История Киева. Киев советский. Том 2 (1945—1991)
Шрифт:
Жить бывает очень тяжко, особенно после трех перенесенных сложных операций, поэтому ценю свой юмор и расчетливость. В старости я еще очень многое могу, но уже почти ничего не хочу – вот первый несомненный и благодатный плюс. Кто-то однажды замечательно подметил: желудок – это орган наслаждения, который изменяет нам последним. На склоне лет каждый получает то лицо, которое заслужил. Например, лицо у одного моего приятеля становится таким, как будто он постоянно подсчитывает коммуналку.
Мое восхищение яркими и короткими жизненными историям привело меня к собиранию эпитафий. Лаконичные надписи на могилах многих убеждают в том, что все мы на самом деле – персонажи анекдотов для кого-то, наблюдающего нас со стороны. Печалиться по поводу количества прожитых лет довольно глупо – если эти годы перевести
Чуть-чуть приврать не грех, это весьма полезно для душевного здоровья и творческого процесса. В последнее время соглашаюсь с Сократом, который сказал: старость – это убыль одушевленности. У любого, даже мелкого благородства есть оборотная сторона – самому себе становится приятно. Большинство добрых дел совершаются из этого побуждения. В воздухе сегодняшней гражданской жизни бурлят всего два мотива – выжить и быстрее разбогатеть. Но не надо забывать, что вкус и совесть очень сужают круг всевозможных удовольствий и наслаждений.
Что это я о себе и о себе! Пора о Городе! И перейти от общего – к частностям. И начнем с грустного, чтобы закончить РАДОСТНЫМ! Это будет не ода «К радости», как у Бетховена, хотя и патетики, к которой я издавна склонен, будет немало!
Улица Бассейная и Бессарабский рынок. 1946 год. Из архива автора. Публикуется впервые
«Государственная забота»…
Эту историю мне рассказал сосед по ул. Бассейной, 5-б, где я родился, Гуревич Яков, проживший всю жизнь в Киеве.
«Мне было семь лет, когда мы приехали из эвакуации в Киев. Мы жили в доме возле Бессарабки, где недалеко была моя школа. Вокруг Бессарабки вплоть до «второй Бессарабки», там, где сейчас стоит Дворец спорта, вдоль дороги стояли рундуки – такие прилавки, на которых торговали колхозники. Возле этих рундуков любили собираться инвалиды, в основном безногие, на тележках. Они играли в карты, в «очко», в «буру», в «секу». Играли и в «наперстки». Они не воровали, но и не считали зазорным «раздеть» в карты или в наперстки какого-нибудь селянина. Когда холодало, инвалиды ночевали в вырытых ими землянках на Собачьей тропе (возле улицы Леси Украинки). Если же кто-то не хотел или не мог туда идти ночевать, то он спал под рундуком.
Улица Бассейная и Бессарабский рынок. 1946 год. Из архива автора. Публикуется впервые
Однажды, когда я шел из школы – потерял сознание и упал от голода. Мама то ли потеряла, то ли или у неё украли продовольственные карточки, и мы голодали. Когда я очнулся, то увидел перед собой руку с куском хлеба и услышал: «Ешь пацан, ешь». Так я познакомился с инвалидом – дядей Мишей, так я его называл. «Дяде» было лет 19–20, у него не было обеих ног. Когда «дядя Миша» накормил меня хлебом, он сказал: «Пацан, ты когда из школы идешь – заходи сюда, хорошо?» И я стал заходить к «дяде Мише» каждый день. Садился рядом с ним на камень (он обязательно на него мне что-нибудь подстилал и говорил «чтобы простатита» не было) и наблюдал, как он играет в карты. Однажды, когда я пришел к нему после школы, «дядя Миша», не отрываясь от игры, произнёс: «Держи, пацан», – и протянул мне руку, в которой было что-то зажато. Я до сих пор помню эту чуть подтаявшую влажную ириску, которую он где-то для меня добыл. Это была первая в моей жизни конфета.
В
Был месяц май, год после победы. Было голодно, но приятно – у меня появился старший друг. Был месяц май… Однажды я, как всегда, пришел на Бессарабку и услышал странную тревожную тишину. Было тихо, даже продавцы говорили полушепотом. Я только потом заметил – на Бессарабке не было ни одного инвалида! Шепотом мне сказали, что ночью органы провели облаву, собрали всех увечных и эшелонами отправили их на Соловки. Без вины, без суда и следствия. Чтобы они своим видом не «смущали» граждан. Мне кажется, что эти калеки-ветераны прежде всего вызывали злость у тех, кто действительно пересидел войну в штабах. Ходили слухи, что акцию эту организовал лично Жуков. Инвалидов вывезли из всех крупных городов СССР. «Зачистили» страну. «Вывезли» даже «самоваров» – людей без рук и без ног. На Соловках их иногда выносили подышать свежим воздухом и подвешивали на веревках на деревьях. Иногда забывали, и они замерзали. Это были в основном 20-летние ребята».
Из Киева тогда вывезли несколько тысяч инвалидов. Живших в семьях – не трогали. «Зачистка увечных» повторялась и в конце 1940-х годов. Но тогда их отправляли в интернаты, которые напоминали тюрьмы. С тех пор на парадах ветеранов уже не было инвалидов. Их просто убрали, как неприятное воспоминание. И Родина уже больше никогда не думала о своих лучших сыновьях. В небытие ушли даже их имена. Это уже много позже оставшиеся в живых фронтовики стали получать льготы, пайки и прочие блага. А тех – одиноких безногих и безруких мальчишек – просто заживо похоронили на Соловках. Было что-то глубоко людоедское в той «великой эпохе». Фараоно-египетское, не щадящее миллионы жизней ради то ли идеи, то ли топлива для танков. Мировая революция, Третий рейх, битвы империй – какой все это бред по сравнению с загубленной жизнью 20-летнего пацана, которого Родина использовала как пушечное мясо, а потом утилизировала, как ненужный хлам!
Публичная казнь гитлеровцев в Киеве
Я ввел в книгу неприятную страницу, так как уж очень «сладкий» получается этот том по сравнению с предыдущим.
Немало написано о массовой казни военных преступников в моем Городе. Напомню, что расправы над нацистскими прислужниками начались вскоре после освобождения Киева, еще 17 декабря 1943 года. Троих, за убийство семи евреек, повесили на Подоле, а еще одного – вздернули на той самой виселице, где он вешал заключенных в Сырецком концлагере. Их имена известны, но не считаю нужным упоминать здесь. Эти четверо не стали единственными казненными. На эшафот подымались полицаи, прислужники оккупантов и сами немецкие каратели, убивавшие мирное население и пленных.
74 года назад по советским городам прокатилась невиданная доселе «народная забава» – публичные казни немецких военнопленных. Проводились они согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП (б) от 21.11.1945 года, имевшему гриф «Строго секретно», которое предписывало «Провести в течение декабря 1945 – января 1946 г. открытые судебные процессы по делам изобличенных в зверствах, против советских граждан, бывших военнослужащих германской армии и немецких карательных органов в городах: Ленинграде, Смоленске, Брянске, Великие Луки, Киеве, Николаеве, Минске и Риге».