История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
— Спасибо. Таким образом, Карл Седьмой, который был слабым и нерешительным, тихо-тихо заканчивает свое правление. К тому времени, когда он загнётся, Франция почти выберется из переделки. Дофин Людовик взойдет на трон…
— А какой высоты был трон? — перебивает ученик Берю.
— Зачем тебе?
— Чтобы знать. Всё время говорят, что короли на него всходят. Это потому что трон высокий или они на нём стоят?
— Кресло стоит на возвышении. Приходится подниматься по ступенькам, чтобы сесть на него. Король должен возвышаться и морально и географически!
— А королева? — интересуется Б.Б. — Ей тоже полагалась эстрада?
— Немного
— Откидное сиденье, — заключает товарищ Мона Лиза. — Логично. Короли жили не в Республике, они могли указать женщине на её место.
Его Величество качает головой. Он говорит, что в монархии всё же было что-то хорошее. Его глаза, подведённые карандашом, устремлены на жену.
— Пока ты не начал, хочу тебя спросить: у Дюгеклена были усы?
Я думаю.
— Нет, — говорю я, — я видел фотографию его посмертной маски, он их не носил.
Толстяк кивает и шепчет в сторону своей супруги:
— Тебе придётся побриться, моя курочка.
Толстуха теребит свои хохолки с недовольным видом, но я пресекаю выпад:
— Нового короля звали Людовик Одиннадцатый.
Джоконда подпрыгивает.
— Горбатый старик, который жил в Плесси-Робинзоне?
— В Плесси-ле-Тур, дружище! Но перед тем как о нём говорить, надо бы освободиться от предубеждения, которое нам дорого обходится…
— Что, принять таблетку «Астры»?
— Надо просто помнить о том, что Людовик Одиннадцатый был молодым, перед тем как стать старым…
Перед этой прописной истиной Берю пожимает плечами.
— Некоторые исторические личности, — объясняю я, — фиксируются в памяти в каком-то одном облике. Людовика Одиннадцатого представляют в виде покойного Шарля Дюлена [89] с кривыми ногами, сутулой спиной, крючковатым носом и позеленевшей шляпой, с медалями из свинца. Разумеется, сын Карла Седьмого был таким, но прежде он был молодым и драчливым.
— Он интересовался женщинами? — переживает Дюгеклен.
89
Шарль Дюлен — известный французский режиссёр, актёр театра и кино. Его учениками были Жан Марэ, Марсель Марсо и др. — Прим. пер.
— Очень! Он был еще тот куртуазник, но без всяких там сантиментов — в области любви его интересовала лишь женская штучка… А как только он слезал с кровати, он становился вообще охламоном. Его правление особенно было отмечено борьбой с герцогом Бургундским — Карлом Отважным. Какие только пакости они не делали друг другу! Просто феерия! Они воевали между собой и подстраивали один другому разные каверзы. Отважный, соответственно своему прозвищу, был противником Людовика Одиннадцатого. Он любил пышно одеваться, был глупым и вспыльчивым. А вот король был хитрый как лиса и наносил свои удары исподтишка. Вначале преимущество было на стороне Отважного, но в конце концов Людовик Одиннадцатый перехитрил его. Отважный обломался, и его убили в Нанси.
— А что хорошего сделал Людовик Одиннадцатый? — спрашивает Берюрье, похлопывая по своим юбкам.
— Он прихватил провинции у покойного герцога Бургундского! Франция вновь увеличилась в размерах. Феодализм развалился, и наступил конец Средних веков.
Берюрье заказывает вторую бутылку деревенского божоле, чтобы, как положено,
— Во время правления Людовика Одиннадцатого, — продолжаю я, — в мире сильно забродило. Франсуа Вийон написал свои баллады, ему только пришлось подождать, когда изобретут книгопечатание. Добрый дядя Гутенберг предоставил ему это удовольствие.
— А как печатали до Гутенберга?
— Переписывали от руки, дорогой.
— Представляешь, сколько надо было вкалывать, чтобы переписать справочник «Боттен Париж и департаменты»!
— А газеты? — развивает тему Берта. — Представляете, написать «Фигаро» за одну ночь.
— А специальные издания? — вторит Берю-Джоконда. — Им надо было иметь накачанные запястья, чтобы справиться с такой работой! А если у писателя обморожение или судорога?
— Нет нужды вам это объяснять, — хвалю я. — Сами понимаете, изобретение папаши Гутенберга имело исключительное значение. Благодаря ему стало развиваться образование. До тех пор книги были такими дорогими, что можно было отыскать не больше одной на всю деревню! Но в жизни, — продолжаю я, выпив стакан пива, — всё уравновешивается. Как только происходит что-то хорошее, сразу же появляется что-то плохое. Почти в то же время был изобретён порох! Тут же в методах ведения войны всё перевернулось.
— А как махались до того, как изобрели этот чистящий порошок?
— Луками и копьями.
— О, прикинь, какие рожи были у тех, что оборонялись дротиками «Эврика» и швейцарскими алебардами, когда по ним шарахнули в первый раз! Они, наверное, обалдели и малость запаниковали, не так ли?
— Надо думать! Доспехи и крепости потеряли всякий смысл!
— Ещё бы! — говорит Толстяк. — Если тебе пальнут в задницу из аркебузы, будь ты в доспехах, ты не усидишь на коне. Ты был прав, во времена Людовика Одиннадцатого забродило сильно.
— И это ещё не всё. Кроме изобретений, были ещё и открытия. Мореплаватели получили компас, и у них появилась страсть к путешествиям. Самым известным из них был Христофор Колумб.
— Похоже, был такой, — соглашается Берю.
— До него все думали, что Земля плоская и её окружает бездна. Колумб догадался, что она круглая, и готов был поспорить на свои штаны, что если он будет плыть всё время на запад от Испании, то рано или поздно приплывет в Индию.
— И он с ней прокинулся?
— С Индией? Да. Потому что она находится на востоке. Зато он нашёл Америку.
— Прямо как в Галерее Лафайет [90] ,— считает мадам коннетабль, — вы туда заходите купить трусики, а выходите со шляпкой.
— Ваш пример очень удачный, — аплодирую я. — Вначале Колумб думал, что он приплыл в Индию.
— Тоже мне, Колумб! — зубоскалит Берю в полной уверенности, что если бы он был на месте знаменитого мореплавателя, то не совершил бы такой ошибки.
— Поэтому краснокожих впоследствии стали называть индейцами.
— Надо же, — одобряет Толстяк, — я тоже так думал… И всё же когда Кристоф увидел америкосов, он мог заметить, что они не были похожи на факиров! Он был хорошим моряком, но не сильно грамотным!
90
Галерея Лафайет — крупнейший магазин на углу улицы Лафайет и шоссе д'Антин в Париже. Прим. пер.