История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

Дар Фредерик

Берю смеётся.

— Если у него был мамон, как ты говоришь, неудивительно, что он пошёл в ресторацию!

— Браво, Толстяк! Ты мне об этом черканёшь на клочке бумаги, я где-нибудь вставлю. Этот Людовик Восемнадцатый и его свита не вызвали восторга. Французы поживились добром аристократов во время революции, и им не хотелось его возвращать. К тому же офицеры наполеоновской армии были заменены роялистами, и это не нравилось солдатам.

Напо знал об этом, когда садился на корабль, и он принимал во внимание непопулярность своего преемника. Он высадился в Заливе-Жуац. Памятная табличка знаменует это событие, и загорелые туристы любят её, потому что они садятся на

неё сверху, чтобы мазать себя кремом. В общем, жизнь продолжается.

Начинается самый сложный период его блестящей карьеры. Наполеон знает, что Прованс роялистский, и чтобы обойти его, он идёт через Альпы. С палкой в руке, он идёт со своими 1100 солдатами [205] через ущелья, где он ожидает нападения с минуты на минуту. Но в деревнях, которые он проходит, вместо того, чтобы преградить ему путь, его встречают ликованием. Он проходит двести километров без малейшего сопротивления на своём пути; но вот и Гренобль с армией, которая должна была уничтожить шествие. Что же будет?! Они встречаются в проходе Лафрей. Решающая минута. Могильная тишина! Представляешь, Толстяк?

205

Восемьсот гвардейцев плюс триста солдат с острова Эльба. — Прим. автора.

— Йе! — отвечает на английский манер он с пересохшим ртом.

— Наполеон выходит вперёд. Он идёт один, сюртук нараспашку. И он говорит: «Если есть среди вас хоть один, кто хочет убить своего Императора, я готов!»

— И они выстрелили? — с трудом выговаривает Чудовищный.

— Нет. Они повесили киверы на дула своих ружей и закричали: «Да здравствует Император!» Это была победа. Впоследствии Наполеон скажет: «До Гренобля я был авантюристом, начиная с этого города, я вновь стал сувереном».

Его шествие продолжается всё более и более триумфально. Те, кто должны были его остановить — как маршал Ней, — присоединились к нему. Он вступает в Париж в неописуемом апофеозе. Шатобриан напишет об этом подвиге: «Этот человек один завоевал всю Францию».

— А кабатчик? — шепчет Берю.

— Какой кабатчик?

— Ресторатор, Людовик Восемнадцатый?

— О, этот быстренько вернулся туда, где ныкался раньше.

— Он, наверное, содержал любовницу, — ухмыляется Толстяк. — Он держал свой походный саквояж под кроватью!

— Возможно. Кстати, новое правление Наполеона будет продолжаться всего сто дней. Но какие сто дней! Европу Наполеон достал до такой степени, что она по-быстрому объединилась, чтобы остановить его. С Людовиком Восемнадцатым она успела расслабиться. Она думала, что при этом жирном подагрике можно будет биться только за карточным столом. Когда же контору занял Наполеон, неприятности были гарантированы. «О нет, Лизетт!» И пришлось мобилизоваться со всех ног: англичане, пруссаки, австрийцы, русские! И наступил разгром в Ватерлоо. Старая Гвардия погибает. Никто не ушёл живым. Камброн выкрикнул своё бессмертное слово [206] , и солдаты наполеоновской гвардии умерли с криками: «Да здравствует Император!» Это был верх мужества и чести, верх фанатизма и преданности, верх преклонения. Наполеон разбит, повержен! Для него всё кончено.

206

В ответ на предложение англичан сложить оружие, генерал Камброн выкрикнул ругательство «Merde!», после чего раздался

залп, и французы были уничтожены. — Прим. пер.

Он решил сдаться на милость англичанам, этим вечным противникам, от которых он ожидал рыцарского поступка. Утопист! Если бы Англия была рыцарской, она бы не была Англией. Как же они натянули бедного Напо! Недолго думая, ростбифы отправили его на остров Святой Елены.

— Кстати, — перебивает Бугай, — я даже не знаю, где он находится.

— Этот остров находится почти на юге Африки в Атлантическом океане. На этот раз у орла не было таких больших крыльев, чтобы вернуться. Оставив позади себя живописные утёсы Аяччио, он кончил в тёмных кратерах этого вулканического острова под охраной мрачного английского тюремщика, который устроил ему нелёгкую жизнь, унижал его, подвергал цензуре и не давал вздохнуть. Родившись на острове, как по классическому замыслу, он умирает на острове после того, как повластвовал над миром и погубил сотни тысяч человек!

— Он там долго пробыл?

— Шесть лет. Он заболел раком, от него не выздоравливают!

— Отсюда вывод, — выводит Берю, — если бы он остался на Корсике, Нессенс его бы вылечил!

Я делаю ему знак умолкнуть. В соседней гримёрке только что отворилась дверь. Какой-то силуэт подходит к гримёрному столику, на котором поблескивает брошь моего приятеля.

— Клюёт? — спрашивает Бугай, еле дыша.

— Погоди…

Кто-то протягивает руку. Хватает брошь.

— Давай, жми! — командую я.

Мой дог (бордосский) срывается в коридор. Слышны крики, треск одежды, хрящевой удар с печатью Берюрье. Я вхожу в соседнюю комнату и вижу в отключке Наполеона, конвульсивно сжимающего украшение в своей руке. Берю разминает фаланги, фыркая носом.

— Смотри, — говорит он грустно. — Император тырил цацки. Не случайно ему эта роль досталась, вот уж точно!

* * *

Мы находимся в кабинете киностудии. Как и положено, продюсер клеймит позором поступок блестящего актёра Эвариста Некро. Просто недостойно позволять себе такие слабости, когда тебе выпала честь играть Наполеона, начиная от осады Тулона до Святой Елены.

С виноватым видом вор, пардон, клептоман (ибо в приличном обществе не бывает воров) просит прощения и обещает вернуть похищенное. Мы просим его объяснить причину его преступления, пардон, его мании (ибо в приличном обществе не бывает преступлений). И он признаётся. У него просто страсть обставлять свою квартиру в стиле ампир. Он коллекционирует предметы наполеоновской эпохи, в общем, он принимает себя за Наполеона, и у себя дома он, похоже, находится в компании со знаменитыми призраками, диктует воззвания воображаемой секретарше, разводится с Жозефиной, склоняется над колыбелью короля Рима, командует Аустерлицем и сочиняет устав «Комеди Франсез», как это делал император в объятой пламенем Москве. Его увлечение обходится ему дорого. Поэтому он вынужден тырить вещи, которые запали ему в душу. Он обещает вернуть украшение и авторучку и сходить к психоаналитику. Что ещё от него можно требовать?

Продюсер тепло благодарит нас и протягивает нам чек, предназначенный для оплаты полицейских услуг, при этом он просит не обналичивать его до конца недели.

Мы благодарим его и уходим, довольные тем, что так ловко справились с делом.

— Я знал, что это дело выеденного яйца не стоило, — говорит Толстяк, — но я буду о нём вспоминать, Сан-А. Я столько узнал о Наполеоне, да ещё и схватил его за шкирку, такое не каждый день случается.

Пока я рулю в сторону Парижа, он спрашивает: