Историк
Шрифт:
Я думать не мог о еде и старался не смотреть на Элен. Моя спутница, однако, ничуть не удивилась.
— Спасибо, миссис Бора. Вы очень добры, но нам пора возвращаться в отель. В пять часов у нас назначена встреча.
— Да? — Для меня это было новостью, но я послушно подыграл ей: — Верно. С одним американцем. Но я надеюсь еще встретиться с вами обоими.
Тургут кивнул.
— Я сейчас же отправлюсь в библиотеку и отыщу все, что может нам помочь. Надо проверить, не окажется ли гробница Дракулы в Стамбуле — не совпадают ли наши карты с каким-нибудь районом в городе или окрестностях. У меня есть несколько книг по старому Стамбулу, и у друзей
— Дракула, — покачала головой миссис Бора. — Шекспир мне нравится больше Дракулы. Более здоровый интерес.
И еще, — она лукаво взглянула на нас, — Шекспир платит по нашим счетам.
Они устроили нам шумные проводы, и Тургут назначил новую встречу в нашем пансионе в девять утра. Он собирался рассказать, что ему удалось раскопать в книгах, а потом надо было заглянуть в архив и узнать, какие там новости. Тем временем, предупредил он, нам следует вести себя осторожнее и не пропустить слежку или другие признаки опасности. Тургут собирался проводить нас до пансиона, но мы уверили, что доберемся сами — паром, по его словам, отходил через двадцать минут. Супруги Бора проводили нас до улицы и стояли рядом у дверей, крича нам вслед «до свиданья». Я пару раз оглянулся на них, проходя по улочке, под крышей листвы лип и тополей.
— Вот счастливая семья, — заметил я вслух и тут же пожалел о своих словах: Элен, по обыкновению, презрительно фыркнула.
— Вперед, янки, — сказала она. — У нас еще много дел.
В другой раз это прозвище заставило бы меня улыбнуться, но сейчас я невольно вздрогнул, взглянув на нее. Ее лицо возвратило меня к мысли, которую я всеми силами подавлял до последней минуты. Элен устремила на меня свой прямой взгляд, а я смотрел ей в глаза и не мог отогнать видения бледного жестокого лица на портрете — лица, сильные, но тонкие черты которого так похожи были на ее черты».
ГЛАВА 33
Когда перпиньянский экспресс скрылся за серебристыми кронами деревьев и крышами поселка, Барли встряхнулся:
— Ну вот, теперь он в поезде, а нас там нет.
— Да, — сказала я, — зато он точно знает, где мы есть.
— Это ненадолго. — Барли решительно прошагал к окошку билетной кассы, возле которого дремал какой-то старик, и скоро вернулся — обескураженный.
— Следующий поезд на Перпиньян только утром, — сообщил он, — и автобус в ближайший городок отходит завтра после полудня. А снять комнату можно только на какой-то ферме за полкилометра от деревни. Можно переночевать там и вернуться к утреннему поезду.
Я не знала, злиться или плакать.
— Барли! Мне нельзя ждать до завтра! Мы теряем время.
— Да, но что еще остается? — сердито возразил Барли. — Я все выспросил: нельзя ли нанять машину, грузовик, ослика, проголосовать на шоссе… Ничего не выходит. Что я еще могу сделать?
Мы молча прошли через деревню. День клонился к вечеру — сонный теплый день, и люди, которых мы видели на крылечках или в огородах, казались оцепеневшими, словно мы попали в сказочное сонное царство. Мы добрели до фермы, перед которой красовалась написанная от руки вывеска и столик с выставленными на продажу сырами, хлебом и винными бутылями. Нам навстречу вышла, вытирая руки о передник, женщина и взглянула на нас без удивления. Когда Барли представил меня как свою сестру, она ласково улыбнулась и не задавала больше вопросов — не спросила даже, почему мы без багажа. На вопрос Барли, найдется ли комната на двоих, она отозвалась: «Оui, oui» [34]
34
Да, да (фр.).
Мы вслед за хозяйкой прошли через кухню с низкими потолочными балками во флигель, где когда-то, должно быть, спала кухарка. Я с облегчением увидела в спальне две узкие кровати у противоположных стен, разделенные большим платяным шкафом. За стеной помещалась комнатушка с крашеным туалетным сиденьем и раковиной. Все здесь сияло чистотой, крахмальные занавесочки были украшены кружевом, и даже старинная вышивка на стене добела выгорела на солнце. Пока Барли расплачивался с хозяйкой, я прошла в ванную и ополоснула лицо холодной водой.
Потом Барли предложил прогуляться: женщина обещала подать обед только через час. Мне не хотелось выходить из-под защиты этих уютных стен, но аллею снаружи укрывали ветвями тенистые деревья, и мы с удовольствием прошли по ней к развалинам когда-то, должно быть, очень богатого дома. Барли перелез через забор, и я вскарабкалась следом. Неровный ряд камней обозначал линию фундамента, а единственная уцелевшая угловая башенка придавала руинам дух ветхого величия. Рядом стоял амбар с сеном — как видно, кто-то использовал старый дом под склад. Среди камней валялись мощные балки рухнувших перекрытий.
Барли устроился на развалинах и взглянул на меня.
— Вижу, что ваша милость в ярости, — задиристо начал он. — Конечно, ты не против, когда я тебя спасаю, но как я смел не позаботиться о твоих удобствах!
От такого нахальства я на миг лишилась дара речи.
— Да как ты смеешь? — наконец выговорила я и гордо зашагала прочь, спотыкаясь о камни.
Барли мгновенно вскочил и догнал меня.
— Ты что, хотела остаться в поезде? — спросил он чуть более мирно.
— Конечно, нет! — буркнула я через плечо. — Но ты не хуже меня знаешь, что отец уже наверняка добрался до Сен-Матье.
— Зато Дракула, или кто он там, еще не добрался.
— Он теперь обгоняет нас на целый день, — огрызнулась я, глядя вдаль через поля.
Над вершинами тополей виднелась деревенская церковь: все было мирно, словно на старой картине — не хватало только коров или козочек.
— Прежде всего, — начал Барли невыносимо наставительным тоном, — мы не знаем, кто там был в поезде. Может, и не сам старый негодяй, а кто-то из его слуг. Судя по тому, что пишет твой отец, у него немало подручных, верно?
— Тогда еще хуже, — сказала я. — Если там был кто-то из подручных, значит, сам он может быть уже в Сен-Матье.
— Или… — начал Барли и осекся.
Я знала, что он хотел сказать: «Или здесь, рядом с нами».
— Мы ясно показали ему, куда направляемся, — сказала я, чтобы избавить его от труда договаривать.
— А теперь кто говорит гадости?
Подойдя, Барли довольно неловко обхватил меня за плечи, и только тогда до меня дошло, что он говорит так, будто до конца поверил рассказу отца. Слезы, скопившиеся под веками, наконец прорвались и покатились по щекам.