История Французской революции. Том 2

Тьер Луи-Адольф

Комитет, как видно, ничего не упускал из виду, чтобы извлечь возможно большую пользу из взятия Лиона. Это событие действительно имело огромное значение. Оно освобождало восток Франции от последних остатков восстания, отнимало всякую надежду у эмигрантов, интриговавших в Швейцарии, и у пьемонтцев, которые уже не могли рассчитывать ни на какую диверсию. Оно сдерживало Юру, обеспечивало тылы Рейнской армии, дозволяло послать в Тулон и Пиренеи необходимую помощь людьми и военными припасами; наконец, взятие Лиона запугало все города, склонные к восстанию, и заставило их окончательно покориться.

На Севере комитет хотел проявить наибольшую энергию и таковой же требовал от солдат и начальников. Пока Ктостин всходил на эшафот, Гушар, за то только, что не сделал под Дюнкерком всего, что можно было бы сделать, отправился в Революционный трибунал. Неудовольствие, выраженное против комитета

в сентябре, заставило его обновить состав главных штабов. В этой перетасовке простые офицеры получили самые высокие чины. Гушар, бывший полковником в начале кампании и до конца ее сделавшийся главнокомандующим, а теперь ставший подсудимым; Гош, простой офицер при осаде Дюнкерка, а теперь назначенный начальником Мозельской армии; Журдан, батальонный командир, потом командующий центром в деле при Ондскоте и наконец назначенный главнокомандующим Северной армией, – вот несколько разительных примеров быстрых перемен и перестановок в этих республиканских армиях. Эти скоропостижные повышения не оставляли генералам и солдатам времени узнать друг друга и приобрести взаимное доверие, но давали страшное представление о той высшей воле, которая распоряжалась так полновластно всеми жизнями и уничтожала не только в случае доказанной измены, но по одному подозрению, за недостаток усердия, за неполную победу; отсюда проистекали безусловная преданность со стороны армий и беспредельные надежды в головах, настолько смелых, чтобы не бояться опасной чести попасть в начальники той или другой армии.

К этому времени следует отнести первые успехи военного искусства. Конечно, основные начала этого искусства знали во все времена и применяли полководцы, соединявшие смелый ум со смелым характером. Еще в самое недавнее время Фридрих Великий подавал пример великолепнейших стратегических комбинаций. Но как только гениальный человек исчезает и уступает место обычным людям, военное искусство снова впадает в малодушную осторожность и рутину. Эти люди вечно хлопочут о защите или атаке какой-нибудь одной линии, изощряются в искусстве вычислять все выгоды ландшафта, приспосабливать к нему то или другое оружие, но, со всеми этими средствами, целые годы возятся из-за какой-нибудь провинции, которую смелый полководец взял бы в один прием; и эта осмотрительность, свойственная посредственности, в конце концов убивает больше людей, чем гениальная отвага, потому что убивает их без результата, и конца этому не видно. Так поступали ученые тактики союзников. Против каждого батальона они выставляли такой же; они стерегли все дороги, угрожаемые неприятелем, и в то время как одним смелым походом могли бы уничтожить революцию, боялись сделать шаг, чтобы не открыть себя.

В военном искусстве был необходим переворот. Составить плотную силу, вдохнуть в нее смелость и доверие, быстро перекинуть войска за реку, за цепь гор, нагрянуть на неприятеля, когда он этого не ожидает, дробя его силы, отрезая его от помощи и всяких средств, отнимая у него столицу, – это было великое искусство, требовавшее гения, искусство, которое могло развиться только среди революционного брожения.

Революция, расшевелив умы, подготовила эпоху обширных военных комбинаций. Прежде всего, она подняла на ноги громадные массы людей, каких никогда не поднимали короли. Она возбудила непомерное, нетерпеливое желание победы, внушила отвращение к медленным и методическим военным действиям и подала мысль о внезапных вторжениях больших войск в одну точку. Со всех сторон только и слышалось: «Надо драться большими армиями!» Это был общий голос солдат на всех границах, якобинцев во всех клубах. Кутон по прибытии под Лион на все рассуждения Дюбуа-Крансе отвечал одно – что атакует всеми силами. Наконец, Барер написал ловкий и глубокомысленный отчет, в котором доказывал, что причина всех неудач – манера сражаться малыми силами. Так Революция постепенно подготовила возрождение военного дела.

Эта перемена не могла совершиться без некоторого беспорядка. Поселяне, рабочие, перенесенные прямо на поле битвы, в первые дни несли туда лишь свое невежество, своеволие, панику – естественные последствия плохой организации. Представители, приезжавшие в лагеря, чтобы раздувать в солдатах революционные страсти, часто требовали невозможного и поступали с заслуженными людьми жестоко. Дюмурье, Кюстин, Гушар, Брюнэ, Канкло, Журдан погибли или отступились от дела перед этим потоком. Но однажды эти рабочие из якобинцев-горлодеров делались храбрыми и послушными солдатами; эти представители сообщали армиям необычайную смелость и силу воли и своей требовательностью и беспрестанными перетасовками находили отважные умы, подходившие к обстоятельствам.

Наконец явился человек, который внес правильность

в это обширное движение: это был Карно. Этот бывший офицер инженерных войск, сделавшись членом Конвента, а потом Комитета общественного спасения, то есть до известной степени пользуясь неприкосновенностью, мог безнаказанно внести порядок в бессвязные операции, а главное – придать им единство и цельность, каких до него не мог бы добиться ни один министр, потому что министров не слушались. Одна из главных причин неудач заключалась в той неразберихе, которой всегда сопровождаются сильные потрясения. Когда комитет утвердился и сделался всесильным, а Карно выступил, облеченный всей властью этого комитета, тогда мысль этого мудрого человека, который предписывал движения, строго согласованные между собою и устремленные к одной цели, была понята и встретила повиновение. Отдельные военачальники теперь уже не могли, как в свое время Дюмурье и Кюстин, действовать каждый по-своему, привлекая каждый к себе всю войну и все средства. Представители, с другой стороны, тоже не могли более распоряжаться, устраивать или расстраивать маневры, отступая от приказов, данных свыше. Надо было повиноваться верховной воле комитета и сообразоваться с его предначертаниями. Поставленный в центре всего, носясь над всеми границами, ум Карно мог возвыситься, расшириться; генерал задумал обширные планы, в которых осторожность совмещалась со смелостью. Инструкция, посланная Гушару, служит тому доказательством.

Конечно, планы Карно иногда обладали недостатками кабинетных планов: его приказания не всегда оказывались приспособленными к местности или удобоисполнимыми в данную минуту; но недостатки деталей искупались стройностью замысла, и этим планам Франция была обязана повсеместными победами в следующем году.

Карно сам поспешил на северную границу, к Журдану. Перед тем было решено смело напасть на неприятеля, хоть он и казался очень сильным. Карно просил генерала составить свой план, чтобы судить о его взглядах и согласовать их со взглядами комитета, то есть со своими. Союзники, возвратившись от Дюнкерка к середине линии, собрались между Шельдой и Маасом и могли нанести решительные удары. Мы уже познакомили читателей с театром войны. Несколько линий разделяют пространство между Маасом и морем: реки Лис, Скарп, Шельда и Самбра. Союзники, взяв Конде и Валансьен, обеспечили себе два важных пункта на Шельде. Только что взятый Ле-Кенуа служил опорой между Шельдой и Самброй, но на самой Самбре у них не было ни одного пункта. Выбор пал на Мобёж, так как эта крепость своим местоположением сделала бы союзников почти полными хозяевами на пространстве между Самброй и Маасом. При открытии следующей кампании Валансьен и Мобёж послужили бы превосходной базой для операций, и кампания 1793 года прошла бы не совсем бесполезно. Итак, союзники на этом и остановились – следовало занять Мобёж.

Французы, у которых начинал развиваться вкус к комбинациям, решили двигаться на Лилль и Мобёж, то есть на оба неприятельских фланга, в надежде расстроить центр. Таким образом, правда, французы рисковали навлечь на себя все неприятельские силы на том или другом фланге, но в этом замысле было уже много меньше рутины, чем в предыдущих. Однако самым безотлагательным делом было выручить Мобёж. Журдан, оставив около 50 тысяч человек в лагерях при Гавреле, Лилле и Касселе, чтобы образовать сильное левое крыло, собирал в Гизе как можно больше народа. Он уже образовал армию в 45 тысяч и наскоро размещал по полкам новобранцев, доставляемых ополчением. Но эти новобранцы создавали такой беспорядок, что надо было оставить несколько отрядов линейных войск только затем, чтобы присматривать за ними. Журдан назначил Гиз сборным пунктом для всех ополченцев и пятью колоннами двинулся на помощь Мобёжу.

Неприятель уже окружил этот город. Подобно Валансьену и Лиллю, он поддерживался укрепленным лагерем, находившимся на правом берегу Самбры, с той самой стороны, с которой подходили французы. Две дивизии – Дежардена и Мейе – охраняли течение Самбры, одна выше, другая ниже Мобёжа. Неприятель, вместо того чтобы подойти двумя плотными колоннами, Дежардена оттеснить к Мобёжу, а Мейе отбросить назад за Шарлеруа, перешел Самбру небольшими отрядами и дал обеим дивизиям соединиться в укрепленном лагере. Отделив Дежардена от Журдана и помешав ему тем самым увеличить действующую армию, союзники поступили умно; но позволив Мейе присоединиться к Дежардену, они разрешили этим генералам образовать 20-тысячное войско, которое легко могло выйти из роли простого гарнизона, особенно при приближении Журдана с большой армией. Впрочем, необходимость прокормить такое множество людей была неудобством, крайне обременительным для Мобёжа, и могла до известной степени служить извинением оплошности союзных генералов.

Конец ознакомительного фрагмента.