История Англии от Чосера до королевы Виктории
Шрифт:
Англичане все еще любили присутствовать при наказании тех, чьи действия они не одобряли. Два отрывка могут быть процитированы из «Дневников» священника Вудфорда, человека мягкосердечного, необычайно доброго к людям и животным:
«1777 год. 22 июля, Роберт Бигген, привязанный к тележке, подвергся сегодня днем бичеванию палача на улицах Кэри (Сомерсет) за кражу картофеля. Его бичевали на всем пути от Джордж Инн до Энгел, оттуда вели обратно вдоль улицы к королевскому дубу в Южном Кэри и назад к Джордж Инн. Так как он был рецидивистом, то здесь собрали 17 шиллингов 6 пенсов для палача, чтобы он воздал ему должное. Но это нельзя считать дорогой оплатой – палач был старик и весьма гнусный малый. Со своей стороны я не внес на это ни единого фартинга.
1781 год. 7 апреля. Позволил моему слуге Вилли пойти сегодня утром в Норидж, за 10 миль, посмотреть на трех разбойников, повешенных там сегодня. Вилли вернулся около 7 часов вечера. Они были все трое повешены и казались раскаявшимися».
Независимо от того, что английское правосудие в целом было менее скверным, чем континентальная практика тех времен, философы Европы и Англии уже тогда начали свои знаменитые атаки на существующую систему закона и наказания. Эта большая чувствительность к порокам, которые все предыдущие века принимали как естественное дело, была частью общего движения гуманности, связанного на континенте с Вольтером и «философами», а в Англии – с «философией» и с религией. За нападками на уголовный кодекс Европы итальянского реформатора Беккариа последовал показ Говардом скандального положения тюрем в Англии и за границей и анализ Бентамом бесполезных и запутанных нелепостей английского закона, «законных интересов», дорогих сердцу людей наиболее консервативной из профессий.
Превосходная идея правления закона как чего-то высшего по отношению к воле правителей была сильна среди англичан XVIII столетия. Она была упрочена событиями революции и последующей несменяемостью судей, которые больше не были простыми исполнителями воли правительства, став независимыми посредниками между короной и подданными.
Это высокое понятие о верховенстве закона было популяризировано «Комментариями к законам Англии» (1765) Блэкстона, книгой, широко распространенной среди образованных людей Англии и Америки в этот век юриспруденции. Ошибкой было то, что закон, идеализированный таким образом, рассматривался преимущественно статически, как вещь, данная раз навсегда, тогда как, если закон действительно должен быть постоянным правилом жизни нации, он должен быть способным изменяться вместе с изменением обстановки и потребностей общества. В XVIII веке парламент проявлял незначительную законодательную активность, исключая издание частных актов об огораживании земли, о дорожных заставах или других экономических вопросах. В административных вопросах законодательство развивалось медленно, в то время как значительное промышленное развитие каждый год меняло социальные условия и увеличивало потребности растущего населения.
Поэтому Иеремия Бентам, отец реформы английского закона, рассматривал Блэкстона как заклятого врага, который стоял на пути перемен, приучая людей делать фетиш из законов Англии в той именно форме, в которой они когда-то появились, – в форме, продиктованной не потребностями настоящего века, а потребностями веков, давно прошедших.
Первый удар по Блэкстону был нанесен в «Фрагментах о правлении» молодого Бентама в 1776 году, в том плодотворном году, который увидел опубликованными «Богатство народов» Адама Смита, первую часть «Истории» Гиббона и американскую Декларацию независимости. Когда восьмидесятичетырехлетний Бентам умер в 1832 году, законы Англии только что начали отличаться от тех, какими они были тогда, когда он впервые осудил их в дни Блэкстона. Однако его продолжительные усилия не были напрасны, так как он привил свои взгляды подрастающему поколению. С этого времени наши законы быстро изменялись в согласии со здравым смыслом и принципами утилитаризма, сформулированными Бентамом.
Реформа должна была стать особым вкладом XIX века. Особым вкладом более раннего ганноверского периода было установление правления закона; а этот закон, со всеми его тяжелыми ошибками, был все-таки законом свободы. На этом прочном основании были построены все наши последующие реформы. Если бы XVIII век не установил закона свободы, то XIX век в Англии прошел бы в революционных насилиях вместо парламентских изменений закона.
Те злоупотребления законом о бедных, о которых так много было слышно в Англии XVIII века, вызывались недостатком современных органов управления и, кроме того, полным отсутствием контроля со стороны какой-либо центральной организации. Проблема бедности и безработицы была, по существу, национальной или по крайней мере региональной, однако каждому маленькому приходу приходилось решать ее своими силами, находясь притом в состоянии враждебности один к другому. Деревенское невежество и приходская зависть должны были разрешать эту ужасную проблему соответственно своим собственным намерениям, и главной их заботой было изгнать из прихода всякого, кто предположительно мог увеличить бремя налога в пользу бедных, – политика, которая ограничивала текучесть рабочей силы и резко увеличивала безработицу. Но проблема бедности в Англии имела то преимущество перед проблемами полиции и тюрем, что закон обязывал каждый приход собирать налог в пользу бедных и тратить его на бедных этого прихода, в то время как налогоплательщики считали большой тягостью для себя, если местный судья повышал какой-нибудь налог для оплаты расходов на дороги, тюрьмы, на улучшение санитарных условий или на полицию.
Сельская Англия управлялась патриархальной властью мировых судей. Это им надлежало решать, должен ли быть увеличен местный налог для какой-либо цели и как его следует расходовать. Судьи, номинально назначаемые короной, в действительности назначались лордом-наместником графства под влиянием мнения местного дворянства. Будучи номинально государственными должностными лицами, мировые судьи фактически представляли местную территориальную власть. Тайный совет не держал их больше в страхе и не руководил их действиями на основе национальных принципов, как во время Тюдоров и первых Стюартов. Революция 1688 года была до некоторой степени восстанием этих неоплачиваемых местных чиновников против центрального правительства, злоупотреблявшего их лояльностью и в политике, и в религии. Из-за безрассудного властолюбия Якова II привилегии парламента и вольности англичан были вновь утверждены ценой значительного ослабления центрального контроля над местными властями даже в тех вопросах, которые были не политическими, а социальными. Тайный совет, стремясь к абсолютной власти во всех делах, потерял даже ту свою власть, которой прежде пользовался для общего блага. Можно сказать, что в XVIII веке мировые судьи скорее контролировали центральное правительство через большие национальные квартальные сессии парламента, чем сами находились под каким-либо контролем правительства. Повсюду местные власти не считались тогда с «Уайтхоллом». Власть и функции мировых судей охватывали все стороны жизни графства. Они осуществляли правосудие на квартальных или на малых сессиях мировых судей или в частном доме отдельного мирового судьи. Они должны были следить за поддержанием дорог и мостов, тюрем и работных домов. Они давали разрешения на открытие трактиров. Они взимали налоги в графстве в тех случаях, когда вообще взимался какой-либо налог. Все это и сотни других дел графства находилось под их контролем. Однако они не имели никакого собственного аппарата или штата чиновников для осуществления задач местной администрации. Содержание штата вызвало бы необходимость в новом налоге, который жители графства не были расположены платить, – они предпочитали бездействующее местное управление, лишь бы оно было дешевым. Современная английская практика столь отлична в этом отношении, что трудно представить, насколько велики были эти изменения.
В середине столетия Филдинг, Смоллет и другие писатели, видевшие несправедливость жизни, писали едкие сатиры о безответственности мировых судей и их частых злоупотреблениях, приводивших к тирании и фаворитизму. Существовал тип продажных мировых судей, известных под именем «торгующих судей». Это были люди из низших слоев общества, которые добивались чиновничьих постов, чтобы извлечь из своего положения финансовую выгоду. Но, вообще говоря, судьями, которые делали наибольшую работу в сельских районах, были зажиточные сквайры, достаточно богатые, чтобы не быть продажными или нечестными, достаточно гордые, чтобы выполнять тяжелую общественную работу безвозмездно, стремившиеся снискать расположение соседей, но часто невежественные и полные предрассудков, не желавшие совершать несправедливость, но часто допускавшие произвол.
Обычно ошибочно рассматривают XVIII век в Англии как век нерелигиозный. Этический кодекс, основанный на христианской доктрине, был тогда правилом жизни для значительно большей части общества, чем это было в периоды позднего средневековья и Тюдоров. В самом деле, век Уэсли, Каупера и Джонсона был, может быть, столь же «религиозным», как и XVII век, хотя он перестал бороться с мечом в руках с враждебными доктринами христианства и был, следовательно, до некоторой степени более терпимым к еще более широкому различию мнений.
Вывод Локка, что веротерпимость была не только политической уловкой, но, несомненно, справедливой и правильной мерой, постепенно становился в XVIII веке общепризнанным. Доказано, что веротерпимость вовсе не сделала этот век менее христианским. Человеческий опыт так долго ассоциировал религию с ;нетерпимостью, что, когда нетерпимость несколько поостыла, люди подумали, что религия пришла в упадок. Это заключение можно оспаривать.
Даже Локк, писавший в царствование Якова II и Вильгельма III, утверждал, что ни атеист, ни католик никак не могли претендовать на терпимость со стороны общества, так как один подрывал нравственность, а другой – государство. Но в действительности и тот и другой извлекли пользу из той более либеральной и веротерпимой философии, распространению которой в следующем столетии способствовало влияние самого Локка.
«Разумность христианства» Локка (само название отмечает нечто новое в мышлении и религии) явилась отправным пунктом для двух новых течений – широкой веротерпимости, которая на некоторое время стала преобладающим настроением англиканской церкви (хотя это еще не был методизм), и английского деизма, на который все респектабельные англичане смотрели с подозрением.
В первые 30 лет столетия «деистам» позволялось безнаказанно высказывать свои взгляды, выраженные весьма осторожно; в то время эти взгляды встречали возражение не только в сатире Свифта, но и в аргументах людей, превосходивших деистов интеллектуально, – епископа Батлера, епископа Беркли, Бентли и Уильяма Лоу. Вольтер, смелый и наиболее грозный последователь этих английских деистов, не нашел во Франции таких противников, но ему в большей степени приходилось опасаться активного преследования со стороны церкви и государства. Отчасти по этой причине континентальный деизм стал более непреклонным и более антихристианским, чем английский. Действительно, наиболее современный историк идей XVIII века говорит об «этом исключительно английском явлении – священном союзе науки и религии, который существовал почти до конца столетия». Гармония науки и религии нашла свой благородный символ в сооружении в 1775 году в одном из приделов часовни Тринити-колледжа (Кембридж) статуи Ньютона работы Рубийяка.