История Французской революции. Том 2
Шрифт:
Страсть не бывает ни разумной, ни просвещенной, но одна только страсть может спасти народ в великой крайности – эту истину приходится повторять беспрестанно. Назначение Россиньоля было до странности смелым шагом, но показывало твердое, неизменное решение. После этого полумеры становились невозможны, и все местные администрации, доселе колебавшиеся, оказались поставлены перед необходимостью высказаться. Эти пылкие якобинцы, рассеянные по всем армиям, часто поднимали в них возмущение, но зато сообщали им ту энергическую решимость, без которой не было бы ни вооружения, ни продовольствия, ни каких-либо средств. Они были безбожно несправедливы к военачальникам, но никому не давали выказывать слабость или колебаться.
Их безумная горячность в соединении с благоразумием более спокойных людей скоро возымела великие и счастливые результаты.
Ко всем этим административным и военным мерам прибавим еще мщение: энергия с одной стороны сопровождается жестокостью с другой. Мы уже видели, что согласно требованию делегатов первичных собраний решено было издать закон против подозрительных лиц. Оставалось внести проект этого закона. Каждый день его требовали, говоря, что недостаточно декрета 27 марта, ставившего аристократов вне закона. По этому декрету требовался еще и суд, теперь же хотели такого декрета, который дозволял бы арестовывать без суда, только чтобы сделать их безопасными, граждан подозрительных в силу их убеждений.
Требовали также более строгих положений против иноземцев. Они уже были отданы под надзор комитетов, но это считалось недостаточным. Представление об иностранном заговоре, будто бы имевшем главным двигателем Питта, более чем когда-либо наполняло умы, после того как в одном из пограничных городов нашли портфель с письмами на английском языке: очевидно, переписку агентов, находящихся во Франции. В этих письмах говорилось о значительных суммах, посылаемых тайным агентам, рассеянным по французским лагерям, крепостям и главнейшим городам. Одним поручалось сблизиться с начальниками и собирать точные сведения о состоянии войск, крепостей и запасов, другим – пробраться в арсеналы и склады с напитанными фосфором фитилями и поджигать их. «Старайтесь поднять курс до двухсот ливров за фунт стерлингов, – говорилось в этих письмах. – Нужно, по возможности, подорвать кредит ассигнаций и отказываться брать те, на которых нет изображения короля. Поднимайте цены на все товары. Прикажите вашим торговцам скупать и не продавать предметы первой необходимости. Если можете уговорить Кот…а покупать сало и свечи по какой угодно цене, то заставьте народ платить до пяти франков за фунт сальных свечей. Милорд весьма доволен тем, как поступил Б. Мы надеемся, что убийства будут совершаться с осторожностью. Переодетые священники и женщины всех лучше годятся для этой операции».
Письма эти только доказывали, что Англия держала нескольких шпионов во французских армиях и нескольких агентов на французских биржах, и, пожалуй, были между ними такие, кто выпрашивал деньги под тем предлогом, что при случае возьмутся совершить полезные убийства. Но всё это было совсем не опасно, и, конечно, многое бывало преувеличено, как всегда в рапортах такого рода агентов. Случились, правда, пожары в Дуэ, Валансьене, на парусной фабрике в Лорьяне, в Байонне и в артиллерийских парках близ Шемилье и Сомюра. Может быть, эти агенты и были виновниками пожаров, но уж конечно не они направили кинжал лейб-гвардейца Пари против Лепелетье или кинжал Шарлотты Корде против Марата. А если они и играли на бирже иностранными бумагами и ассигнациями, если они скупали кое-какие товары благодаря кредиту, открытому им в Лондоне Питтом, то всё же оказывали лишь ничтожное влияние на торговое и финансовое положение Франции, которое зависело от прочих, несравненно более важных, нежели эти низкие интриги, обстоятельств. Однако эти письма, совпав с пожарами, двумя убийствами и биржевой игрой, возбудили всеобщее негодование. Конвент декретом обличил английское правительство и объявил Питта врагом рода человеческого. В то же время он повелел немедленно арестовать всех иностранцев, поселившихся во Франции позже 14
Наконец, вышел декрет о поспешном окончании процесса над Кюстином. Бирон и Ламарш были отданы под суд. С обвинительным актом против жирондистов велели поспешить, и Революционный трибунал получил приказ приступить к процессу в самом скором времени. Народный гнев обрушился и на последних Бурбонов, на несчастную семью, оплакивавшую в башне Тампля смерть последнего короля. Декретом от 1 августа объявлялось, что все остававшиеся во Франции Бурбоны будут сосланы, за исключением тех, что находились под мечом закона; что перевезенный в мае в Марсель герцог Орлеанский, которого федералисты не дали судить, будет опять привезен в Париж и осужден революционным трибуналом. Его казнь должна была послужить ответом тем, кто обвинял Гору в намерении сделать из него короля.
Злополучная Мария-Антуанетта тоже была обречена погибнуть на эшафоте. Она слыла душой всех заговоров бывшего двора и считалась гораздо более виновной, чем Людовик XVI. А главное, она имела несчастье быть дочерью Австрийского дома, а Австрия в эту минуту была самой опасной из неприятельских держав. Следуя обычаю выказывать особенно дерзкое пренебрежение самому опасному врагу, Конвент решил казнить Марию-Антуанетту в то самое время, когда императорские армии вторгались на французскую территорию. Бывшая королева была переведена в тюрьму Консьержери, как простая подсудимая, подлежавшая суду Революционного трибунала. Принцесса Елизавета, которую полагали сослать в колонии, была задержана, чтобы дать показание против сестры. Обоих детей полагалось воспитывать и содержать в заключении за счет Республики, с тем чтобы по заключении мира решить, как лучше поступить с ними.
До тех пор пленная семья в Тампле содержалась с некоторой пышностью, напоминавшей ее звание. Теперь декретом постановили ограничить это содержание самым необходимым. Наконец, в довершение всех этих актов революционного мщения, было решено взрыть и разрушить все королевские могилы в аббатстве Сен-Дени.
Глава XXVII
Осада Лиона войсками Конвента – Измена Тулона – Раздоры между республиканскими генералами – Учреждение революционного правительства – Закон против подозрительных лиц – Процесс и казнь Кюстина – Арест семидесяти трех членов Конвента
После отступления французов из Лагеря Цезаря в Гамрельский союзникам следовало бы дальше преследовать деморализованную армию, испытывавшую одни неудачи с самого открытия кампании. Разбитая уже в марте при Аахене и Неервиндене, эта армия потеряла голландскую Фландрию, Бельгию, Фамарский и Цезарев лагеря, крепости Конде и Валансьен. Один ее главнокомандующий предался неприятелю, другой был убит. С самой битвы при Жемапе она совершала лишь одни отступления, правда, нужные и прекрасно исполненные, но отступления не придают бодрости войскам. Не задумывая даже такого смелого шага, как поход прямо на Париж, союзники могли уничтожить ядро армии и свободно занять все крепости, какие нашли бы удобными для себя. Но тотчас после взятия Валансьена англичане, в силу договора, заключенного в Антверпене, потребовали осады Дюнкерка.
Тогда, пока принц Кобургский оставался между Шельдою и Скарпом, чтобы занимать французов и взять, если удастся, еще и Ле-Кенуа, герцог Йоркский с англо-ганноверской армией прошел через Орши, Менен, Диксмёй-де и Фурне и стал перед Дюнкерком. Эти две предполагавшиеся осады давали Франции еще некоторую отсрочку. Гушар, посланный в Гаврель, наскоро собирал там все более или менее свободные войска, чтобы спешить на помощь Дюнкерку. Дюнкерк считался важнейшим пунктом на всем театре войны – и из необходимости не дать англичанам захватить континентальный порт, и из желания разбить их отдельно от других главных врагов Франции, лишить всякой выгоды в этой войне и доставить английской оппозиции новое оружие против Питта. «Спасение Республики там», – писал Гушар Комитету общественного спасения, и Карно, сознавая всю бесполезность войск, стоявших на Рейне и Мозеле, уговорил комитет отделить от них подкрепление для Фландрии. В приготовлениях прошло от двадцати до двадцати пяти дней – весьма умеренное промедление со стороны французов, которым надо было стянуть свои войска, разбросанные на больших расстояниях, но непостижимое для англичан, которые в четыре-пять переходов могли прийти под самые стены Дюнкерка.