История и сага
Шрифт:
Внимательное чтение «Хеймскринглы» приводит к выводу, что многие черты общественных отношений, которые Снорри приписывал историческому прошлому Норвегии, на самом деле он перенес из современной ему исландской действительности. Для этого у Снорри имелись определенные основания, ибо Исландия отставала от Норвегии по уровню своего социального развития и ее настоящее напоминало норвежское прошлое. Но в значительной мере Снорри поступал так бессознательно, применяя для изображения истории Норвегии тот материал, который только и был у него под рукой. Вспомним, что в глазах средневекового человека исторические изменения затрагивают не всю толщу социальной жизни, но скорее касаются ее политической поверхности: сменяются правители, происходят различные события, но образ жизни людей, их общественные отношения не мыслятся в развитии, остаются стабильными. Отсюда многочисленные анахронизмы в «Хеймскрингле», о которых шла речь выше.
Тем не менее понимание истории Снорри получило специфическую окраску под влиянием его позиции в исландском обществе и в тех конфликтах,
Истина и вымысел
Для современного историка «Хеймскрингла» служит источником, анализируя который он стремится погнать скандинавское средневековье. Но достоверна ли она? В XIX и XX вв. исследователи немало потрудились над тем, чтобы выяснить, в какой мере можно полагаться на рассказы Снорри. Источниковедческая критика саг о конунгах прошла несколько этапов: от почти безоговорочного доверия до огульного скептицизма. До тех пор пока усилия ученых сосредоточивались преимущественно на изложении хода политических событий, хроники и другие повествовательные памятники привлекались ими очень широко и считалось достаточным только отделить факты от вымысла для того, чтобы смело использовать содержащиеся в них данные. Критика сводилась в основном к сопоставлению саг между собой и с другими источниками и к выявлению их внутренней непротиворечивости. При этом многое в «Хеймскрингле» оказалось забракованным как анахронизмы, ошибки и неточности и даже как необоснованные домыслы автора, но остальное — основное — содержание ее принималось за относительно достоверное.
Усложнение задач исторической науки, связанное с перемещением центра внимания на вопросы социальной и экономической истории, выдвинуло на первый план документальные материалы, памятники права и хозяйственной жизни, тогда как нарративным источникам стали придавать второстепенное значение. Познавательная их ценность во все большем объеме ставилась под сомнение. К тому же в них стали видеть скорее продукт того времени, когда они возникли, чем средство для познания описываемого в них прошлого. Стали искать в королевских сагах выражение политических взглядов авторов и оценивать их как орудие в политической, «партийной» борьбе (известный норвежский историк X. Кут).
Но при этом не всегда учитывали, что если саги о конунгах и проникнуты определенной тенденцией, то они ни в коей мере не сводились только к ее выражению и выполняли в скандинавском обществе важнейшую культурную функцию. В них воплощалось зарождавшееся в то время историческое сознание. В неявной форме их автор выразил не только собственные взгляды, [40] но и коренные представления общественной среды, к которой он принадлежал.
Поэтому невозможно однозначно ответить на вопрос: достоверны ли королевские саги? В эпоху, когда саги сочинялись и записывались, они воспринимались как правдивый рассказ о действительных событиях и вымысел, достаточно широко в них представленный, не осознавался. Функции королевский саги синкретичны, она стремится нарисовать картину жизни минувших поколений, но разрешает эту задачу в значительной мере художественными средствами. В результате в саге заключена не «голая» истина о прошлом, а обладающее эстетической убедительностью повествование, подчиненное не одному лишь поиску фактов («как это было на самом деле»), но также и созданию внутренне целостной художественной структуры.
40
Если в «Хеймскрингле» и встречаются некоторые сентенции и наблюдения автора, то они раскрывают его жизненный опыт, а не «философию истории». Снорри проявляет некоторую склонность к резонированию. Например, переход части населения Норвегии на сторону вторгшегося в нее конунга Рагнфреда дает повод для замечания: «Часто бывает, что когда через страну проходят вражеские войска, подвергшиеся опасности ищут помощи каждый там, где кажется более возможным ее получить» (Ol. Tr., 17). Точно так же нападение норвежского и шведского конунгов на Данию поставило ее население перед необходимостью подчиниться им: «И как часто случается, когда народ подвергается нападению и не находит защиты, большинство согласилось на все их требования, чтобы купить себе мир…» (Ol. helga, 145). Молодой Олаф Трюггвасон пользовался благосклонностью князя Владимира в Гардарики. «Но, как часто бывает, когда чужеземцы приобретают власть или бо?льшую славу, чем местные жители, многие завидовали тому, что он был так дорог князю и не менее — княгине» (Ol. Tr., 21). «Как это бывает со многими, достигшими власти», мать Магнуса Доброго, Альфхильда, не ладила с королевой Астрид — законной женой покойного конунга Олафа Харальдссона (Альфхильда же была его наложницей) (Magn. go?a, 7). Сообщение
Снорри всегда и последовательно стремится обнаружить и рассказать правду о прошлом, он очень добросовестно отбирает те сведения, которые заслуживают доверия, опуская сомнительное или оговаривая недостоверность сообщаемого. Но накопленный им материал должен быть размещен в саге в специфической жанровой форме с ее собственными закономерностями, сообразно которым объединяются в целое элементы повествования. Именно такая форма компоновки фактов считалась тогда единственно правильной и приемлемой, и автор королевской саги не находит никакого внутреннего противоречия в решении задачи достоверного сообщения истины в рамках саги, неизбежно трансформирующей это сообщение. Подобное противоречие не может быть им осознано, ибо сага представляется ему самым естественным способом рассказа о человеческом прошлом, притом таким способом, при котором, как мы уже говорили, прошлое и рассказ о нем неразличимо близки, если не едины.
Но для нас здесь уже нет единства: мы неизбежно отделяем то, что считаем истиной, от вымысла, ибо задачи исторического изложения и художественного осознания действительности стали весьма неодинаковы. «Поэзия» и «правда» разошлись. Ныне исследователь не может не разграничивать двух функций историка — отбора материала и его организации в связное повествование. Посмотрим же, как справляется Снорри с каждой из этих функций, — не для того, чтобы уличить его в ошибках и вымысле, а чтобы попытаться проникнуть в систему его мышления.
Существует обширная научная источниковедческая литература, изучающая вопросы об отношениях между разными королевскими сагами, об их генезисе и зависимости одной от другой; исследователи много сделали для того, чтобы установить, откуда заимствовано то или иное сообщение Снорри. [41] Подобный критический анализ необходим, если подходить к королевским сагам как к источникам по истории Норвегии. Мы не будем касаться этих проблем. Поскольку «Хеймскрингла» представляет, с нашей точки зрения, интерес прежде всего как порождение общественного сознания, для нас сейчас не столь важно, достоверны ли на самом деле определенные сообщения Снорри, откуда он их получил и соответственно допустимо ли на них опираться, восстанавливая историческое прошлое, сколь существенно уяснить трактовку Снорри понятий «истина» и «вымысел». Каковы его принципы отбора материала?
41
Установлено, в частности, что Снорри, широко использовавший исландские и норвежские источники, не был знаком (а если и знал, то, во всяком случае, не из первых рук) с сочинениями западноевропейских историков и хронистов.
Снорри придает огромное значение проблеме достоверности материала, который он приводит, и постоянно, на протяжении всего своего труда, обращается к «критике источников». Знаменитый Пролог к «Хеймскрингле» специально посвящен их характеристике. [42]
«В этой книге, — начинает он, — я записал старые рассказы о вождях, которые правили в северных землях и говорили на датском языке, [43] так, как я слышал их от мудрых людей, а также заимствовал из известных мне родословных, найденных в перечнях предков конунгов и других знатных людей, а кое-что записано согласно древним песням и легендам, рассказываемым людьми для собственного развлечения. И хотя мы не уверены в их достоверности, нам известно, что старые мудрецы считали их правдивыми».
42
Однако Снорри не называет здесь целого ряда источников, им использованных: более ранних саг об Олафе Трюггвасоне и об Олафе Святом, обзоров истории Норвегии на древнеисландском и на латинском языках и других сочинений, упомянутых выше (см. гл. «„Хеймскрингла“ и Снорри»). Задача Пролога, по-видимому, заключалась не в перечислении всех использованных источников (его современникам они должны были быть хорошо известны), а в установлении принципов их отбора и критериев достоверности.
43
Donsk tunga — здесь древнескандинавский (или древнеисландский) язык, общий для всех народов скандинавского Севера в период раннего средневековья.
Далее Снорри упоминает использованную им «Ynglingatal» Тьодольфа из Хвини, скальда Харальда Харфагра. В этой поэме, сочиненной в честь конунга Рогнвальда Достославного, упомянуты тридцать поколений его предков. Затем он называет «Haleygjatal» скальда Эйвинда Skaldaspillir («Губитель скальдов»); Эйвинд перечисляет 27 поколений предков ярла Хакона Могучего, которому посвящена эта песнь. Среди других своих источников Снорри особо выделяет произведения скальдов Харальда Харфагра и конунгов, правивших в Норвегии после него, причем большая часть того, что он заимствовал из песен, излагалась непосредственно перед самими вождями, о которых эти песни были сочинены, или перед их сыновьями.