Историки без принципов

Французы по прежнему господствуютъ во всемірной литератур, то есть больше всего читаются и обладаютъ самыми громкими именами. Политическое значеніе Франціи упало, и французскія дла уже не имютъ такого первенствующаго интереса для всего міра, какъ прежде; но въ литератур не. гикая нація удержала и, вроятно, еще очень долго сохранитъ свое первое мсто. Въ этомъ отношеніи правъ Ренанъ, когда сравнивалъ роль Франціи съ ролью Греціи «въ древнемъ мір, съ тогдашнимъ долгимъ преобладаніемъ греческой культуры.

Писанія французовъ прежде всего отличаются высокими достоинствами своей формы, вншнихъ пріемовъ. „Нигд не пишутъ лучше, чмъ во Франціи“, говоритъ Эдмондъ Шереръ, и даже „только во Франціи хорошо пишутъ“. И дйствительно, эти писанія представляютъ безъ

сомннія самую зрлую форму, какая выработана европейскою литературою. Дло тутъ не въ одномъ язык, точномъ, ясномъ и гибкомъ, не въ одной легкости, живости и быстрот разсказа или изложенія; дло въ томъ, что хорошій французскій писатель всегда вполн владетъ своимъ предметомъ, знаетъ съ чего начать, чмъ продолжать и чмъ кончить, и даетъ читателю свою мысль въ порядк и полнот, избгая всего лишняго и никогда не упуская изъ виду своей опредленной цли. Отсюда происходятъ та простота и краткость (разумется относительная), которыя такъ любезны каждому читателю.

Какая разница съ нмцами и англичанами! Нмецкая мысль расплывается въ своей многосторонности и въ той безконечной эрудиціи, которая составляетъ ея неизбжную принадлежность, ея стихію. Поэтому, нмецъ, чтобы написать книгу, принужденъ такъ-сказать прессовать свои мысли и свднія. Часто наивные авторы занимаются не собственно писаніемъ, а только компиляціею чужихъ писаній, и доходятъ до замчательнаго искусства въ дл прессованія;. тогда книга представляетъ удивительно врный и полный экстрактъ изъ сотни другихъ книгъ, но въ такомъ сухомъ и сжатомъ вид, что ее могутъ взять только очень крпкіе зубы. Если-же авторъ излагаетъ и свои мысли, то однако-же считаетъ долгомъ ссылаться на все, что онъ прочиталъ, и даже на все, что онъ только желалъ-бы прочитать. При этомъ забывается, что плохая и ненужная ссылка есть настоящій грхъ передъ читателемъ, и что хороши только ссылки, которыя основаны на строгомъ выбор, и глубокомъ пониманіи чужихъ писаній, и которыхъ поэтому много быть не можетъ. Какъ-бы то ни было, множество нмецкихъ книгъ не годятся для чтенія, а годятся только для справокъ.

Англичане пишутъ лучше нмцевъ, проще, естественне. За то у нихъ нтъ ни порядка, ни живости; мысль чаще всего узка и низменна, но авторъ развиваетъ ее настойчиво и многословно. Такъ писали Бокль, Милль, Дарвинъ; все это скептики и эмпирики, холодные и пространные. Если-же авторъ обладаетъ воображеніемъ и жаромъ, то онъ вдается въ англійскую блестящую манеру. Являются непрерывныя гиперболы, неожиданныя сближенія и скачки; всему дается видъ яркій и поразительный; словомъ — это та манера, которая такъ насъ восхищаетъ въ Шекспир и Карлейл, но которая приводитъ читателя въ большому разочарованію, когда у автора недостаетъ для нея внутренняго содержанія.

Одни французы отличаются тактомъ, мрою; умютъ быть простыми, не впадая въ монотонное бормотанье, и краснорчивыми безъ напряженія и напыщенности.

Но иное будетъ дло, если мы станемъ судить о писателяхъ не по форм, а по внутренней сил ихъ писаній. Тогда окажется, что нмцы и англичане имютъ большой перевсъ надъ французами. Англійская мысль упорно работаетъ въ одномъ направленіи, скептически разлагая явленія, сводя вс высокіе предметы къ самому простому и низкому уровню. Въ послднія десятилтія достигнуты на этомъ пути огромные результаты. Несомннно доказано, что наша планета получила свой ныншній видъ медленно и постепенно, что все ея устройство совершено тми самыми силами и дйствіями, среди которыхъ мы живемъ теперь. Доказано также, что древность человка теряется въ сотняхъ тысячелтій, предшествовавшихъ тому, что мы называемъ историческими временами. Вмст съ тмъ, зачатки нашей культуры разысканы въ ихъ простйшей форм, и ихъ возникновеніе отнесено къ незапамятной жизни еще вполн дикихъ человческихъ племенъ. Но, если врить приверженцамъ англійской науки, которыхъ такое множество между континентальными учеными, то англичане сдлали еще больше. Если слдовать Боклю, то весь ходъ исторіи объясняется будто-бы однимъ нарастаніемъ знаній, то все развитіе человчества вполн заправляется постепеннымъ накопленіемъ опытовъ и наблюденій. Если признать Дарвина, то организмы будто-бы возникли какъ игра случайностей, то ихъ удивительное устройство доказываетъ не присутствіе внутренняго закона, а только то, что все нелпое и дурно устроенное погибло и погибаетъ. Если наконецъ врить Бену, Миляю, то наша душевная

жизнь есть нкоторая механика ощущеній, и самое мышленіе — не боле какъ аббревіатура, сокращенное обозначеніе испытываемыхъ нами внутреннихъ и вншнихъ воспріятій.

Эти мысли имютъ нын огромное вліяніе, и Германія, учительница Европы, не нашла въ себ силъ, чтобы противостать этому потоку эмпиризма и анализа. Между нмцами нашлись даже писатели, которые далеко превзошли въ этомъ направленіи осторожныхъ и сдержанныхъ англичанъ и, съ чисто-нмецкою наивностію, до конца и наголо высказали слдствія принятыхъ ими идей. Но эти крайности свидтельствуютъ намъ только о томъ, что въ Германіи мыслящіе привыкли искренно отдаваться своей мысли, и что тамъ мысль дйствительно свободна, дйствительно уважается. Нмецкіе писатели сами не сомнваются въ своемъ дл, и нужно согласиться, что они вполн заслужили, чтобы и со стороны никто не сомнвался въ важности ихъ трудовъ. Какія-бы безобразныя явленія ни попадались въ нмецкой умственной жизни, какія-бы колебанія и пониженія духовнаго уровня ни случались въ ней по мстамъ и по временамъ, никогда нельзя забывать, что все-таки тутъ, въ Германіи, центръ внутренняго развитія Европы, что германскій духъ уже усплъ глубоко и широко раскрыть свои силы, и потому его стремленія едва-ли могутъ заглохнуть отъ частныхъ вліяній и обстоятельствъ. Лтъ двадцать, или нсколько боле, назадъ, Тэнъ выставилъ относительно Германіи формулу, съ которою слдуетъ и теперь согласиться. Тэнъ говоритъ:

«Съ 1780 по 1830 Германія породила вс идеи той исторической эпохи, въ которую мы живемъ, и теперь, въ продолженіи полувка, или пожалуй цлаго вка, наше главное дло будетъ состоять въ томъ, чтобы перемыслить эти идеи.

„Нмецкій философскій геній, проявившійся въ конц прошлаго столтія, породилъ новую метафизику, новую теологію, поэзію, литературу, лингвистику, экзегезу, эрудицію, и въ настоящую минуту проникаетъ въ науки и продолжаетъ свое развитіе. Въ послднія три столтія не показывалось еще духа боле оригинальнаго, боле общаго, боле обильнаго слдствіями всякаго рода и значенія, боле способнаго все преобразовать и все пересоздать. Духъ этотъ такого-же разряда, какъ духъ Возрожденія и духъ классической эпохи“. (Histoire de la litt'erature Anglaise, t. iv, p. 277, 279).

Слова эти вообще очень справедливы, и разв въ частностяхъ требуютъ можетъ-быть поправки. Сдлаемъ только одно замчаніе. Сто-ли, или меньше лтъ суждено господствовать этому духу, но для насъ всего важне думать, что онъ представляетъ раскрытіе и такихъ человческихъ силъ, которыя уже не перестанутъ проявляться, что въ немъ есть нкоторый всегдашній, вчный элементъ. Тэнъ, по складу своихъ убжденій, не обращаетъ вниманія на эту сторону дла. Для него жизнь человка есть собственно не развитіе, а простая цпь смняющихся состояній.

Если теперь обратимся въ Франціи, то увидимъ, что она въ настоящее время не можетъ похвалиться своими успхами на поприщ ума. Ренанъ и Тэнъ конечно теперь лучшіе французскіе писатели, и мастерство, съ которымъ они владютъ мыслію и словомъ, таково, что никогда, кажется, подобные имъ серьозные ученые не имли еще столько читателей. Между тмъ, если взять главное направленіе ихъ мыслей, то мы не много найдемъ оригинальнаго. Тэнъ, не смотря на вс его попытки расширитъ свой взглядъ, въ сущности держится началъ англійской психологіи, на которыхъ прямо построена его книга De l'intelligence; а Ренанъ есть послдователь и проповдникъ тхъ экзегетическихъ изысканій, которыя занимали въ Германіи не одно поколніе и образовали тамъ цлыя школы.

Но, разумется, нельзя говорить, что въ нихъ вовсе нтъ оригинальности. Все, что они пишутъ, блещетъ такою свжестію, такою живостью мысли, что здсь произошло очевидно не простое усвоеніе, а полное претвореніе чужихъ мыслей. Всякое глубокое воззрніе измняетъ свою форму и направленіе, когда переходитъ въ чужую страну, когда привилось и развивается въ умахъ другой народности. И такъ, что же вышло? Что намъ представляютъ Тэнъ и Ренанъ? Не беремъ вопроса во всей ширин, но представимъ читателямъ нсколько замтокъ. Теперь, кажется, уже ясно, что эти два писателя, возбуждавшіе такія надежды, высказались вполн, и можетъ-быть не мы одни испытываемъ чувство разочарованія. Но дло не въ однихъ несбывшихся надеждахъ. Нкоторыя мысли, нкоторыя направленія этихъ двухъ лучшихъ писателей Франціи могутъ внушить, какъ мы думаемъ, боле горькія чувства, иногда даже ужасъ передъ паденіемъ человческихъ понятій.