История Англии от Чосера до королевы Виктории
Шрифт:
Индивидуалистический дух торгашества и столь же индивидуалистический вид религии объединились для создания породы самоуверенных и благонадежных людей, во многих отношениях хороших граждан, но «филистеров», по популярному выражению их наиболее известного критика в последующем поколении. Ни машинное производство, ни евангелическая религия не принесли никакой пользы искусству или красоте, которые презирались создателями больших фабричных городов севера как проявление изнеженности.
Ужас перед французским республиканским атеизмом способствовал более широкому, чем когда-либо со времени смерти его великого основателя в 1791 году, распространению движения последователей Уэсли в низших слоях общества. Новые методистские церкви не только увеличили число своих прихожан до сотен тысяч; методистский дух проник даже в более старые нонконформистские секты, подобные баптистской.
Мостом между англиканской церковью и диссидентами, так же как между антиякобинцами и либералами, явилась маленькая, но влиятельная евангелическая партия, которая обосновалась внутри самой церкви. Евангелисты часто были типом наиболее энергичного английского джентльмена новой эпохи. В армии они снискали уважение, в Индии – страх и признательность. Благодаря таким семьям, как Стефенсы, влияние евангелистов на Даунинг-стрит, на постоянной гражданской службе и в колониальной администрации постоянно возрастало в течение первых сорока лет XIX века.
Филантропическая деятельность была наиболее характерной формой выражения их религиозного благочестия. По вопросу о рабах они были готовы объединиться не только со своими единомышленниками-евангелистами, последователями Уэсли и другими диссидентами, но даже со свободомыслящими и утилитаристами, Уилберфорс с грустью признавался, что «отставшая от жизни» консервативная партия, преобладавшая тогда среди англиканского духовенства, препятствовала освобождению рабов или, в лучшем случае, была равнодушна к этому вопросу, тогда как нонконформисты и безбожные реформаторы оказывались его верными союзниками, А старый вольнодумец Бентам восклицал: «Если быть противником рабства означает быть «святым», то я за святость». Те же самые силы – евангелическая церковь, диссиденты и свободомыслящие радикалы – трудились ради просвещения бедноты в «Британском и зарубежном школьном обществе», а в следующем поколении выступали в защиту фабричного законодательства Шефтсбери.
Это пересечение путей англиканской партии, и сектантов указывало на то, что общественное сознание становилось более активным и независимым. Многие теперь думали и действовали самостоятельно, в самостоятельно выбранных сферах, и не довольствовались уже тем, чтобы просто быть толпой на выборных собраниях в пользу аристократии вигов или тори. Эта новая сила организованного общественного мнения провела в 1807 году закон об уничтожении работорговли вопреки могущественному влиянию заинтересованных лиц и в разгар антиякобинской реакции. Движение против работорговли не прекратилось после этого первого успеха; оно продолжалось и дальше во имя освобождения всех рабов в Британской империи: Фовелл Бакстон в двадцатых годах возглавил то дело, которое восторжествовало в 1833 году, в год смерти Уилберфорса.
Таким образом, Уилберфорс был вознагражден за честность, проявленную им в деле достижения своей цели. Он неотступно стремился к своей великой гуманной цели, даже когда после французской революции она стала на некоторое время крайне непопулярной среди светских людей и политиков; он всегда был готов сотрудничать с представителями любой партии, класса или религии, которая поддерживала бы его дело. Он был энтузиастом, однако всегда трезвомыслящим и мудрым. Он был агитатором, никогда не терявшим своего могущественного природного дара – той обаятельности, которой он обладал благодаря своему мягкому характеру. Он является классическим примером того, какую пользу может принести беспристрастный политик в нашей двухпартийной общественной жизни. Он не мог бы сделать того, что сделал, если бы стремился занять какую-либо должность. С его талантами и положением он, возможно, смог бы стать преемником Питта в качестве премьер-министра, если бы предпочел свою партию человечеству. Он пожертвовал славой и властью, но получил другое и более благородное право – не быть забытым.
Уилберфорс и его сторонники ввели в английскую жизнь и политику новые методы агитации и воспитания общественного мнения. Распространение фактов и аргументов, опровержение ложных утверждений противников о радостях «среднего рейса» [перевоза рабов через Атлантический океан из Африки в Вест-Индию] и о счастливой негритянской жизни на плантациях, брошюры, подписки, массовые митинги – все эти методы пропаганды, достаточно известные сегодня, были чем-то новым и странным в те времена. Спокойная сила квакеров была выведена из своего состояния спячки и ринулась в общественную жизнь, атакуя партийных политиков с фланга. Методам Уилберфорса впоследствии подражали мириады всяких лиг и обществ – политических, религиозных, филантропических и культурных, – которые с этого времени стали артериями английской жизни. Публичное обсуждение всякого рода вопросов и агитация среди масс стали привычкой английского народа, установившейся в значительной степени как подражание успешной кампании Уилберфорса. Добровольные ассоциации для всевозможных целей и дел стали составной частью английской социальной жизни в XIX веке, заполнив многочисленные пробелы в ограниченной сфере государственной деятельности.
Британский торговый флот, который совместно с военным флотом разрушил честолюбивые планы Бонапарта, был величайшим в мире. В царствование Георга IV (1820-1830) этот флот, тоннаж которого приближался к двум с половиной миллионам тонн, приводился в движение ветром и парусами, хотя в 1821 году между Дувром и Кале уже несли пассажирскую службу пароходы, сократившие переезд через пролив при благоприятной погоде до 3-4 часов. Уже отчетливо вырисовывалось близкое будущее наступление века пара как на море, так и на суше. Прогресс техники уже изменил порты и гавани острова. Между 1800 и 1830 годами английская лоцманская служба установила маяки и плавучие огни вокруг берегов Англии, а в каждом значительном портовом городе были выстроены доки. Быстро создавалась система доков Лондона, хотя Темза (начиная от Лондонского моста и на несколько миль ниже) все еще была сплошь заполнена судами с торчавшими над ними высокими мачтами. Пристани, предназначенные для развлечения, подобные пристаням Маргета и Брайтона, строились для привлечения в приморские уголки толпы посетителей.
Устье Темзы еще сохраняло бесспорное первенство в качестве центра британской и мировой торговли. Накануне билля о реформе одна четверть всего флота страны была приписана к Лондону, включая большие ост-индские коммерческие суда, построенные для более чем шестимесячных путешествий в Индию и Китай вокруг мыса Доброй Надежды; второе место после Лондона занимал Ньюкасл, имевший суда общим тоннажем 202 тысячи тонн, преимущественно корабли для перевозки угля, служившие в значительной мере для снабжения Лондона; третьим был Ливерпуль: он имел много судов, предназначенных главным образом для торговли с Америкой; Сандерленд и Уайтхейвен занимали четвертое и пятое места, торгуя свосточным и западным побережьем; тоннаж судов Гулля был равен 72 тысячам тонн.
Связь британского военного флота с моряками торгового флота и с остальными мореплавателями – включая рыбаков, китоловов и контрабандистов – играла очень важную роль во время войны. Связующим звеном между ними была хаотическая и зверская система вербовки. Некоторое принуждение было необходимо для пополнения матросами готовых к плаванию боевых кораблей, так как условия жизни матросов военного флота были слишком скверными, чтобы привлечь необходимое число добровольцев. Способ же, которым осуществлялось принуждение, был наихудшим. Еще во время войны против Людовика XIV чиновниками Адмиралтейства было предложено составлять списки моряков, из которых можно было бы набирать призывников справедливым и регулярным образом, но ничего не было сделано для осуществления этого предложения. Некомпетентность, характеризующая государственную деятельность и организацию в течение всего XVIII столетия, сохранилась в этом вопросе даже и в героический век военного флота. Еще в дни Нельсона вербовка вызывала ужас у людей, живущих вдоль побережий и в гаванях Англии. Вооруженные кортиками отряды, руководимые флотскими офицерами, обманным путем вербовали моряков и сухопутных жителей на кораблях в гаванях и в открытом море, в тавернах и на улицах, даже у церковных дверей, откуда иногда уводили жениха и всех присутствующих в церкви. Такая система порождала многочисленные возмутительные несправедливости, бедствия и несчастья; она разоряла и разрушала семьи и часто доставляла совсем неподходящих рекрутов. Завербованный силой человек, попав однажды на борт военного корабля, имел слишком много оснований оплакивать свою судьбу: пища, поставляемая мошенниками-подрядчиками, была часто отвратительной, а жалованье, скупо выдаваемое обедневшим правительством, было всегда недостаточным. Изменения к лучшему в этом отношении последовали только после опасных мятежей в Спитхэде и Норе в 1797 году. После этого положение моряка постепенно улучшилось до тех пределов, которые защищались в течение прошедших поколений лучшими моряками и офицерами в их борьбе с английскими властями. Отношение самого Нельсона к его людям было примером доброты. Но нужно отметить, что многие простые матросы, которые спасли Британию у Сент-Винсента, Кампердауна и на берегах Нила, в периоды перерывов в их замечательной службе в военном флоте были мятежниками. Контраст между их жалобами и недисциплинированностью и их отвагой и стойкостью в боях и во время блокады может показаться необъяснимым. Однако разгадка этого противоречия заключается в следующем: моряки знали, что, несмотря на то, что с ними дурно обращались, нация считала их своим оплотом и славой; что всякий раз при взгляде на какого-либо нельсоновского молодца с его просмоленной косичкой глаза сухопутного жителя загорались любовью и гордостью. Страна, которая обращалась с ними так плохо, доверчиво рассчитывала на их защиту, и они это знали.
Морские офицеры, из которых Нельсон составил свой «союз братьев», больше соответствовали своему назначению, чем прежние, хотя иногда были еще придирчивыми и своевольными. Во времена Стюартов флот страдал от постоянной борьбы между грубыми, «просмоленными» капитанами низкого происхождения, которые знали морское дело, и светскими сухопутными лицами, посылаемыми двором, чтобы разделять командование флотом. Эти дни давно миновали. Морские офицеры были теперь сыновьями джентльменов среднего достатка (Нельсон был сыном бедного приходского священника), посылались в море еще мальчиками и соединяли в себе все, что было лучшего в опыте «просмоленных» и обученных офицеров, с характером и мыслями образованного человека.