Истории СССР
Шрифт:
Когда репортаж был почти готов, Марио захотел снять общий план Невской першпективы и выбрал для этого точку на балконе жилого дома, рядом с кинотеатром «Художественный». Мы поднялись на лифте на последний этаж и, сориентировавшись по стенам, позвонили в квартиру. Это была огромная коммуналка, а хозяева престарелые строители ударных строек коммунизма, участники Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 1957 года в Москве. Дверь открыл двадцатисемилетний мулат, дитя тесной дружбы народов времён хрущёвской оттепели. Увидев Марио в его серебристом манто, он радостно открыл все окна и двери, и соседи принялись накрывать общий стол. Одни тащили солёные огурцы, другие маринованные грибочки, третьи — квашенную капустку, четвёртые — дымящуюся картошечку, а пятые достали с балкона заиндевевшую бутылку «Столичной» водки. Это была пятикомнатная коммунальная квартира. Марио вышел на балкон, встал на какой-то ящик и выстраивал кадр, чтобы захватить торс обнажённой кариатиды, поддерживающей эркер балкона. Удачную съёмку мы отметили шумным застольем с песнями и плясками. Провожали нас хоралом «Интернационала».
К шести часам пополудни на город спускалась вечерняя мгла. Усталые, но довольные мы тащились в «Европейскую», где Алла накрывала нам шикарный стол. У итальянцев принято есть много, но один раз, вечером, когда садится за горизонт палящее солнце и на землю опускается ночная прохлада. Здесь, в промозглом Питере, мы согревались любимым Гаррубовским виски «Джек Дэниэлс», предусмотрительно привезённым ими с собой, а десерт полировали настойкой сицилийских трав «ди джастиво». Развалясь в креслах, сытые и пьяные, попыхивая сигарой, мы начинали хохотать, вспоминая перипетии дня.
Марио намучился от своей привлекательности, мешавший его работе тайного наблюдателя, и решил подарить мне в качестве бонуса своё элегантное пуховое пальто. Чтобы подавить моё радостное смущение, он предложил мне поменять своё пальто, на моё, маскирующее его под советского гражданина. Сделка была совершена мгновенно, не принимая во внимание некоторую разность в наших размерах. Но подарок я отложил в сторонку до лучших времён, а одел старенький, побитый молью, тулупчик, перешитый евреем-скорняком из тулупа сторожа Сытного рынка, купленного мною по случаю. Работа в новом камуфляже спорилась бойко. Марио снимал потаённые уголки Питера и незабываемые лица его обитателей. Народ, принимая нас за своих, отдавался съёмкам с восторгом, проглатывая моё враньё про журнал «Огонёк» за чистую, звенящую монету.
Так мы дошли по улицы Пестеля до дома Мурузи, отсняв его со всех сторон. Подкрепившись хорошим крепким кофе напротив, я обронил, между прочим, что в этом доме на втором этаже с видом на Спасо-Преображенский собор проживал с родителями мой приятель, изгнанный с Родины за инакомыслие, Ося Бродский. Марио, поперхнувшись конфеткой, попросил меня повторить сказанное на плохом французском языке на родном мне с детства русском. Я без запинки повторил и добавил, что сейчас Бродский проживает в Америке, считается врагом советского народа и пишет для капиталистов стишки. Вспомнил и его отсидку за тунеядство, и вечеринку у меня накануне его отъезда в изгнание, которая чуть не закончилась арестом сионисткой шайки. Марио стоял, опершись на стол, и дрожа мелкой дрожью от радостного предчувствия. Он представлял кадр всей его жизни. Ну, если не всей жизни, то командировки в Ленинград — точно. Он потащил меня через Литейный проспект к дому Мурузи и на ходу умолял проникнуть в квартиру Бродского. Я не видел особых сложностей, мало понимал трепет Марио, связанный с забытым гражданином СССР и уверенно нажал на все кнопки звонков Оськиной коммуналки. Толпа соседей вывалилась на площадку и восторженно слушала мою басню про журнал «Огонёк», вид собора, ракурсы фотосъёмки, плёнку «Кодак» и современные фотообъективы. Марио, спрятанный воротником моего обтрёпанного пальто, не вызывал у сограждан настороженности и после моего обещания поставить им бутылку Шампанского, был впущен в квартиру в сопровождении нашего эскорта. Оля, в своей «леопардовой» шубе, хоть и косила под иностранку, тоже никакой тревоги у жителей коммуналки не вызвала. Марио никогда не снимал с фотовспышкой, но разглядеть лица постояльцев в коридоре без прожектора было невозможно. Одна тусклая лампочка из многоярусной гирлянды теплилась только над входом в туалет. Когда нам приоткрыли двери Оськиных комнат, Марио бросился к окну и дрожащими руками стал открывать двери балкона. Хозяин комнаты попросил его не дёргать так за ручку, потому что на улице зима. Дрожащим голосом, теребя в разные стороны заржавевший и заклеенный газетами замок, Марио успокоил хозяина по-итальянски «Бене, бене» и в повисшей мёртвой тишине продолжал скрипеть замком. Тишину взорвал истошный вопль соседки, стоявшей всё свою сознательную жизнь на страже Родины.
— Держите их, это шпионы Бродского!!!
От женского пронзительного визга Марио отпрыгнул от окна и оторопело смотрел на меня, ожидая указаний. Я попытался погладить визжащую гражданку по голове, но рука моя была перехвачена мускулистой лапой соседа, видимо в молодости работавшего кузнецом на Путиловском заводе. Я с трудом вырвал руку и бросился к выходу. Мы кубарем скатились по перилам лестнице со второго этажа и бросились наутёк проходными дворами мимо гнезда всемогущего КГБ, находящегося в двух шагах на Литейном, 4. Потеряв последние силы на Моховой, и убедившись, что за нами нет погони, мы зашлись гомерическим хохотом.
Вечером следующего дня чета Гарруба отбывала на Родину. Приехал Никита Михалков поговорить с Аллой о том, чтобы она, как агент, представляла его интересы в Европе и искала заказы на любую работу. Он уже четвёртый год находился в простое и довольствовался только гонораром за роль проводника в «Вокзале для двоих». Марио и Алла отбывали на «Красной стреле» в Москву, а оттуда улетали домой в мафиозную, певучую Италию с доброй сотней негативов о нашем, таком похожем на Рим, выстроенном итальянскими зодчими, Питере.
Post Scriptum.
Из статьи Леонида Велехова «Я жил не как все» для «Совершенно секретно»
Анатолий Брусиловский — натура, что называется, ренессансная. Художник. Один из ведущих отечественных книжных графиков 60–80-х годов, а также художник-постановщик многих картин на «Мосфильме». Активный участник советского «левого», неофициального искусства тех лет, вызывавшего резкое раздражение властей, которое выплескивалось в исторических скандалах — с хрущевским посещением выставки «абстракцистов» в Манеже в начале 60-х, с бульдозерной «трамбовкой» нескольких вернисажей отечественного авангарда в те же 60-е, с разгромом рукописного альманаха «Метрополь» в 1980-м и т. д.
Здесь Брусиловский первым в мире осуществил опыт боди-арта — картины, нарисованной на живом, вдобавок прекрасном женском теле. Дело было в 1970 году. Приятели привели к нему в студию знаменитого итальянского фотографа Кайо Марио Гарруба, который хотел сделать такой репортаж, как он выразился, «чтобы о Москве заговорили» и читатели журнала Espresso, самого популярного в Италии, для которого Марио и работал, расхватали бы тираж, как горячие пирожки. Придумай чего-нибудь, сказал итальянец Брусиловскому. Брусиловский придумал. Позвал знаменитую тогда московскую красавицу — манекенщицу Галю Миловскую (позднее она уехала на Запад и стала звездой Vogue) — и говорит: «Дай-ка я на тебе напишу картину». Галя, натура артистическая и богемная, согласилась. Пригласил друзей, декорировал студию, расставив повсюду старинные граммофоны и наполнив их раструбы фруктами с Центрального рынка — получились «рога изобилия». Друзья выпивали, танцевали и веселились, художник разрисовывал божественное Галино тело цветами, бабочками, листьями и лианами, итальянец вне себя от счастья все это фотографировал. Фоторепортаж появился в Espresso, рядом была напечатана знаменитая, запрещенная в то время в СССР поэма Твардовского «Теркин на том свете», а над всем этим художественным великолепием красовалась «шапка»: «Над прахом Сталина». Скандал был оглушительный, когда номер журнала лег на столы работников ЦК КПСС.
Владимир Мусаэльян родился в 1939 году в Москве. С 1960 года работает в Фотохронике ТАСС. Специализация — политический репортаж. В 28 лет Мусаэльян стал личным фотографом генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева. Затем снимал последних советских лидеров — Андропова, Черненко и Горбачева. В 1978 году получил международную премию «Золотой глаз» — за фотографию Леонида Брежнева и лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, на этой фотографии генсек плачет от избытка чувств.
У меня был приятель, замечательный итальянский фотограф Марио Гаруба, я часто останавливался у него в Италии.
Шли торжественные мероприятия в связи с 30-летием освобождения Польши от фашизма.
Мне передали, что меня спрашивает какой-то итальянец. Я выхожу — стоит Марио. Говорит, что ему хотелось бы снять трибуну и Леонида Ильича, потому что дата очень значительная.
Я провел его к трибунам. Возвращается грустный: «Снял, — говорит, — но Леонид Ильич в черных очках. А мне хотелось, чтобы он их снял». Пришлось мне самому вместе с ним идти. И Брежнев, увидев меня у трибун, снял очки: уж если я пришел, значит, по делу.