Истории СССР
Шрифт:
Академик Николай Николаевич Яковлев, похвалил меня за познания в области биохимии, Раиса Давыдовна Дибнер была искренно удивлена, что инженеры ЛИАПа так знают физиологию, а Юрий Михайлович Киселёв, с присущим ему фанатизмом, углубился в спор о научных положениях психоанализа Зигмунда Фрейда. Булкин не стал мне портить лето мучительными догадками и отпустил меня до первого сентября, прямо сказав, что я ему понравился, и он меня берёт в аспирантуру по проблеме диагностики состояния технической готовности высококвалифицированных спортсменов.
Обратно домой я не шёл, не ехал на трамвае. Я летел. Я не осознавал всей величины выигрыша, но то, что я выиграл в рулетку, стало понятно только теперь. Постепенно вернулось обоняние, запели птицы. Я глубоко вдохнул запах сирени и полетел в райские кущи.
Лето 1974 года я провёл в постоянных переездах со спортивных сборов, где готовился сам к выступлению в соревнованиях, на съёмки двух фильмов, где зарабатывал деньги головокружительными трюками. Сборы питерских дзюдоистов проходили в Молдавии. Я ещё претендовал на спортивные достижения и тренировался с полной отдачей сил два раза в день. На жаре это делать особенно трудно, но воля помогала терпеть нужду и жажду. На сборах я никогда не болтался без дела, не играл с товарищами в карты. На сборах я тренировался и читал. Приятель мой Володя Богачёв разделял со мной эти интересы.
Комплексная научная бригада лаборатории восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам нашей кафедры физического воспитания ЛИАП, в штатное расписание которой входил и я, работала со сборной командой легкоатлетов спортивного общества студентов «Буревестник» и сборной командой легкоатлетов России и ездила с ними на олимпийские тренировочные базы в Сочи и Кярику. Измерительная методика параметров движения, которую я разработал в нашей лаборатории, была современна и информативна. Профессор Кузнецов, как мы его называли А.И., использовал её в каждом эксперименте, чем обеспечивал мне высокую трудовую занятость. Хотя длилась она короткие часы тренировок, а потом можно было предаваться неги в волнах моря, жарких облаках пара русской бани, прохладе лесных озёр Эстонии, шашлыков возле Азурских водопадов в Сочи или тартусских шпикачиков с эстонским пивом.
В это последнее, перед аспирантурой, лето я со спокойной душой снимался в «Романсе о влюблённых» Андрея Кончаловского в Казахстане на озере Иссык-Куль, в «Свой среди чужих, чужой среди своих» Никиты Михалкова со своими студентами — чеченцами в Грозном, в фильме «Они сражались за Родину» Сергея Бондарчука в Ростове и в «Блокаде» Михаила Ершова под Питером. Из больших работ в кино оставалась на октябрь сцена абордажа кораблей в фильме «Легенда о Тиле» Владимира Наумова. Но об этом нужно было думать немного позже.
Сентябрь вызолотил Каменный остров осенней листвой и наполнил его запахом жухлой травы. Институт наш был маленький, но умный. Директор Виктор Алексеевич Рогозкин, учёный с мировым именем, занимался проблемой питания спортсменов и был членом Международного Олимпийского Комитета. Своё первое ликование от правильности выбранного пути я испытал, принимая участие в обслуживание Международного научного конгресса, проходившего в нашем институте. Ощущение свободы, непринуждённых бесед с иностранцами, связи с внешним миром для граждан нашей зашторенной страны с железным занавесом было сверхъестественным чудом. На конгрессе я познал и ту сторону спортивной науки, которая была связана со шпионажем. Секреты в этой области доставались обычными шпионскими методами и требовали работы агентов, осведомителей и аналитиков. Мой приятель Володя Иссурин часто получал письма из Японии и Америки с обсуждением результатов новых экспериментов. А когда я опубликовал свою работу, подогнав немного результаты, американцы прислали мне своё опровержение на её выводы. Научную литературу в западном мире читали очень внимательно. Впрочем, как и в восточном. Видимо сказывалась ценность прикладного значения этих результатов не только в спорте, но и в других областях. Да и спорт в то время был ареной серьёзной политической борьбы двух систем — социалистической и капиталистической. Каждая научная диссертация доказывала правильность взглядов руководителей нашей страны на основы мироздания и начиналась со слов «Решения съезда КПСС и советского правительства указывают…»
Первым страшным испытанием для меня стало утверждение темы диссертации на Учёном совете института. Целый месяц я бегал счастливый от того, что никто меня не контролирует и не спрашивает, где я был и чем занимался. На моё счастье я довольно быстро опомнился и пришёл на беседу с научным руководителем. Булкин послушал мой бессвязный бред и объяснил мне, что пройти «на шару» можно почти все этапы, кроме одного, самого главного — Высшей Аттестационной Комиссии Академии наук СССР. И если там кто то поймёт, что диссертация не отвечает новизне, научности и практической значимости — её завернут навсегда. Это меня отрезвило и я засел за книги. Разговаривать по этому поводу с умными людьми было почти бесполезно. Никто в материал моей диссертации не углублялся. У всех своих дел было по горло. Публичная библиотека стала для меня родным домом. А вскоре — родным и любимым. Там можно было найти массу интересного. И даже журнал Плейбой.
Валентин Алексеевич Булки был человек замечательный. Но я долго не мог понять, когда заканчивались шутки и начиналась серьёзная работа. Вот как то на сборах в Сочи вечером уехали в горы на шашлыки, а приползли уже ночью. Ну, думаю, всё. Суши вёсла. А утром Булкин стучит в номер. Сам — как стекло. Глаза прямые, брови строгие.
— Ты что, Николай, чего разлёгся. Нас олимпийский чемпион Валерий Борзов на стадионе ждёт. Я с его тренером Пиотровским вчера договорился об эксперименте.
— Когда договорился, о каком эксперименте? Валентин Алексеевич, у меня ж голова болит!
Долго я обретал в отношениях с Булкиным самостоятельность и ответственность за свои действия, за умение поставить, сформулировать и решить научную задачу. Я всё ждал, что он мне диссертацию продиктует, а я её начисто перепишу. Потом понял, что это он ждёт, когда я ему продиктую результаты своих исследований, а он уж подумает, вставить их в свою докторскую или выкинуть в мусорное ведро. Как то говорю ему, что у меня отрицательный результат получается.
— Хорошо — говорит Булкин. Молодец, Николай. Только жаль за это учёной степени в СССР не присуждают.
Перед Учёным советом института тему диссертации новобранцев утверждали на заседании сектора высшего спортивного мастерства. Ерунда какая-то, думаю опрометчиво, все же свои. Ну, пожурят немного. Собрались ленинградские аспиранты Саша Шехтель, Валера Костюченко, Игорь Потапченко, Володя Копысов, Саша Бакуменко, Володя Уманский, Володя Медведев. С других секторов пришли научные сотрудники. Я спокойно рассказываю свои мысли, так мол и так, докажу всем, что земля не круглая, а люди должны по потолку бегать. Ну и началось тут. Бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно. Нет, думаю. Нельзя всех людей за дураков принимать. Это они только в коридоре шлангами прикидываются. Даже Ленка из сектора Игоря Ивановича Комарова из французского журнала процитировала тему аналогичную моей. Убили меня сослуживцы наповал.
Зато на Учёном совете разговор был общим, на одном научном языке. Тему мою утвердили, не смотря на длинное, но точное название «Разработка и экспериментальное обоснование метода диагностики состояния технической готовности высококвалифицированных спортсменов на заключительном этапе подготовки к ответственным соревнованиям».
В октябре Булкин на съёмки «Легенды о Тиле» в Ригу меня отпустил. Признался я ему и в том, что после аспирантуры и защиты диссертации хочу пойти работать в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии совершенно по другой тематике. Он воспринял это спокойно, с пониманием. Только просил серьёзно отнестись к диссертации. Тема не простая, да и олимпийский заказ. Или точнее сказать — очень сложная. Если хотеть не отрицательного результата. Первый год я просидел в библиотеках, выискивал соратников в подходах к проблеме оценки техники движений. Узнал об исследованиях Сеченова, Марея, Бернштейна, Далькроза, Волконского, Дъячкова, Бальсевича, Верхошанского, Зациорского. Дошёл даже до Галины Сергеевны Улановой. Оказалось, что в балете к проблеме оценки движений давно и серьёзно относятся. Движения в танцах записывать не могут, а оценивать объективно никто и не пытался. Всё на глазок, на чей то авторитетный вкус. На первом курсе много на симпозиумы ездил, слушал доклады учёных, выступал в дискуссиях. За год написал сорок страниц литературного обзора, сформулировал проблему, обозначил пути её решения. Сослался на сотню литературных источников.