История Англии от Чосера до королевы Виктории
Шрифт:
Если таков был наиболее популярный английский спорт, то легко можно себе представить, что обычно англичане часто прибегали во время ссор к кулачной расправе, как известно читателю «Лавенгро» и «Записок Пикквикского клуба». Действительно, молодой Диккенс в 1836 году едва ли смог бы нарисовать столь популярный характер, каким он хотел сделать Сэма Уэллера, не наделив его особым талантом сбивания с ног противника.
В XIX веке, когда растущие гуманность, евангелизм и респектабельность помогли постепенно уменьшить роль бокса в общественной жизни, они оказали еще большую услугу обществу уничтожением дуэли. В XVIII веке дуэль происходила на рапирах; в начале XIX века – на пистолетах, подобных тому, о котором Роудон Кроули говорил: «Именно таким я убил капитана Маркера». По мере того как дух века становился менее аристократичным и более буржуазным, менее воинственным, более гражданским и более «серьезно» религиозным, одним словом, более разумным, дуэли постепенно исчезали. Но ко времени билля о реформе перемены только еще начались. Государственные деятели еще ссорились и сражались с политическими оппонентами или соперниками. В 1829 году Веллингтон, тогда премьер-министр, будучи человеком старомодного воспитания, счел необходимым вызвать лорда Уинчилси на дуэль и выстрелить в него. Питт также обменялся выстрелами с Тирни, а Каннинг – о Каслреем; но в царствование Виктории изменившийся кодекс общественной морали удерживал премьер-министров и других джентльменов от отмщения за свою поруганную честь столь абсурдным способом.
Первые годы XIX века были кульминационным пунктом восхитительного популярного искусства «цветных гравюр». Они господствовали над умами и воображением века так же, как фотография и фильмы господствуют над нашими. Окна лавок были заполнены цветными карикатурами, остро политическими и клеветнически личными, сверкающими гением Гилрея [58] или не менее сильной по своему общественному воздействию комедией Роулендсона. Другой излюбленной темой, иллюстрируемой в более условном героическом стиле, были битвы на Пиренейском полуострове и инциденты из войн остальной Европы – снежные поля России, усеянные телами замерзших французов, или изображение наших кораблей, сражавшихся с врагом. Не столь захватывающие по сюжету и выполненные в более спокойных тонах прекрасные гравюры Эккермана изображали простое благородство Оксфордских и Кембриджских колледжей.
[58]Гилрей Джеймс (1757-1875) – гравер и карикатурист. – Прим. ред.
Но прежде всего цветные гравюры изображали всевозможные виды спорта на лоне природы – от охоты накрупного зверя в Индии и Африке до различных спортивных развлечений на открытом воздухе в Англии и путешествий по дорогам страны. Благодаря этим гравюрам из спортивной жизни, еще сохранившимся и часто воспроизводимым вновь, наше поколение хорошо знает быт прошедшей эпохи. Благодаря им нашему взору предстают различные сцены из жизни прошлого; вот суета во дворе гостиницы во время разъезда карет: молодой щеголь сидит на дорогостоящем месте позади кучера на козлах, за ним сидят неуклюжие деловые люди среднего возраста, хорошо укутанные, а позади всех – солдаты; следующая сцена происходит на открытой дороге – почтовые кареты, кабриолеты, двухколесные экипажи обгоняют друг друга на гладкой макадамовской мостовой; или же такая картина: путешественников задерживает наводнение или снег. Затем стрелки в цилиндрах, приближающиеся к куропаткам, которых их собаки обнаружили в жнивье; спаниели, выгоняющие фазанов из кустарника; отважные спортсмены, пробирающиеся через лед и снег за гусем, дикой уткой и лебедем. И, наконец, последняя – по счету, но не по своей привлекательности – картина: быстро мчащаяся свора гончих и охотники в красных куртках, которым сельская местность, недавно огороженная и осушенная, открывает своими новыми изгородями и водными каналами веселую перспективу бесчисленных «прыжков».
Спортивные развлечения на открытом воздухе в те дни не были роскошно обставлены. Тяжелые упражнения и спартанские привычки были условием всякой охоты. Увлечение спортом заставляло руководящих деятелей английского общества чаще бывать на свежем воздухе, прививало этим законодателям мод во всем – начиная от поэзии и кончая боксом – любовь к лесам, кустарникам и болотам и побуждало их отдавать предпочтение деревенской жизни перед городской, что редко можно было когда-либо встретить у законодателей мод любой страны.
Таким образом, страсть к охоте косвенно весьма способствовала улучшению нашей цивилизации. Но, к несчастью, она была связана с браконьерством и всевозможными неприятностями между соседями. Законодательство, касающееся дичи, было кастовым и эгоистичным не только в отношении бедных, но и в отношении каждого, кто не принадлежал к аристократическому меньшинству. Покупать или продавать кому-нибудь дичь не разрешалось, в результате чего цены, устанавливаемые профессиональными браконьерами, резко возрастали; также не разрешалось никому, кто не был сквайром или старшим сыном сквайра, убивать дичь даже в том случае, если он был приглашен на охоту владельцем этих мест. Этот обременительный закон мог быть, правда, обойден при помощи процесса, известного под названием «замещения» [59] . Он был уничтожен вигским законодательством в 1831 году, несмотря на оппозицию герцога Веллингтона, который был убежден, что эти чрезвычайные ограничения были единственным средством сохранить дичь в сельских местностях, так же как он полагал, что «гнилые местечки» были единственным средством для сохранения прежнего значения джентльменов в политике. В обоих случаях последующие события показали, что герцог был слишком пессимистичен.
[59]«Замещение» – фиктивное назначение кого-либо лесничим с целью предоставления ему охотничьих привилегий. – Прим. перев.
По новому закону 1816 года коттер, который ловил зайца или кролика во владениях джентльмена, чтобы спасти от голода себя и свою семью, мог быть сослан на семь лет за океан, если его захватили ночью с силками. Конечно, подобной симпатии не могут вызвать у нас банды (иногда группами около 20 человек) вооруженных ружьями хулиганов из городов, проникавшие в заповедники и вступавшие в настоящую битву с джентльменами и лесничими, которые выходили им навстречу. Война с браконьерством стала весьма отвратительным занятием.
Одной из худших ее сторон была охрана фазаньих заповедников при помощи ловушек и западней, спрятанных в чаще, которые калечили и убивали невинных путников так же часто, как и браконьеров, для которых предназначались эти машины смерти. Английские судьи считали этот позорный обычай законным до тех пор, пока парламент не запретил его в 1827 году. Дух гуманности стал оказывать весьма сильное влияние даже на ревностных приверженцев сохранения дичи, в борьбе с которыми он одержал целый ряд побед, нашедших свое выражение в законах об охоте. По мере того как эти законы становились мягче и исполнялись более справедливо, сохранение дичи стало менее трудным, так же как и менее позорным.
Действительно, с каждым годом XIX века ослабевал антиякобинский дух, гуманность овладевала одной областью жизни за другой, смягчая грубый, а часто буквально зверский характер прошлого и воспитывая вместо этого радостное милосердие сердца, иногда впадающее в сентиментальность. Пророком этой новой фазы в настроениях масс, сильных и слабых ее сторон, неизбежно должен был стать Чарльз Диккенс, чувствительность и мужество которого были воспитаны суровой школой лондонских улиц двадцатых годов.
В течение этого десятилетия «кровавое законодательство» о смертных казнях за бесчисленные преступления было отменено под давлением присяжных, которые часто отказывались признавать человека виновным в воровстве, если он должен был быть за это повешен. Движение за уничтожение рабства негров возбудило пылкий народный энтузиазм, иногда чрезмерный в его чувствах к «темным братьям».
Эти перемены в чувствах были удивительным улучшением всех прошлых веков. По мере того как шли годы XVIII века, гуманность все больше и больше проникала во все сферы жизни, особенно в обращение с детьми. Прогресс в гуманности в значительно большей степени, чем восхваляемый прогресс механизации, был тем явлением, которым XIX век имел основание гордиться, так как в дурных руках машины могут уничтожить человечество.
Глава XVII Между двумя биллями о реформе ( 1832 – 1867 )
Промежуток времени между великим биллем о реформе 1832 года и концом XIX века может быть условно назван викторианской эпохой, но характеризуется он такими постоянными и быстрыми переменами в сфере экономической и культурной жизни, что мы не должны представлять себе эти семьдесят лет как что-то однородное только потому, что шестьдесят из них приходятся на правление королевы Виктории (1837-1901), Если и можно найти что-либо действительно общее для всей Викторианской эпохи в Англии, то его следует приписать двум главным обстоятельствам: первое из них заключалось в том, что в этот период не было ни значительной войны, ни боязни катастрофы извне; и второе – что в течение всего периода существовал интерес к религиозным вопросам и происходило быстрое развитие научной мысли и самодисциплинирования человеческой личности, явившегося результатом влияния пуританизма. Это развитие научной мысли оказало свое влияние даже на «агностиков», которые в конце периода по мере возрастания успеха дарвинизма и научных открытий оспаривали не этику, а догмы христианства. Кроме того, движение «высокоцерковников», порожденное евангелистами, увидело новый свет, унаследовало эту черту пуританизма. У. Гладстон, англо-католик такого типа, обращался к сердцам своих нонконформистских собратьев, потому что и он сам, и его слушатели рассматривали всю жизнь (включая внутреннюю и внешнюю политику) как сферу влияния своих личных религиозных убеждений.