История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2
Шрифт:
Таков был конец жалкого фаворита, необыкновенная судьба которого стала последним пережитком старых дворов и их пороков; ибо даже абсолютной монархии приходится теперь считаться с общественным мнением. Узнав о разжаловании Годоя, наводнивший Аранхуэс народ предался бурной радости, будто назавтра должен был стать счастливейшим народом в мире. Повсюду на улицах пели, плясали, обнимались и поздравляли друг друга с падением фаворита: удовлетворялось чувство куда более пылкое, чем радость, – ненависть к неслыханной фортуне, оскорбившей всю Испанию. Новость, за два-три часа достигнув Мадрида, вызвала исступленный восторг населения.
День 18-го прошел спокойно, а между тем взволнованная толпа нуждалась в новых переживаниях. Ей было мало разрушить дворец, она хотела разорвать на куски самого Годоя. Его разыскивали повсюду, и королева трепетала, всякий миг боясь услышать об обнаружении его убежища и его гибели. Министры провели ночь в замке при своих государях, которые ни на
Девятнадцатого марта утром народное волнение, усмиренное сначала прокламацией, а затем низложением фаворита, вновь поднялось как волна, которая то опадает, то вздымается. Офицеры дворцовой стражи, чувствуя, что теряют власть над своими войсками, объявили, что будут не в силах защитить монархию в случае нападения. Растерянные король и королева позвали Фердинанда, прося его защиты, и он обещал им свои услуги с тайной радостью победителя и с легкостью заговорщика, знавшего, на какие пружины нажать, когда новая волна народного ропота докажет, что не зря наступающий день внушает страх.
Между тем разыскиваемый всеми князь Мира не покидал своего жилища. Когда сокрушали двери его дворца, он схватил пригоршню золота и пару пистолетов и спрятался под самой крышей, завернувшись в циновку, похожую на тростниковый коврик, какими пользуются в Испании. Оставаясь в таком ужасном положении весь день 18-го и ночью, утром он не выдержал, измученный жаждой, покинул свое убежище и тотчас наткнулся на солдата валлонской гвардии, стоявшего на часах. К счастью для него, дворец его в ту минуту не был окружен чернью. Несколько подоспевших весьма кстати гвардейцев, поместив князя меж своих лошадей, быстро повели его в квартал, служивший им казармой. Нужно было идти через весь Аранхуэс, и в мгновение ока узнавшая новость чернь собралась вокруг них. Князь шел пешком меж двух конников, держась за луки их седел и защищаемый ими от нападений толпы. Другие гвардейцы спереди и сзади старались защитить его, но не смогли помешать разъяренному народу нанести ему несколько опасных ударов кольями и вилами. С разбитыми ногами, с обширной раной в бедре и почти выпавшим из орбиты глазом князь Мира добрался, наконец, до казармы гвардейцев, где его бросили, окровавленного, на солому конюшни. Печальный пример милости королей, которой народная ярость может в течение одного дня отомстить за двадцать лет незаслуженного могущества.
Узнав о новых волнениях, король и королева вновь призвали Фердинанда, молили его забыть оскорбления и помочь несчастному Годою. Принц обещал спасти его. И в самом деле, он прибыл в квартал гвардейцев, который грозила захватить разъяренная чернь, рассеял ее, объявив, что виновный будет предан суду Совета Кастилии и судим. Голос наследника короны заставил толпу рассеяться.
Принц вернулся во дворец успокоить родителей, пребывавших в неописуемой тревоге и готовых ради спасения себя самих и их дорогого Мануэля пожертвовать чем угодно, даже троном. Чего от нас хотят, восклицали они, ради пощады нашего несчастного друга?! Его низвержения? Мы низвергли его. Предания суду? Мы предадим его суду. Хотят короны? Мы откажемся и от нее! Род помрачения завладел королем и королевой: они не ведали, что говорили, и обращались ко всем, прося то опоры, то совета. Чтобы успокоить их, решили отправить князя Мира под мощным эскортом в Гренаду, воспользовавшись приготовленными на дороге сменами лошадей. Карета, запряженная шестеркой мулов, была тотчас доставлена к казарме гвардейцев, чтобы вывезти князя Мира из опасного Аранхуэса. Но едва эти приготовления были замечены, как люди, догадавшись, для чего они предназначены, набросились на карету и разбили ее, выказав решимость помешать всякому отъезду.
Это новое происшествие довершило умственное помрачение несчастного Карла IV и его жены. Оба решили, что в Испанию пришла Французская революция; что она направлена не только против князя Мира, но и против них; что единственное средство предотвратить зарождающуюся бурю, спасти свою жизнь и жизнь несчастного друга – вложить скипетр в руки Фердинанда. Они говорили об этом всему своему окружению, и печальное и одобрительное молчание присутствующих подтверждало, что это и есть самое простое и верное решение, более всего способное остановить в самом ее начале революцию, столь же пугающую, как и та, что заставила пасть голову Людовика XVI. Карл IV сказал, что хочет отречься от престола; его честолюбивая жена отвечала ему, что он прав, и их министры без единого возражения предложили им составить акт отречения.
В ту же минуту акт был составлен и обнародован. Карл IV объявлял, что, устав от тягот правления, согбенный бременем возраста и болезней, он отказывается от короны, которую носил двадцать лет, в пользу своего сына Фердинанда.
Известие об отречении повергло Аранхуэс в упоение. Народ приветствовал молодого короля, которого столь долго жаждал видеть на троне, осыпая его тысячами благословений. Фердинанд, которого природа создала скрытным, а несчастья юности только усовершенствовали в этом гнусном искусстве, казался счастливым и был достаточно доволен фортуной, чтобы казаться довольным людьми. Он временно оставил министров отца, не имея возможности сразу сменить их, и тотчас приказал им вернуть изгнанного из Мадрида герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса, заточенного
Так пали последние Бурбоны, чтобы вновь явиться – на радость или беду – несколько лет спустя. Они пали в Аранхуэсе, как пали в Париже и в Неаполе, когда Французская революция настигла их, подобно фурии-мстительнице, преследующей виновных. В Париже революция лишила одного из Бурбонов головы, другого выкинула из Неаполя в море [11] , заставив укрыться на Сицилии. В Аранхуэсе, благодаря народу, влюбленному не в свободу, а всё еще в монархию, она заставила Карла IV отречься от трона ради спасения жизни бесчестного фаворита. Всегда ужасная, хотя, по счастью, всё менее жестокая, революция, низвергая с тронов, уже не убивала королей.
11
Речь идет о Фердинанде IV. – Прим. ред.
XII
Байонна
При известии о падении князя Мира население Мадрида испытало своего рода жестокую радость. Известие же об отречении Карла IV и о вступлении на трон Фердинанда VII довело ее до экстаза. Но для толпы нет полной радости, если она не сопровождается разрушением. Узнав, что князь Мира арестован в Аранхуэсе, решили наброситься на его семью и лиц, пользовавшихся его доверием. Разгромили их дома, искали их самих, но благодаря мужеству Богарне никто, к счастью, не попал в руки толпы. Вернувшись в Мадрид тотчас после отречения Карла IV, французский посланник успел спрятать семью Годоев. Мать, брат и сестры Мануэля провели ужасную ночь под крышей своего дворца, и Богарне предоставил им убежище в здании посольства, где их защищал страх перед французским оружием, ибо Мюрат в эту минуту находился всего лишь в одном переходе от Мадрида. Погромы и поджоги продолжались всё воскресенье 20 марта, и никакая власть им не препятствовала. Усталость, содействие некоторых вооружившихся горожан и прокламация Фердинанда, не желавшего опозорить начало своего правления гнусными бесчинствами, положили конец беспорядкам. К тому же Мадрид был охвачен радостью из-за того, что ненавистное правление наконец-то закончилось, а правление, столь пламенно желанное, наступило. Вряд ли в удовлетворенных душах могло пробудить тревогу известие о приближении к столице французов. Теперь испанцы обольщались мыслью, что французы признают Фердинанда VII; в любом случае, народ этот, возгордившийся тем, что победил ужасного фаворита сам, обрел огромную уверенность в себе и, казалось, никого более не боялся. Вдобавок в своей наивной радости люди верили только в то, что им нравилось, и французы были для них только союзниками, явившимися торжественно открыть правление Фердинанда VII. При подобных настроениях французские войска могли быть уверены в хорошем приеме.
Они уже большей частью перешли Гвадарраму. Двадцатого числа две первых дивизии корпуса Монсея находились меж Каванильесом и Буйтраго, третья – в Сомосьерре. Первая дивизия Дюпона пришла в тот же день в Гвадарраму, готовая подойти к Эскориалу; вторая была в Сеговии, третья – в Вальядолиде. Таким образом, Мюрат мог в течение суток вступить в Мадрид с двумя дивизиями Монсея, дивизией генерала Дюпона, всей кавалерией и гвардией, то есть с 30 тысячами человек.
Беспорядки в столице глубоко огорчили Мюрата, и он испугался, как бы французов не обвинили в желании вызвать потрясения в Испании, дабы легче завладеть ею. Не знал он и того, был ли такой неожиданный поворот событий желателен Наполеону и мог ли наверняка привести к освобождению испанского трона. Гуманность, послушание и честолюбие вели в его душе мучительную борьбу. В таком состоянии Мюрат написал Наполеону, чтобы поделиться с ним тем, что только что узнал сам, вновь пожаловаться на свою непосвященность, выразить сожаление по поводу событий в Мадриде и сообщить, что собирается без промедления вступить в столицу, дабы любой ценой подавить бесчинства черни. Он тотчас выдвинул войска Монсея к Сан-Агостино, а войска генерала Дюпона – к Эскориалу.
Двадцать первого марта Мюрат принял в Эль-Моларе переодетого курьера, доставившего ему письмо от королевы Этрурии. Эта государыня, которую он знавал в Италии и с которой подружился, взывала к его сердцу от имени августейшей и глубоко несчастной семьи. Она сообщала, что ее престарелым родителям грозит великая опасность и что для защиты они прибегают к его великодушному покровительству. Она молила его тайно прибыть в Аранхуэс, дабы убедиться в их прискорбном положении и найти средства их вызволить.