Истории СССР
Шрифт:
Я как всегда был со спортивной сумкой, набитой учебниками и борцовской формой, чтобы продолжить обычное расписание своей жизни: после работы в техникум, потом на тренировку, а после тренировки — на джазовый концерт в Дом культуры пищевиков на улицу Правды.
Мои приятели Вовка Рябинин и Сашка Шестаков уговорили меня туда пойти, обещая неземное зрелище. У Сашки комнату снимали «зверьки», грузинские студенты из Бонча. Они кинулись из Грузии в московские и ленинградские институты, покупая себе экзамены. Жадные до легкой наживы преподаватели, с аппетитом брали взятки. Сдал грузинский парень экзамены по русскому на пятерку, купил джинсы, батеновую сорочку и… стал человеком.
Один из этих постояльцев гарантировал нам проходку на концерт. Я предложил сослуживцам зайти в баню и смыть с себя пот и грязь овощебазы, но желающих не нашлось. Все спешили по домам, где привыкли, экономя рабочее время, умываться над чугунными раковинами.
Подошел автобус и все втиснулись в него, как сельди в бочку. Остались только я со спортивной сумкой и Маша, молодой инженер из аналитического отдела. Маша, как оказалось жила совсем рядом, в новостройках Комендантского аэродрома.
— Хочешь чаю? — спросила она доброжелательно. — И душ можешь принять. У нас горячая вода есть.
Я обрадовался такой удаче. «Может еще и в кино успею?», — мелькнуло в голове. В «Авроре» шёл новый фильм «Я шагаю по Москве» с Галиной Польских. Она мне очень нравилась. На Машу я смотрел как на заботливую и добрую маму и, ничего не подозревая, согласился.
Маша жила со своей мамой в хрущёвской двухкомнатной квартире на пятом этаже. Мама ещё была на работе, и нам сразу стало легко и весело. Маша поставила чайник и пошла в ванную комнату, а мне дала почитать журнал «Работница» и попросила подождать. Из репродуктора Эдита Пьеха картавила что-то со своим акцентом про «червонний аутобус». Маша вышла из ванной в махровом халате и загадочно улыбнулась, сощурив свои карие глазки. Стоя под душем, я мучительно расшифровывал эту загадочную улыбку и не мог понять, на что мне намекает эта взрослая тетя. Неужели на «это»?
Когда я вышел из душа, Маша лежала на диване, запрокинув руки за голову, как «Маха» Франсиско Гойи. Пьеху заглушили звуки оркестра Дюка Элингтона, наполняя комнату атмосферой восточной экзотики джазовой пьесы «Караван». Чай дымился на столе с бубликами и малиновым вареньем. Такой решительности я не встречал еще ни у одной девушки. Маша сама руководила всей стихией, возжелав близости больше меня.
Чай мы выпили холодным. Потом сварили картошку. Я ужасно хотел есть. В комнате висела гнетущая пустота, и Маша предложила проводить меня до автобуса. Мне вдруг стало стыдно, когда я представил себе, что меня может кто-нибудь увидеть с такой тетей. Ей было лет двадцать, а может и двадцать пять. Такую бездонную сочную теплоту женского тела я узнал впервые и запомнил навсегда. Всю жизнь она меня манила, как самое сладкое лакомство.
Я пропустил занятия в техникуме и тренировку. Сходил в кино и пришел в Дом культуры. Сашка подвёл меня к своему квартиросъёмщику, невысокому, веснушчатому пареньку в модном свитере:
— Стас Домбровский, президент джаз-клуба «Восток».
— Почему «Восток»? Вы что на цимбалах играете?
— Да нет, это мы при Райкоме комсомола. В противовес империалистам. У них Запад, а у нас — Восток.
Вот это номер! Куда же это большевики сворачивают? Ведь тот из нас кто любит джаз, он быстро Родину продаст. Весенний ветер хрущёвской оттепели задувал в ширинку и провоцировал рецидивы Новой Экономической Политики. В 1957 году Никита Хрущёв, заискивая с Кеннеди, разрешил приехать в СССР на фестиваль молодёжи джаз-бэнду Бенни Гудмана. Москва стояла на ушах днём и ночью, скамейки в парках ломились от влюблённых, любви между народами не было конца. Увидев такую реакцию советских комсомольцев, Хрущёв схватился за голову. Но было поздно.
На концерте трио Юрия Вихарева исполняло джазовые композиции. Я своим ушам не верил, что такая музыка звучит в советском клубе работников пищевой промышленности. Хрущёв рос в моих глазах. Так они скоро граждан и за границу отпустят? По миру пойдём! На сцене Колпак бубнил на контрабасе, задавая ритм, Юра Вихарев рассыпал звуки падающих бус на клавишах своего пьяно, а Рома Кунсман хрипел на саксофоне, страдая от безответной любви. Публика в такт качала головами, а я, ёрзая на стуле в ритме джаза, выискивал в зале привлекательных девчонок. После встречи с Машей я почувствовал себя взрослым ловеласом.
В перерыве публика дружно пускала клубы дыма во дворике, а другие толкались в буфете за порцией советского шампанского и песочным пирожным. Стас предложил мне записать у него на магнитофон пласт новой английской группы «Битлз». Совсем недорого, за трёху.
Что?! Трёху за «Битлз»? Наглый, однако, этот Стас. У Рудика Фукса можно Билла Хейли, Дина Мартина и Элвиса Пресли за трёху записать. А у этого «зверька» за трёху писать какой-то «Битлз»?! Но за предложение я Стаса поблагодарил.
После концерта плотная толпа любителей джаза двинулась по бульвару к станции метро «Владмирская». По дороге я с легкой небрежностью склеил симпатичную девчушку с обворожительной попкой и сам удивился, как легко это у меня получилось. Таня жила в Автово. Я ее проводил, потискал в парадной и домой вернулся за полночь. Мама как всегда начала причитать, что она всю ночь ждёт меня, волнуется и не может спать. Что я мог ей ответить? Я раздражался и дерзил. Ведь я уже был взрослым и самостоятельным. Мне стукнуло шестнадцать лет. Я уже получил паспорт.
«Битлз» своими песенками на сорокапятке не произвели на меня никакого впечатления. Но я сильно ошибся. Битломания пролилась на мир благодатным дождём. Как грибы после дождя в Питере стали появляться их подражатели. Гитары, пылившиеся годами на полках магазинов, раскупались со скоростью хлеба перед наводнением. Смельчаки отрастили волосы до плеч, заузили брюки и оторвали у пиджаков воротники. По чистой случайности или по злому умыслу, обувная фабрика «Скороход» выпустила полуботинки с острыми носами. Как у «Битлз»! Чтобы их одеть, нужно было взять обувь на размер больше. И брали. По пятнадцать рублей за пару.
Я пришел к Стасу со своим магнитофоном «Комета» и с Таней. Пока я записывал «Битлз», Стас пошел на почту, получить денежный перевод от отца из Поти. А мы с Таней целовались взасос под песни парней из Ливерпуля и трогали друг дружку за запретные места.
Вся комната Стаса была завалена схемами, блоками, электронными лампами, динамиками, проводами и двумя большими деревянными ящиками величиной со шкаф. Старый пружинный матрац стоял между ними, как в будуаре. Он мастерил акустическую систему «под Грюндиг», предназначавшуюся для прослушивания пластов с хорошим звуком. В советской торговле таких чудес найти было не возможно. В магазинах продавали только советские хрипящие и шипящие проигрыватели «Ригонда», «Маяк» и «Юбилейный». А народ ещё полным ходом использовал для домашних увеселений патефоны.
Стас мне сразу показался добрым парнем. Во-первых, он оставил нас с Таней наедине и мы вдоволь натискались. А во-вторых, Стас, придя домой и, обнаружив, что полученные двадцать пять рублей он по дороге потерял, даже не повел бровью.
— Щедрый парень — подумал я.
У Стаса оказалось много хороших пластинок, и он согласился мне их записать совершенно бесплатно, если я оставлю ему магнитофон. Потом вывел меня в коридор и попросил оставить еще и Таню.
— Как? Она же моя девушка! Она может на меня обидеться?!