Истории СССР
Шрифт:
До начала семестра после летних каникул оставалось несколько дней и Вовка предложил мне съездить в деревню, в Новгородскую область к дядьке его жены Эллы. Он хотел забрать кое-какие запасы варенья и соленья, дары леса, которые приготовили их родственники им на зиму. Хозяйственный был паренёк. Я с радостью согласился, потому что любил охоту и рыбалку. Не помню точно, но кажется просмотр фильма «Снега Килиманджаро» с Грегори Пек и Авой Гарднер, сподвиг нас к обсуждению темы охоты. Мне она была близка и понятна с детства. А вот Вовка на охоте никогда не был и с восторгом ухватился за мой «винчестер», тульскую двустволку ИЖ-58. Собирались мы не долго, и вечером встретились на Конюшенной площади.
В ночном автобусе разговоры быстро утихли и мы погрузились в дорожный, настороженный сон. Прервал его шум выходящих пассажиров. Пустынная, безлюдная площадь подчёркивала свою провинциальность чередой низких, серых облаков. Скованные ночными изгибами тел в тесных креслах, в мурашках недосыпа мы пересели в маленький, грязный автобус местных линий, который должен был довезти нас до заветной деревеньки Бабье. По обе стороны переливались золотыми и зелёными волнами поля ржи, льна и пшеницы. На колдобинах просёлочной дороги мы опять погрузились в дремоту. Резкий тормоз нас всех разбудил. Водитель, включив задний ход, немного отъехал. Люди ахнули, увидев прямо перед автобусом огромного чёрного племенного быка. Он стоял как скала и тыкал в автобус своими развесистыми рогами. Спросонья я предложил выйти и отогнать быка, но получил на это предложение полный, развёрнутый ответ местных жителей. Они с быком были знакомы не первый год. Кто-то начал рассказывать леденящую душу историю о том, как этот бешеный племенной бык бегает по окрестным лесам и деревням и пригвождает своими острыми рогами зазевавшихся мужиков к забору. Бабами тоже не брезгует, если они не успеют унести ноги. Трогать и убивать его никто не может, потому что куплен он был в солнечной Испании за огромную сумму иностранной валюты. Наших российских порядков он не понимает. Вот и чинит испанскую вакханалию. Но наши российские коровы были им очень довольны и сильно прибавили в отёлах и надоях. Посредством ряда сногсшибательных манёвров удалось быка объехать и устремиться с ветерком в родные дали.
Деревня Бабье состояла из семи дворов, живописно расположившихся на спуске к мелководной речке. Противоположный берег её был крут и порос густым лесом. По дороге ходил гусак во главе стаи и громко кричал. Оказалось, он прощался с белым светом, потому как через несколько минут заботливо и умело ощипанный женой Егора, гусь молча сидел в печи в компании антоновских яблок. Воскресный день совпал с вселенским праздником, приездом родной племянницы в гости к дяде Егору, да ещё с супругом и с городскими сотоварищами. Гусь, можно сказать для этого и жил, этого и дожидался. Отмечалось это событие по самому высокому разряду деревенского протокола, наравне со свадьбой и похоронами. В саду, под яблонями, соорудили столы для всех жителей деревни. Огромные бутыли мутного деревенского самогона украшали их, как мейсенские вазы. Пили в Бабье всегда много, но сегодня питьё разрешённое, лицензионное. Борова трогать не стали, приберегая для ноябрьских праздников и Покрова. Обошлись поросятами.
Изо всех щелей дымилась баня. Деревенские дети бегали и от радости орали, как накуренные. Егор повёл нас парить. Сам мелкий и сухой, он, казалось, и не чувствовал адского жара и хлестал нас, спрятавшихся на нижней полке, берёзовым веничком, не потерявшим свой аромат со дня Святой Живоначальной Троицы. В холщовых рукавицах, с портянкой на голове он раскрасил нас веником до цвета спелой вишни. Быстрые, холодные струи речки казались после парилки тёплым молоком. Когда Володя растянул привезённый с собой гамак и лёг в махровом малиновом халате отдохнуть после баньки, покачиваясь и покуривая трубку, деревенский народ, открыв рты, сбежался смотреть, как на пожар. Добрые и наивные люди жили в русских деревнях. Ещё не пуганные телевизором.
Егор вдохновенно суетился по хозяйству в радостном предвкушении совместной, одобренной женой, выпивки. Речь Егора перед первой стопкой была не долгой
— С приехалом, сродственнички!
Аромат первача сильно полоснул по горлу и прочистил ноздри. Рыльца поросят смотрели на нас из гречневой каши без укора, а гусь в яблоках смущённо краснел на закате своей зажаренной кожицей. Солёные грибочки оттеняли горечь самогона неповторимым лесным ароматом. Блинки, окунувшись по пояс в сметану, снимали всякую изжогу и смягчали гортань. А после второй стопки, как водится за помин душ усопших и убиенных, она ой как нужна в деревне. Почти как ножик. Ну, или топор. В деревне без топора ни-ни. Егор принёс гармошку. Затянули песню. Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян… Бабы заголосили со слезой. Такая вдовья доля. С войны ко многим в дома вместо мужей пришли только похоронки. А мужик в России всегда редкость, а стало быть, в цене. Особенно хозяйственный. Хоть и пьющий. После захода солнца перебрались в горницу к самовару, к тёплой печке. В путанном застольном разговоре про всё и всех, от Юрки Гагарина до сутяги-бригадира, зажимающего трудодни, пришла сладкая дрёма с запахом свежего душистого сена. Без соломы. Чистый клевер!
Рано утром над головой заорал петух. Я пожалел, что мы его вчера не съели. Но впереди ещё было время. Натянув сапоги и забросив ружья на плечи, мы отправились бродить по полям. Егор с деревенским стадом оказался не далеко и показал нам, где погонять зайца. Его пёс, услужливо виляя гостям своим облезлым хвостом, бросился по кустам, искать добычу. Но рвение его быстро иссякло и он вернулся к хозяину. Мы шли опушкой леса и болтали о вчерашнем пиршестве, когда прямо из-под ног выскочил заяц и бросился наутёк. Я вскинул ружьё, выцелил его по ушам и… вместо выстрела, чуть не сломал себе палец. Забыл снять ружьё с предохранителя. Живи, косой!
Вечеряли окрошкой с простоквашей и печёной картошечкой. Полакомились печёной куропаткой, которую Егор поймал шапкой, пока пас стадо. Девчонки собрали земляники и подали её на десерт со сливками. Егор советовал нам пойти на кабана, но у нас в голове гулял ветер. Хотелось просто побродить с ружьём по лесу и наудачу снять тетерева или глухаря. Полно в лесу было дичи. Услышав в разговоре, что я учусь на инженера по приборам авиационной медицины, Егор стал упрашивать меня сделать аборт его жене, Кате. А то детей стало так много, что всем не хватает зимой еды. Но я аборты делать не умел, чем сильно его расстроил. В пространном рассказе о сути своей профессии он выделял только до зарезу ему нужное слово медицина. Однако не только это отравляло Егору жизнь. Его головной болью был тот самый колхозный племенной бык. Егор работал пастухом. Спасу с этим быком никакого не было. Месяц тому назад опять доярку к забору пригвоздил. Видимо хитрые испанцы втюхали его нашим скотоводам прямо с корриды. Всех быков в стаде он перекалечил. Неделями в лесу пропадал, а случись с ним что, с Егора девятьсот рублей штрафу грозились востребовать. А он их столько и не видел никогда в своей жизни. С этой тяжёлой мыслью и пошёл Егорушка спать.
Мы с Вовкой лежали на сеновале и обдумывали план завтрашней охоты. Сверчки звонко орали во всю глотку. Изредка, смиряясь со своей судьбой, тяжело вздыхала корова, на секунду заглушая равномерный храп безразличного ко всему борова. Сквозь щели в крыше на тёмном августовском небе виднелись звёзды. Во всём царил миропорядок.
Когда Егор разбудил нас, мы не сразу поняли, в чём дело. Казалось, только закрыли глаза, а уже утро. Только истошный крик петуха вернул нас в действительность. Надо было его зарезать, гусь утром так бы не орал. Мы выпили крынку парного молока с душистым хлебом, макая его в мёд. Натянув на себя одежду, патронташ и ружья, мы спустились к реке. Река парила на утренней прохладе и дала нам умыться ключевой водой. Окуни сухо щёлкали хвостами, пожирая зазевавшихся мальков. Через реку тянулся ветхий дощатый мостик. Мы перешли на другой берег и вскарабкались по круче, хватаясь за стволы ольховых кустарников. Красноватое вспаханное поле простиралось до самого леса. На поле жировали вороны, с опаской поглядывая на непрошеных гостей. Руки сжимали цевье ружья, не ощущая его тяжести. Подняв стволы, мы спугнули ворон, но они вскоре возвернулись к трапезе, одарив нас недобрым взглядом. От кустов отбежала лисица, но как только мы поднимали стволы, она увеличивала дистанцию. Так, незаметно, она заманила нас в лес и, видимо, увела от своей норы. Со свистом пролетели утки, но мы не успели даже опомнится. Над просекой, метрах в сорока, потянул вальдшнеп. Можно было попробовать снять его, но не хотелось нарушать этой изумительной тишины. Вернее это была не тишина, а тихое утреннее ворчание, хлопоты по лесному хозяйству. Да нам вообще не хотелось никого убивать. Нам была приятна погоня, с ружьями наперевес. Просто походить по лесу, полежать на коврах его душистых трав, послушать щебетание птиц. Мы шли по высохшему болоту с редким кустарником и множеством упавших деревьев, в надежде поднять на крыло тетерева или глухаря. Егор сказал, что в этих местах много кабанов и мы с Вовкой договорились встречать их меткими выстрелами в лоб. Но ни картечи, ни пуль мы с собой не взяли. Мы шли, осторожно ступая и прислушиваясь к каждому шороху. Внезапно впереди за кустами раздался хруст сухих ветвей и так же внезапно пропал. Мы замерли на месте, открыв рты. В напряжённой тишине был слышен только стук наших сердец. Ясно, что птица так шуметь не могла. Кто же это? Кабаны? Мы, не сговариваясь, стали искать глазами дерево, но кроме сухих берёзок, с палец толщиной, ничего поблизости не было.
— Может это лесник? — шепнул я.
И в этот момент хруст снова повторился и стих, заставив нас крепче сжать ружья. Я сделал два осторожных шага и выглянул из-за кустов. Шагах в двадцати стоял невероятных размеров чёрный бык и время от времени пощипывал травку. Его огромная, мохнатая холка то и дело вздрагивала. Чудовищных размеров голова стремительно поднималась и также резко застыв, смотрела вдаль. Он прислушивался. Прямо из огромной башки торчали два серповидных рога, зловеще сверкая на солнце. И весь он искрился нетерпением.
Я почувствовал, как мои руки выпускают ружьё и ноги становятся ватными, как будто вся кровь вытекла из них. Стрелять в это чудовище мелкой дробью, значило для нас замену одной казни другой, более страшной. Свирепости у этого палача было с избытком. Тогда мы ещё даже в кино не видели корриду, но, начитавшись Хемингуэя, нафантазировали себе достаточно много. Вова, не видя происходящего, по моим реакциям и жестам почуял неладное и ждал моей команды, глядя на меня преданными глазами. После нескольких молниеносных комбинаций в ватном мозгу созрело единственное решение