Историк
Шрифт:
Украдкой я посмотрела на часы: почти пять. Судя по холмистой местности за окном, мы уже на юге. Человек за газетой сидел так тихо, что меня пробрала дрожь. Теперь я поняла, что с ним было не так: я не спала уже несколько минут, но за это время он ни разу не перелистнул газету.
«Квартира Тургута располагалась в дальней части города, на берегу Мраморного моря, и мы попали туда на пароме. Элен стояла у перил, глядя на летящих за кормой морских чаек и на величественный силуэт удаляющегося старого города. Я встал рядом с ней, и Тургут называл для нас имена куполов и шпилей, а ветер уносил его слова. Квартал, куда мы попали, сойдя с парома, оказался гораздо более современным — что в данном случае означало застройку девятнадцатого
— Прошу входить!
Тургут остановился перед старым многоквартирным домом, вместе с нами поднялся по двухпролетной лестнице и заглянул в почтовый ящик, оказавшийся пустым, с надписью: «Профессор Бора». Отворив дверь, он отступил в сторону.
— Добро пожаловать. Мой дом — ваш дом.
Мы оказались в прихожей с блестящим паркетным полом и деревянной обивкой стен и здесь, следуя примеру Тургута, сменили туфли на расшитые цветным узором шлепанцы. Затем он провел нас в гостиную, где Элен восторженно охнула, и я невольно отозвался эхом ее восклицанию. Комнату наполнял приятный зеленоватый свет, смешивавшийся с отсветами мягких розовых и желтых оттенков. Спустя минуту я сообразил, что солнечный свет пробивался сквозь кроны деревьев, заслонявших два больших окна, и вливался в комнату через дымку кружева белых занавесок. Вдоль стен стояли дивные кушетки резного дерева — очень низкие, полускрытые кружевными накидками поверх гор цветных шелковых подушек. Выше на беленых стенах располагались картины и гравюры с видами Стамбула и среди них — портреты старика в феске и человека помоложе, в черном костюме, а также лист пергамента с арабской вязью, вставленный в рамку. Среди видов города было несколько поблекших, цвета сепии фотографий, а в стороне — шкафчик с медным кофейным сервизом. Углы комнаты украшали яркие керамические вазы с букетами роз. Прямо посреди комнаты, сияя в ожидании новой трапезы, стоял большой круглый поднос на низких подпорках.
— Как красиво! — выдохнула Элен, обращаясь к хозяину, и я снова поразился, как хорошеет она, когда искреннее чувство расправляет жесткие морщинки вокруг глаз и губ. — Прямо «Тысяча и одна ночь»!
Тургут рассмеялся, взмахом широкой ладони словно бы отстраняя комплимент, однако он явно был польщен.
— Это все жена, — сказал он. — Она любит старину: картины и вещи, и получила многие из них в наследство. Может, кое-что сохранилось даже со времен султана Мехмеда, — улыбнулся он мне. — И кофе она варит лучше меня — по ее словам, но я сделаю все, что в моих силах.
Он усадил нас рядком на низкие кушетки, и я понял, что неспроста именно турецкие слова служат в нашем языке символами уюта: диван, халат и, в конце концов, оттоманка.
В силах Тургута оказалось угостить нас настоящим обедом, который он принес из кухни, отвергнув наши настойчивые предложения помочь. Не представляю, как он умудрился так быстро все соорудить — должно быть, приготовил заранее. На круглом подносе появились соусы и салаты, нарезанная ломтиками дыня, тушеное мясо с овощами, цыплята на вертеле, вездесущая простокваша с огурцами, кофе и россыпи медовых сластей в миндальной крошке. Мы ели от всей души, а Тургут все потчевал и потчевал нас, пока мы не взмолились о пощаде.
— Ну, — заметил он, — жена, пожалуй, скажет, что я морил вас
На закуску были поданы стаканы с водой и к ним — блюдечки с чем-то белым и сладким.
— Розовое масло, — попробовав, определила Элен. — Очень мило. У нас в Румынии такое тоже делают.
Она капнула немного белой пасты в свой стакан и выпила. Я последовал ее примеру — мне было не до забот о пищеварении.
Когда мы, чуть не лопнув, откинулись на низеньких диванах — теперь-то я понимал, как необходимы они после подобных обедов, — Тургут удовлетворенно оглядел нас.
— Вы уверены, что сыты?
Элен расхохоталась, а я только слабо застонал, однако Тургут на всякий случай снова наполнил наши стаканы и кофейные чашки.
— Вот и хорошо. А теперь давайте поговорим о вещах, которых еще не обсуждали. Прежде всего, я поражен мыслью, что вы также знакомы с профессором Росси, однако я еще не понял, как вы с ним связаны. Он ваш куратор, юноша? — Тургут опустился на оттоманку и выжидательно склонился к нам.
Я взглянул на Элен, и она чуть заметно кивнула. Должно быть, розовое масло смягчило ее подозрительность.
— Видите ли, профессор Бора, боюсь, что мы не были с вами до конца откровенны, — признался я. — Поймите, мы занимаемся необычными поисками и не знаем, кому можем довериться.
— Понимаю, — с улыбкой кивнул он. — Вы, может быть, сами не сознаете своей мудрости.
Его слова привели меня в замешательство, но Элен снова кивнула, и я продолжал:
— Мы особенно интересуемся всеми сведениями о профессоре Росси, и не только потому, что он — мой куратор, но и потому, что, доверив нам… мне некую информацию, он… он исчез.
Взгляд Тургута пронзительно блеснул:
— Исчез, друг мой?
— Да.
Запинаясь, я рассказал ему о своей дружбе с Росси, о работе над диссертацией и о странной книге, найденной мною в библиотеке. Когда я начал описывать книгу, Тургут выпрямился на диване, сцепив пальцы, но ничего не сказал и только слушал с удвоенным вниманием. Я рассказал, как принес книгу Росси и как тот поведал мне историю собственной находки. «Три книги», — думал я, смолкнув на минуту, чтобы перевести дыхание. Нам известны уже три такие книги — волшебное число. Но что связывает их друг с другом? Я пересказал рассказ Росси о поездке в Стамбул — здесь Тургут недоуменно покачал головой — и об открытии в архиве карты, силуэт которой повторял очертания дракона на гравюре.
Я рассказал об исчезновении Росси, о чудовищной тени, которая померещилась мне в тот вечер над его окном, и о том, как начал — еще не до конца уверовав — собственные поиски. На этом месте я снова замялся, не зная, что можно рассказать об участии Элен. Та шевельнулась и спокойно взглянула на меня из глубины диванных подушек, а потом, к моему удивлению, заговорила сама и своим низким, резковатым голосом повторила для Тургута все, что уже знал от нее я, — историю своего рождения, мстительные замыслы против Росси, исследование связанных с Дракулой легенд и планы поездки в Стамбул. Брови Тургута взлетели прямо к напомаженным волосам. Ее слова, ее глубокий ясный голос, впечатляющая ясность мысли, а может быть, и тень румянца над голубым воротничком блузы: все отразилось в его лице восхищенным изумлением, и впервые за все время нашего знакомства во мне шевельнулось враждебное чувство к Тургуту.
Элен умолкла, и минуту мы все молчали. Зеленоватое сияние, наполнявшее комнату, стало глубже, и меня снова охватило ощущение нереальности происходящего. Наконец Тургут заговорил:
— Ваша история примечательна, и я благодарен, что вы доверили ее мне. Я сожалею о горестной истории вашей семьи, мисс Росси. Я по-прежнему недоумеваю, почему профессор счел нужным написать мне, что ничего не знает о нашем архиве. Похоже на ложь, не правда ли? Но это ужасно, исчезновение столь выдающегося ученого. Профессор Росси претерпел наказание за некий поступок… или претерпевает его ныне, в самое время нашей беседы.