История инакомыслия в СССР
Шрифт:
Доводы против ресталинизации были самые лояльные (ресталинизация внесет разлад в советское общество, в сознание людей, ухудшит отношения с коммунистическими партиями Запада и т.п.), но протест против возрождения сталинизма был выражен энергично.
В начале 1968 г. письма с протестами против ресталинизации дополнились письмами против судебной расправы с молодыми самиздатчиками (Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Алексей Добровольский, Вера Лашкова). Все четверо были студентами-вечерниками, и зарабатывали на жизнь неквалифицированным трудом; кроме Лашковой, остальные пережили исключения из институтов, а Гинзбург и Добровольский даже отбыли лагерные сроки по политическим причинам.
«Процесс четырех» был непосредственно связан с делом Синявского и Даниэля: Александр Гинзбург и Юрий Галансков
По форме протесты 1968 г. повторили события двухлетней давности, но в «расширенном» масштабе: демонстрация «недоучек», в которой участвовало около 30 человек; за эту демонстрацию были осуждены по новой статье 190 на трехлетние сроки Владимир Буковский и его друг Виктор Хаустов; [39] стояние у суда - но собралась не кучка друзей обвиняемых, как 2 года назад, а люди разного возраста и разного общественного положения. В день приговора у суда толпилось около 200 человек. [40] Петиционная кампания тоже была гораздо шире, чем в 1966 г. «Подписантов», как стали называть участников письменных протестов против политических преследований, оказалось более 700. [41] Андрей Амальрик в своей работе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» проанализировал их социальный состав. Среди них преобладали люди интеллигентных профессий: ученые составили 45%, деятели искусств - 22%, издательские работники, учителя, врачи, юристы - 9%. Заметную часть «подписантов» на этот раз дала техническая интеллигенция (13%); рабочих оказалось даже больше, чем студентов (6% и 5% соответственно). Правда, рабочие были «нетипичные» - главным образом из молодых «недоучек». [42]
Таким образом, преобладающей формой протеста в 1968 г. стали письма в советские инстанции. Участие в петиционной кампании приняли представители всех слоев интеллигенции, вплоть до самых привилегированных.
Амальрик заметил по этому поводу, что обращение с петициями характерно для авторитарных обществ. Он напоминает, что с петиций к королю начиналась французская революция 1830 г. и движение, свергшее эфиопскую монархию в 1975 г. [43] Можно добавить, что и в России в последние десятилетия царской власти были распространены петиции. Так что возникновение кампании петиций в СССР как бы свидетельствовало, что советское государство после смерти Сталина из тоталитарного стало превращаться в авторитарное. Эти петиции и выступления против ресталинизации затормозили ее наступление. Не будь их, этот процесс был бы куда более быстрым и крутым. Но непосредственного успеха подписантская кампания 1968 г. не имела: Гинзбург был осужден на 5 лет лагеря, Галансков - на 7 (в 1972 г. он умер в заключении после неудачной операции язвы желудка), а над «подписантами» была устроена массовая расправа.
За редким исключением, члены партии были изгнаны из партии, что автоматически вело к увольнению с работы. Многих беспартийных тоже уволили или перевели на более низкие должности; студентов исключали из институтов; художников и писателей - из творческих союзов, их перестали публиковать (выставлять); ученые, ожидавшие защиты диссертации, не смогли их защитить и т.д. Эти люди, до тех пор благополучные, оказались изгоями. [44]
При зарождении «петиционной кампании» исключительно важным было обращение протеста именно к властям. Это было революционным шагом по сравнению с десятилетиями, когда критика властей была лишь для разговоров с друзьями, а в официальных выступлениях те же люди не решались ее высказать, повторяли казенные штампы. Одновременная передача в самиздат критических писем, адресованных в официальные инстанции, служила примером, помогала формированию нарождавшегося общественного мнения.
Среди писем по поводу «процесса четырех» выделялось обращение Ларисы Богораз и Павла Литвинова - оно было адресовано не в советские официальные инстанции, а «мировой общественности» - не только к советским гражданам, но и к Западу. Это было преодолением общего комплекса против «вынесения сора из избы». Авторы письма призывали требовать освобождения подсудимых из-под стражи
Письмо Богораз и Литвинова дало резонанс на Западе: его поместили многие газеты; лондонская «Таймс» опубликовала о нем передовую; [46] зарубежные радиостанции, работающие на СССР, многократно передавали его полный текст, что сделало известным это обращение в СССР и вызвало поток писем к авторам - и сочувственных и ругательных. [47]
В перипетиях 1966-1968 гг. сформировался круг правозащитников. «Отбор» происходил не по признаку сочувствия либеральным идеям (сочувствие это, в Москве во всяком случае, было весьма широким), а по признаку готовности к открытому отстаиванию этой позиции от попыток реставрации «сверху».
Первым туром «отбора» было участие в петиционной кампании. В советских условиях это серьезная проверка на гражданственность. Однако нельзя ставить знак равенства между участниками эпистолярной кампании 1968 г. в поддержку «курса XX съезда» и правозащитниками. Значительная часть «подписантов» 1968 г. действовала с той или иной степенью надежды, что советские руководители примут в расчет открыто высказанное общественное мнение, и если не прекратят, то уменьшат напор на общество. Власти ответили репрессиями.
К чести «подписантов», всего несколько человек согласились на «признание ошибок» и самоосуждение, хотя оно выжималось под угрозой утраты жизненных позиций.
Однако репрессии, начавшиеся весной 1968 г., и особенно советское вторжение в Чехословакию несколько месяцев спустя, ясно показали не только опасность, но и бесперспективность открытых обращений с гражданскими требованиями. Стало очевидно, что советский строй не превратился в авторитарный, он остался тоталитарным, и противостояние ему не принесет быстрого успеха.
Убедившись в этом, большинство «подписантов» отказались от открытой борьбы, вернулись в прежнюю жизненную колею, ограничившись пассивным осуждением поворота властей к сталинизму. Среди прочих прекратили попытки повлиять на власть почти все наиболее видные и поэтому наименее уязвимые участники петиционной кампании 1968 г., имена которых придали ей особую значимость.
Лишь небольшая часть «подписантов» не пожелала расстаться с внутренней свободой, обретенной в открытых гражданских выступлениях. Пережитое духовное очищение сделало для них невозможным возвращение к двоемыслию, неизбежному при участии в советской официальной жизни. Эти немногие остались на позициях открытого противостояния, хотя они не питали надежды на успех в близком будущем. Обязательная плата за такую гражданскую позицию - изгойство, а возможно, и лагерный срок. События 1966-1968 гг. помогли людям, готовым к таким испытаниям, найти друг друга. Свойственная всем им гражданственность, общность нравственных понятий и общее изгойство сплотили их. Это содружество на первых порах и составило правозащитное движение, а впоследствии, при его расширении, оказалось его ядром.
Вступление в правозащитное движение не обставлено никакими формальностями - это акт самосознания. Однако очищение от двоемыслия и испытание готовности к неизбежным для правозащитника жизненным осложнениям чаще всего начинается с открытого протеста против беззакония. Поэтому я полагаю правозащитником каждого, хотя бы однажды заявившего такой протест. Самым распространенным способом его до сих пор остается подпись под правозащитным документом.
III. СТАНОВЛЕНИЕ (1968-1972 гг.)
Между правозащитниками нет формальных связей - ни внутри ядра движения, ни между ядром и «периферией». У них нет ни лидеров, ни подчиненных, никто никому не «поручает» никаких дел, а может лишь сам делать задуманное, если не будет добровольных помощников. Никто не имеет каких-либо обязанностей, кроме налагаемых собственной совестью. Но именно из-за добровольности присоединения к этому братскому ордену люди действуют с самозабвенной активностью, какой не вызвать приказами и понуканием.
Эта неформальная структура оказалась наиболее пригодной для советских условий (во всяком случае, на первых порах), показала свою эффективность. Для всякого дела находятся исполнители, вернее - они сами находят себе дело.