Истории СССР
Шрифт:
Я мечтал, чтобы у нас было двое детей. Сыночек и доченька. Жена сопротивлялась, хотела гулять, ходить в театры и наслаждаться жизнью. Я зарабатывал достаточно денег, чтобы она могла сидеть дома с ребёнком. Но ей было скучно. К тому же её мать внушала ей такую стратегию, чтобы она была независима от мужа и работала, хотя бы на минимальную зарплату. А жила на его — большую. Тогда муж не сможет упрекнуть, что кормит жену. Так мы и жили, ели хлеб, а вино пили. Когда жена забеременела дочкой, врачи не рекомендовали ей делать шестой аборт. В мае 1977 года 17 числа родилась доченька, Тима назвал сестру Олей Сизиковой, по имени любимой девочки в детском садике. Вскоре в нашем кооперативном доме уехала в Израиль очередная еврейская семья и, доплатив полторы тысячи рублей, мы переехали в двухкомнатную квартиру на девятом этаже. Правда там текла крыша, которую я сам быстро починил. Теперь жена с тёщей насели на меня, чтобы обменял эту квартиру и комнату на трёхкомнатную и успокоился. Купили мебель и зажили бы как люди. Но жить, как эти люди, я не хотел. Особенно за эти два года, которые приходилось каждый день ездить в новостройки и видеть это убожество. Летом 1978 я заработал деньги на съёмках фильма «Д’Артаньян и три мушкетёра». Большие деньги. Полторы тысячи. Близилась r финалу работа на «Сибириаде» Андрона Кончаловского, который посулил мне солидный куш. Поэтому я искал вариант обмена с доплатой, но непременно в центр, в старый Петербург. Несколько вариантов в старых доходных домах с большими коммуналками были, но производили они убогое впечатление. Как-то по осени мы с сыночком поехали в зоопарк. Насмотревшись на макак и белых медведей, мы зашли в кафе полакомиться пломбиром. Кафе находилось в подвале дома 61/28 по проспекту Максима Горького. На водосточной трубе возле входа в кафе болталось объявление об обмене квартиры в этом доме. Такой пиратский способ развешивания информации только входил в моду. Я потащил сыночка заглянуть в эту квартиру на четвёртом этаже. Дом был выстроен в стиле «модерн». В квартире проживала семья профессора Машовец. Они хотели обменять эту квартиру и квартиру в новостройках на одну, но большую. И непременно в сталинских домах, и непременно на проспекте Шверника. Когда я вошёл в их квартиру, я лишился дара речи. Огромное окно в дубовой раме выходило на парк и шпиль Петропавловской крепости, высоченные потолки были сделаны из дубовых панелей, инкрустированный паркетный пол, витражные окна на парадной лестнице и в ванной комнате громадных размеров, а в углу одной из трёх комнат красовался болотно-зелёным мейсенским кафелем немецкого типа камин. Вот это я и искал всё свою жизнь. Плохо понимая, что от меня хотят хозяева, расспрашивая про имевшуюся у меня жилплощадь, я вышел огорошенный бороться за свой дом на этой Земле.
Когда в феврале 1978 я защитил диссертацию, мама со слезами счастья и гордости за сына, подарила мне все свои сбережения на мебель. Она была инвалидом войны и имела право на приобретение импортной блатной мебели. Проникнув в этот клубок привилегированных дельцов, я купил финский гарнитур «Микадо» с обивкой болотно-зелёного цвета, под цвет камина в той сказочной, недосягаемой для меня квартире. Гарнитур, не распаковывая, я поставил в комнате, заломав её на три четверти. Тёща с женой смотрели на меня, как на идиота. Но я начал свой последний и решительный бой. Первой меня опустила моя конкурентка, претендовавшая на ту же квартиру и оказавшаяся посредником, то есть новоиспечённым маклером. Я часто встречал её у Львиного мостика и на Светлане. Она-то и сказал мне ту фразу, которую я, спустя много лет, услышу от своего сыночка. Выдвинув мне космические расценки на доплаты при промежуточных обменах и увидев моё удивлённое лицо, она привела меня в чувство, объяснив, что эта квартира видовая и антикварная. Я постарался с ней больше не встречаться и действовать самостоятельно. Моя мама, на которую я очень рассчитывал, съезжаться с невесткой и вкладывать в обмен свою двушку наотрез отказалась. Тёще я этого и сам не предлагал. Сломя голову, забросив работу в Театральном институте, куда я распределился после окончания аспирантуры, я бегал по обменным рынкам и составлял восьмикратную мозаику промежуточных обменов с доплатой. Поздним зимним вечером, возвращаясь с работы на Ваське, от усталости прикорнув в трамвае № 40, я проснулся на «Светлане». Толпа уже расходилась, но я заставил себя выйти и поспрашивать на удачу. Тут-то я и поймал золотую рыбку. Тётя средних лет с демоническим именем Алла разводилась с мужем-изменником и согласна была поменяться со мной на мою двухкомнатную квартиру своей трёхкомнатной, получив в придачу солидные деньги. Договорились, что я выплачу всю стоимость кооперативной двухкомнатной квартиры и доплачу ей ещё тысячу рублей. При этом ещё нужно было уговорить её мужа, а точнее его новую жену взять мою комнату на Фонтанке. Деньги и тогда кружили голову людям. Василий согласился. Алла жила на Комендатском аэродроме в квартире, о которой мечтал мой полковник в отставке, проживавший на проспекте Шверника в сталинском доме. Его квартира оказалось той, которую видел в долгих зимних снах сын профессора Машовец и мечтавший съехаться со своим, дышащим на ладан отцом. То обстоятельство, что в антикварной квартире профессора Машовца не было горячей воды и плохо работала канализация, подталкивало молодого сыночка профессора к обмену и облегчало мою победу в этой нечеловеческой борьбе. Когда все участники этого обмена договорились и ударили по рукам, я вынужден был выехать в киноэкспедицию с кинокартиной «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» в Пицунду и поставить смертельную схватку у Рейхенбахского водопада, получив совсем не лишний гонорар. Разные задержки и проволочки на съёмках натягивали в струны мои больные нервы. Постоянные новости об отказе участников обмена поставили меня на грань инфаркта. И вот 30 октября 1979 года вся компания собралась в бюро обмена Калининского района у Финляндского вокзала. Перед тем, как получить ордера об обмене, я выдал всем участникам обещанные пачки денежных купюр. Если бы кто-то из них ушёл в этот момент с деньгами, пенять мне бы было не на кого. Но люди все были приличные. Все получали свои ордера и выслушивали все условия обмена и те характеристики жилых помещений, которые будет иметь каждый участник обмена. Когда во всеуслышание чиновник объявил, что я в итоге обмена получаю трёхкомнатную квартиру на проспекте М.Горького, 61/28, квартира 32 общей площадью 88 метров, с потолками 4 метра, балконом в доме-памятнике 1904 года постройки все участники обмена притихли и задумались, не обманул ли я их. Чиновник при этом, как будто только что родился, удивился, что такую жилплощадь на четверых предоставлять не положено. Даже в случае обмена. Санитарная и социальная норма равняется девяти метрам на человека, следовательно, вам положено тридцать шесть метров жилого помещения. А у вас только комнат пятьдесят шесть метров. В воздухе повисла мёртвая тишина. Тут я вспомнил, что полгода тому назад защитил диссертацию, а кандидатам наук положено двадцать метров дополнительной площади. Это меняло дело. Все облегчённо вздохнули. Но чиновник потребовал предъявить документ. Я попросил сделать перерыв и позволить мне позвонить с его телефона. Набрав номер секретаря Учёного Совета Института физкультуры имени П.Ф. Лесгафта, я услышал её звенящий радостный голос, возвестивший о том, что вчера из ВАК пришёл мой диплом кандидата педагогических наук. Я бежал вдоль набережных Невы, я не мог сесть в такси от переполнявшего меня адреналина. Я получил ордер на свою сказочную, антикварную квартиру с камином и видом на ангела-хранителя Санкт-Петербурга, который и меня коснулся своим золотым и всещедрым крылом.
Перевозили меня все аспиранты нашего Булкинского сектора. Распаковывали новую финскую мебель, под цвет камина, с удивлением рассматривали узоры дубового потолка и инкрустированного пола. Мама принесла герань и плакала от радости, не веря своим глазам, не понимая, как её сынок мог такое сотворить в стране хрущоб и коммуналок. Папа помог мне сделать капитальный ремонт, который отнял у меня ещё год жизни. Мы поменяли электрическую проводку, все трубы, отскребли масляную краску с дубовых дверей и оконных рам, отциклевали пол из наборного паркета, отскребли до штукатурки все стены. Заклеив их вощёной новенькой обёрточной бумагой, которую где то по случаю раздобыл мой отец, мы несколько дней ползали по стенам, приставляя к ним столы друг на друга и приклеивая новенькие, по блату купленные импортные обои. На следующий день, высохнув на летнем ветерочке, все обои обвалились со стен на пол. Я чуть не выпрыгнул из окна от отчаяния. Оказалось, что нужно было клеть обои на газеты и сушить их без сквозняков.
Но за ним, за этим годом ремонта, началась та счастливая жизнь, к которой я стремился со дня своего рождения, с тех обжигающих искр на пожаре нашего дома в Локне, с того момента, когда тонул в водовороте наводнения наш шкаф и мои фантики, с того момента, когда я увидел тёплый и уютный дом моего прадеда в Барсаново, с тех лет, которые провели в военных землянках мои родители.
Теперь мои дети ходили в детский садик Всероссийского Театрального Общества на Большой Пушкарской, а по вечерам мы с ними ходили гулять в Петропавловскую крепость. На Елагином острове они с рук кормили орешками белок и синиц, катались на коньках и занимались теннисом. В английской школе получали улучшенное образование. В музыкальной школе учились игре на флейте, выступали в Филармонии, изучали историю живописи в Эрмитаже. И всё это папиными уговорами, знакомствами и подкупом. Всё было рядом, всё было под рукой. Поступили в и закончили Университеты, выбранные папой. Пространство и время определяют многое в нашей жизни.
Я кормил, обувал и одевал свою семью. Долгими зимними вечерами мы собирались у камина и я читал им сказки, Чехова, Толстого. На восходе солнца я всех будил и тащил к окну любоваться заснеженными вершинами деревьев и петропавловским ангелом в золотых лучах солнца. Это всех раздражало и казалось ненужным. А вот летом я строил дом на берегу реки, с яблоневым садом и плантацией клубники. Дети купались, загорали, играли в мяч и ездили верхом. Дом я построил каменный с деревянной мансардой, окнами выходящей на пойму реки Мги. Как у прадеда в Барсаново. Солнце, воздух и вода и Дух святой помогли вырастить детей здоровыми и красивыми. Их мама не знала заботы под моим покровом.
Скоропостижно в марте 1986 года умерла моя мама. Отец, оставшись один, каждый день ездил на её могилку. Через два года умер и папа. Перед смертью он попросил меня как-нибудь сохранить их квартиру для внуков. Не зря же они с матерью всю жизнь гнули свои спины, недоедали, экономили на всём. Но квартира находилась в государственной собственности. За две недели до смерти отца мне удалось осуществить фиктивный развод и прописаться в квартиру к отцу, оставив свой дом на попечении жены и детей. Быстротечность времени и ворох забот о подрастающих детях и семье в лихие 90-е незаметно принесли меня к финалу. В финале случилось землетрясение. Новый 1994 год дети с позволения жены встретили в чужих домах. В моём доме гулял сквозняк. Жена спуталась с грузинскими князьями покровителями Бадриком Какабадзе и Томазиком Кикачеишвили. Они предложили ей работу в своих фирмах. Четыре года на моей шее её тяготили. В ночь на пятое февраля, возвращаясь с репетиции оркестра, дочь села в машину своего нового возлюбленного и он, пьяный, на всём ходу разбил её, врезавшись в автобус на Дворцовой площади. Чудом дочь выжила. Но лицо было изуродовано и переломаны обе ноги. Дождавшись её выздоровления и возвращения сына из Лондона, куда я отправил его на стажировку, я уехал на заработки в Москву, к другу Никите Михалкову. Исколесил полсвета и нашёл врача, который взялся за операцию на лице доченьки. Всё прошло удачно. Она училась в университете и я помогал ей деньгами. Сына я устроил работать в Комибанк к своим знакомым, чтобы приобретал опыт и ответственность. В Москве я жил в гостинице и по субботам приезжал в Петербург, отогреться от казёнщины у своего камина и пройтись по родному городу. Семью мои визиты явно тяготили. На семейном совете получить в обмен на антикварную квартиру три квартиры в новостройках и дачу в придачу мои родственнички отказались. В один из таких приездов дверь моего дома оказалась заперта на новый замок. Жена сказала, что меня в дом больше не пустит, так как я здесь не прописан. Я заорал, как резанный. На мой возмущённый крик и звонок бывшей жены приехали менты и отвезли меня в браслетиках в тюрьму. По заявлению, поданному моими родственниками генералу милиции Понеделко, чуть позже уволенному за связь с организованной преступностью, я обвинялся в грабеже, побоях и оскорблениях блокадницы-тёщи и других членов моей семьи. Меня немножечко арестовали, но отпустили за отсутствием состава преступления. Так, хоть и не надолго, я обрёл свой новый дом. Казённый.
Post Scriptum.
Грузинские друзья Тамазик, Отарик и Бадрик не торопились. Ходили в гости, потаённо поглядывали на вид из окна. После бандитской революции 1991 года мой бывший друг Миша Губкин помог им приватизировать мансарду над моей квартирой. Бывшая жена вышла замуж за норвежского бизнесмена, дочка — за французского, сын стал бизнесменом новорусским. Квартиру мою они продали грузинам за большие деньги. Она вдруг стала антикварной. Деньги поделили и потратили с умом. Даже мне послали несколько МРОТов. Сохранить православную традицию и пронести мой гроб под окнами моего дома в последний путь было некому. Убеждения у моих деток были другие. Не говоря уж о бывшей жене. Да и зачем всё это? Лишнее всё это! Суета!
Курортник
Василию Аксёнову, стиляге и писателю.
После защиты диплома в феврале 1972 года хотелось гульнуть так, чтобы вспоминать об этом всё оставшуюся жизнь. Прошли шесть лет мучительного поглощения знаний. Почти всухомятку. Были, конечно, и весёлые каникулы, и яркие встречи. Но всё равно, хотелось себя чем-то наградить. В голову ничего сверхъестественного не лезло. Как не встряхивал я свои мозги, рисунок калейдоскопа был одним и тем же — Сочи, Сочи, Сочи. Зимой — Сочи, летом — Сочи, граждане, ну голова ж болит. За границу тогда не ездили, а если ездили, то пробивать это через партийные комитеты всех рангов нужно было не один месяц. И не два. И ещё не факт, что какой-нибудь козёл в парткомиссии не позволит покидать пределы СССР, чтобы своими антисоветскими взглядами не опозорить моральный облик строителя коммунизма. Отпускали за границу в основном рабочих. И тут подвернулся мне один умник по имени Миша Губкин из прослойки партийной интеллигенции, который только что вернулся с Чегета. Он с женой купил путёвку в Турбюро на улице Желябова на турбазу в Азау за 74 рубля на человека и рассказывал в компании свои впечатления: лучше гор могут быть только горы! Он был немногословен. Партийная этика! К тому же он был такой загорелый, как будто побывал в Африке. Мысль эта упала в благодатную почву моего сознания, воспитанную хемингуэевскими Снегами Килиманджаро и начала быстро вызревать. Путёвки в турбюро оказались в ассортименте и я взял две. Моя фантазия быстро создала сногсшибательный план — две недели на Чегете завершить лыжным спуском к Чёрному морю в родной, обжитый Сочи. За это время водичка в море прогреется, и «поспеют вишни в саду у дяди Вани». С Марком мы сговорились быстро. Долго уговаривать на вкусное его было не нужно.
Самолёт Ил-18, мерно жужжа своими моторами, принёс нас к подножию Чегета в Пятигорск и через час виляний по Баксанскому ущелью вдоль горной речки, полноводной минералкой Нарзан, с чувством лёгкого подташнивания мы очутились в раю. Кругом, заслоняя небо, высились снежные вершины гор, вдоль реки росли зелёные ели и сосны, из которых выглядывал уютный домик, маня тёплым жёлтым светом сквозь замороженные окна.
Встречали нас местные абреки, бородатые ангелы гор, жадными глазами оценивающие приехавших девчонок. Мне это как-то сразу не понравилось. Моя молодая жена должна принадлежать только мне. Но кроме меня так больше никто не думал. В холле гостиницы новобранцев уже поджидала стая московских самцов с обгоревшими носами, которая набросилась на девушек с любезными предложениями поднести в номер их вещи. Белокурую привлекательную мою жену быстро окружили доброхоты, рассказывая ей разные небылицы. Она хлопала своими заиндевевшими ресницами, переводя свои голубенькие глазки то на одного, то на другого кавалера. Я ринулся к ней, но пробиться сквозь стаю голодных кобелей оказалось не просто. Схватив одного из них за воротник, я швырнул его в сторону. Задев стол, он полетел через расставленные на полу сумки и чемоданы и угодил головой в торшер с цветами. Вечеринка началась. Горшки, с грохотом разлетевшиеся по полу, засыпали всё землёй. На меня сыпались упрёки и сверкания глазами. Жена стояла как оплёванная, не понимая, кто посмел испортить ей такой горячий и заслуженный приём.
— Вася! — разлетелся истошный вопль по ущелью.
— Что с тобой?
— Ты жив?
— Голова, как твоя голова?
— Мы его сейчас.
Я стоял, как одинокий утёс, набычившись и тяжело дыша. «Ангелы гор» налетели на меня со всех сторон и повисли на моих руках. Вася поднялся с добродушной улыбкой и, потирая затылок, растерянно произнёс
— Я хотел только…
Дружный смех снял напряжение. Все понимали, чего он хотел «только» и с ухмылками поглядывали в мою сторону. Я взял свою сумку и пошёл за семенящей, раскрасневшейся женой в свой номер. Там перед открывшейся панорамой Баксанского ущелья я узнал, что опозорил её этой хамской выходкой и что она от меня уходит. Куда — не сказала. Мне ничего не оставалось, как спуститься в холл.