное, эти людоеды сдохли давно в адских муках. А праведницы вот до сих пор живут и здравствуют.
Много людей умерло от голода в блокаду. Только живёт, по сей день, мамашенька-вещунья. Празднует свой девяностый годочек. И сынок её промышляет с копателями, копейку на хлеб с салом зарабатывает. Дети мои возле них крутятся со своими детками. А по праздникам на моей даче на скамеечке, что я на бережочке поставил, устраивают пикники с шашлыком. Друзей-покровителей, своих грузинских князьков Бадрика и Томазика в гости зазывают. Бывает, что и Мишу с Женей, господ попроще, к столу допустят. Уж очень хорошо мясо разделывает их дядя. Вкусные шашлычки получаются у рукоделов. Сочные такие. С кровью.
Гласность, деньги, два ствола
После того, как я получил грязной кляузой в зубы от своих «дружков» и однопартийцев, выронил прямо из рук мечту удрать на год в Париж из этой помойки, найти мотивацию счастливой жизни мне было трудно. Два года я боролся за свою правду, пытался отстоять своё место под солнцем. Но коллективный разум Театрального института отторгал меня из последних сил. Меня не только «прокатили» на замещение вакантной должности заведующего кафедрой, но всеми членами коллектива выражали мне своё нежелание дышать со мной одним воздухом. Меня считали не поражённым в правах, а поразившим насиженное избранным народом, тёплое место под прозрачным питерским солнцем. Со мной демонстративно перестали здороваться все преподаватели института. Студенты загадочно шептались и вызывающе плохо вели себя на моих занятиях. Дольше терпеть этого я не мог. Я хлопнул дверью.
Антисемиты из различных разрозненных обществ и кружков предлагали мне сто мест на выбор, прочили головокружительную карьеру, в случае победы, сулили полцарства. Но находиться в их обществе и искать виновных в развале страны я не хотел. Точку поставил спор о власти в кремлёвском закулисье. Генсеком стал Горбачёв. Началась эра абсурда.
На прямой, как стрела, дороге к коммунизму образовалась глубокая пропасть. Все враз заорали. Гласность, гласность, гласность. Искали виноватого. Кто завёл народ в дерьмо? Кто привёл этих слепцов на край пропасти? Орали, что коммуняки зажрались, у них в домах много хрусталя и ковров, госдачи в Комарово и чёрные служебные машины типа «Волга». Секретарь Обкома КПСС Гидаспов купил в комиссионке «Мерседес», такой же, как был у Высоцкого десять лет тому назад, но демократы от возмущения лезли из кожи. Обо всём дерьме, которое делали своими руками семьдесят лет, Неврозовы теперь орали громче пожарной сирены. Хотелось захватить власть и набить карманы.
Я решил с головой уйти в семейные дела, заняться воспитанием детей и созданием домашнего уюта. Тиме было двенадцать лет, а Оле — восемь. Предстояло десять лет, три тысячи шестьсот пятьдесят дней их вкусно кормить, красиво одевать, забавно развлекать, учить уму разуму, живописи, литературе, кино, музыке, спорту и набору необходимых предметов в английской школе. И это каждый день, без перерыва на обед, без объяснений, почему не смог. Теперь мне было всё равно где работать, лишь бы работать. Поменьше. При этом хотелось получать побольше. Получать много денег. За мою избранность. Вытравить во мне еврейскую страсть к лёгкой наживе не удалось ни пионерской, ни комсомольской, ни башлевистской организации верных ленинцев. Остап Ибрагимович Бендер был нашим маяком! Дай миллион! Пилите, Шура, пилите! С таким счастьем и на свободе?!
Один антисемит позвал меня в тихую обкомовскую заводь для «сбитых лётчиков», проколовшихся на излишествах не наступившего коммунизма. Я подумал, прикинул, взглянул на себя в кривое зеркало и пошёл. Пока я тянул кота за хвост, ожидая, что в Театральном институте поменяется ректор, на моё место взяли другого заведующего кафедрой — махрового генерала в отставке Лёзина. А туда ли я иду, вертелось в голове? Но было поздно. Как в том анекдоте, где медсестра по ошибке сообщила мужу о смерти его жены, а потом, опомнившись, извинилась за ошибку. Но он, зарыдав от скорбной вести, замахал на неё руками «вы сказали, вы сказали!» Карте место!
Институт был всесоюзный, помпезный. Такой пузырь на пустом месте умеют делать только коммунисты. Что могут преподавать партийные секретари, выведенные за пьянку и ****ство за черту оседлости Обкома КПСС? Логичным было бы предположить — методы развала коммунизма! Но не тут-то было. Они все преподавали коммунистические методы воспитания молодёжи. Твою мать!!!
Душу грело то обстоятельство, что в этот совет мудрейшин я должен был приходить два раза в неделю. Доценты и профессора у коммунистов не перегружались. Их драгоценные, ни с чем несравнимые, добытые в праведных трудах знания высоко ценились. Шесть часов лекций в один день и шесть часов в другой, руководство курсовыми работами в уме — вот и штатная нагрузка за оклад в пятьсот рубликов. Два пишем, три в уме. Продавец с кокошником в Гастрономе в месяц зарабатывала сто двадцать рублей, но остальное доворовывала. Так страна и жила — в полном… равенстве!
Главным моим утешением было то, что факультет института находился на территории Александро-Невской лавры в бывших хоромах отца-настоятеля и каждый раз по пути на работу я заходил в Свято-Троицкий собор помолиться. Таинственное пространство собора, прорисованное лучами солнца, лики святых, мощи Святого Благоверного Князя Александра Невского, тихая молитва пред иконой Великомученицы Варвары успокаивали мятущуюся мою душу, вселяли покой. Божий дух воскрешал во мне Веру, Надежду, Любовь. А за ними приходила и мудрая их матерь, София.
Но пришлось попротирать мне штанишки и на собраниях партийцев. Не ходи на собрания нечестивых, сказано в писании. Но как не пойти? Малодушен смерд, труслив и жаден. Ректор, добрый человек, узрел во мне лидера и назначил меня деканом факультета. Я не хотел, но отказать ему постеснялся. Надо было выручать коллектив. Прежний декан слёг с инфарктом, допился до «белочки». А тут ещё гласность разбушевалась в стране, прямо эпидемия какая-то. К нам ехали повышать квалификацию преподаватели и руководители профтехучилищ со всех концов страны. За два месяца проживания в общежитии люди доходили до «белого каления». Деньги заканчивались быстро, а из дома не присылали. Ну, понятное дело, в людях росло возмущение пустой болтовнёй розовощёких путеводителей к коммунизму, когда на дворе разгулялась перестройка. Горбачёв воду мутил, сокращая и уничтожая все те ракеты, которые эти люди со своими учениками создавали нечеловеческими усилиями. Им бы в пору послушать рекомендации создания кооперативов по выпуску шаурмы, а им вталкивают методы коммунистического бескорыстного труда. Меня слушатели завалили жалобами. Я не знал, что с ними делать и отпускал людей восвояси досрочно. Они долго трясли мою руку, приглашали к себе в гости, а потом затихали в тихой радости, как от наркоза. Дома у жены под боком всё-таки лучше греться у сиси, чем с чужими тётками обмениваться венерическими заболеваниями. Прав был великий Ленин. Учиться, учиться и учиться!