История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I
Шрифт:
Но в то время как адмирал Миссиесси сеял страх на английских Антилах, а объединившиеся Вильнев и Гравина беспрепятственно плыли к Мартинике, Гантом, которому надлежало к ним присоединиться, не нашел ни одного дня для выхода из порта Бреста, вследствие редкого погодного феномена. Сколько хватало памяти, не упомнить было такого, чтобы равноденствие не проявило себя хоть бы раз швальным ветром. Тем временем миновали март, апрель и май (1805), и ни единого раза английскому флоту не пришлось покидать пределы Бреста. Адмирал Гантом, знавший, какой гигантской операции он призван оказать содействие, ожидал подходящей минуты для отплытия с таким нетерпением, что в конце концов заболел от горя. Погода почти непрерывно стояла спокойная и ясная. Случалось, что западный ветер приносил надежду на бурю, нагоняя грозовые тучи, но внезапно небо вновь прояснялось. Оставалось только одно средство: дать в неблагоприятных
Англичане, не зная в точности о том, что им угрожало, но пораженные присутствием одного флота в Бресте, а другого в Ферроле, встревоженные, кроме того, отплытиями эскадр из Тулона и Кадиса, усилили мощность блокады. Перед Брестом они держали два десятка кораблей под командованием адмирала Корнуоллиса, и 7–8 кораблей перед Ферролем под командованием адмирала Кол-дера. Адмирал Гантом уходил с рейда и возвращался на него, становился на якорь в Бертоме и возвращался на внутреннюю якорную стоянку, уже два месяца держа всех людей, и солдат, и матросов, на борту без увольнений. В своем недовольстве он не раз спрашивал разрешения дать бой, чтобы выйти в открытое море, что ему строго-настрого запрещалось.
Наполеон, рассчитав, что в середине мая становилось опасно заставлять Вильнева, Гравину и Миссиесси и дальше ждать на Мартинике и что английские эскадры, пустившиеся в погоню за ними, в конце концов до них доберутся, еще раз изменил последнюю часть своего плана. Он решил, что коль скоро Гантом не отплыл до 20 мая, он больше не станет отплывать и будет ждать в Бресте, когда его разблокируют. Вильнев получил приказ возвратиться вместе с Гравиной в Европу и совершить то, что поручалось прежде Гантому, то есть разблокировать Ферроль, где он должен был найти пять французских и семь испанских кораблей, затем подойти, если сможет, к Рошфору для соединения с Миссиесси, который, вероятно, к тому времени вернется с Антильских островов, и наконец, появиться перед Брестом и открыть выход в море Гантому, что доводило общую численность его кораблей до пятидесяти шести. С такой невиданной доселе на океане эскадрой ему предстояло войти в Ла-Манш.
План был вполне осуществим и имел даже большие шансы на успех, как вскоре показал ход событий. Однако он был менее надежен, чем предыдущий. Новый план обладал тем неудобством, что вынуждал Вильнева к одному сражению перед Ферролем и к другому – перед Брестом; и хотя в обоих случаях перевес сил оказывался на его стороне, не было уверенности, что эскадры, которые он должен разблокировать, успеют прийти ему на помощь и принять участие в сражении. Сомнительное сражение способно деморализовать генералов, чье доверие к морю невелико, какими бы храбрецами они ни были. Адмирал же Вильнев, хоть и бесстрашный солдат, не обладал твердостью, соразмерной его шансам, и оставалось только сожалеть, что прекрасная погода помешала осуществлению первой комбинации.
Изменение, привнесенное в план обстоятельствами, стало последним. Все комбинации Наполеон обдумал и принял решение в самый разгар празднества, как рассказывает он сам в постскриптуме к одному из писем. Он тотчас отдал необходимые распоряжения. В Рошфоре подготовили два корабля под командованием контр-адмирала Магона. Он не мешкая снялся с якоря, чтобы доставить на Мартинику весть об изменении решений Наполеона. Снаряженные в Лорьяне, Нанте и Рошфоре фрегаты готовились отплыть туда же, как только получат подтверждение, что Гантому более не нужно выходить в море; им поручалось доставить Вильневу приказ немедленно возвращаться в Европу, чтобы исполнить там новый план. Каждый фрегат сопровождал бриг, снабженный дубликатом приказов. В случае захвата фрегата бриг мог спастись и передать дубликат. Депеши, запечатанные в свинцовые ларцы, были поручены доверенным капитанам, которым в случае опасности надлежало сбросить их в море. Эти предосторожности, как и все последующие, достойны упоминания в поучение правительствам.
Чтобы флоты Бреста и Ферроля смогли помочь тем, кто придет их разблокировать, были приняты чрезвычайные меры. Гантом должен был стоять на якоре в бухте Бертома, месте открытом и небезопасном. Для исправления этого недостатка и поддержки эскадры из Парижа прислали генерала артиллерии и выставили на берегу батарею в сто пятьдесят орудий. Гурдон, сменивший в Ферроле заболевшего адмирала Буде, получил приказ перейти из Ферроля в Ла Корунью, на открытую якорную стоянку, и привести туда французскую дивизию. Адмиралу Гранделлане предписывалось сделать то же самое с испанскими кораблями. От испанского двора добились, чтобы он укрепил якорную стоянку береговыми артиллерийскими батареями.
Не переставая отдавать такое множество приказаний, Наполеон продолжал путешествие по Италии. Он посетил Бергамо, Верону, Мантую, присутствовал на представлении битвы при Кастильоне, данном корпусом в двадцать пять тысяч человек в самой местности сражения; провел несколько дней в Болонье, увлеченный учеными ее знаменитого университета; затем проехал через Модену, Парму, Пьяченцу и, наконец, прибыл в великолепную Геную, приобретенную им росчерком пера. Он пробыл там с 30 июня по 7 июля, проводя время в празднествах, достойных мраморного города и затмивших всё, что смогли вообразить итальянцы.
Приняв присягу генуэзцев, подготовив с инженером Форфе будущее флотское заведение, которое он хотел создать на этом море, и доверив великому казначею Лебрену заботу об организации управления новой частью империи, Наполеон отбыл в Турин, где притворился занимающимся парадами; затем, вечером 6 июля, оставив императрицу в Италии, выехал вперед на двух простых почтовых каретах, выдав себя в дороге за министра внутренних дел, и в двадцать четыре часа прибыл в Фонтенбло. Утром 11-го Камбасерес и министры уже ожидали его приказаний. Наполеон собирался отбыть в экспедицию, в результате которой мог либо стать абсолютном властелином мира, либо, подобно новому фараону, оказаться поглощенным морской пучиной. Он чувствовал себя как никогда спокойным, бодрым и уверенным. Но тщетны бывают желания величайших гениев; как ни сильна их воля, будучи человеческой, она лишь бессильный каприз, когда Провидение судит иначе. Вот тому весьма памятный пример. В то время как Наполеон всё подготовил для встречи с вооруженной Европой между Булонью и Дувром, Провидение готовило ему эту встречу совсем в иных местах!
Император Александр отложил утверждение договора, учреждавшего новую коалицию, до минуты, когда Англия согласится оставить Мальту. Не сомневаясь в благоприятном ответе, он запросил паспорта для Новосильцева, дабы как можно скорее вступить в переговоры с Наполеоном. Император, постепенно терявший воинственность по мере приближения к развязке, надеялся такой стремительностью увеличить шансы на мир. Но он плохо понимал Лондонский кабинет. Тот решительно отказался оставить остров Мальту. Это известие, придя в Петербург в то время, когда Новосильцев находился в Берлине, повергло российское правительство в несказанное волнение. Что делать? Следовать пути, намеченному Англией, соглашаться с требованиями ее непомерного честолюбия значило принять в глазах Европы самую второстепенную роль, значило отказаться от переговоров Новосильцева, ибо его отошлют из Парижа в самый день его прибытия и, возможно, самым унизительным образом, если он не привезет известие об оставлении Мальты. А это значило немедленное вступление в войну на стороне Англии, вслед за ней, на ее содержании. Напротив, порвать с ней из-за отказа значило публично признать, что ввязались в ее политику, не понимая ее, значило дать ход делу Наполеону на глазах у всех и оказаться в смешной изоляции, поссорившись с Англией из-за ее требований и поссорившись с Францией из-за своих легкомысленных поступков. Не желая очутиться на милости Англии, оказывались на милости Наполеона, который будет диктовать условия сближения с Францией.
Если бы Наполеон не пришел на помощь российскому двору, совершив ошибку с Генуей, он увидел бы своих врагов в величайшем смятении. В самом деле, Петербургский кабинет как раз обдумывал создавшееся тяжелое положение, когда пришло известие о присоединении Генуи. Оно стало причиной истинной радости, ибо вывело из затруднения государственных деятелей, весьма неосмотрительно запутавшихся. Было решено поднять большой шум и как можно громче заявить, что невозможно более вести переговоры с правительством, которое каждый день совершает новые захваты. Так нашелся совершенно естественный повод отозвать Новосильцева из Берлина, и ему тотчас послали приказ возвращаться в Петербург, оставив прусскому королю ноту с разъяснением причин. Сочли возможным не настаивать более на оставлении Мальты англичанами и ратифицировали договор, учреждающий третью коалицию, сославшись на недавние узурпации французского императора.