История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I
Шрифт:
что вопреки последней договоренности обоих дворов не причинять друг другу неудобств, Петербургский кабинет аккредитует французских эмигрантов при иностранных державах и укрывает заговорщиков, под предлогом российского подданства избавляя их от французской полиции;
что это означает нарушение духа и буквы договоров;
что если Россия хочет войны, нужно лишь сказать об этом открыто; что Первый консул ее не желает, но и не боится. Касательно происшествия в Бадене Первый консул отметил, что Россия весьма необдуманно назначила себя гарантом германской территории, ибо обладает спорными для вмешательства полномочиями; а также что Франция воспользовалась правом законной самозащиты против заговора, плетущегося вблизи ее границы с ведома определенных германских правительств; что, сверх того, она уже объяснилась с ними и на ее месте Россия поступила
Это была жестокая ирония в отношении государя, которого упрекали в том, что он оставил безнаказанными убийц своего отца, и в связи с этим обвиняли, впрочем, несправедливо, в пособничестве ужасному покушению. Она показала императору Александру, сколь неосмотрительно он вмешался в дело герцога Энгиенского: смерть Павла I делала отпор его вмешательству легким и ужасным.
Что до Австрии, Первый консул мог лишь порадоваться безразличию, какое она выказала к Эттенхаймской жертве. Но он понимал также, что в Вене злоупотребляли препятствиями, которые, казалось, чинила ему морская война. У него было два способа разбить Англию, один – схватившись с ней вплотную в проливе Па-де-Кале, другой – уничтожив ее союзников на континенте. Наполеон желал хорошенько проучить Австрию, и, по существу, второй способ был легче и надежнее первого: менее прямой, он оказался бы не менее действенным. Коль скоро Австрия провоцировала его, он решил, не теряя ни минуты, покинуть Булонский лагерь и вступить в Германию. Он велел передать обоим Кобенцелям, как послу в Париже, так и венскому министру [Иоганну Филиппу Кобенцелю], что Бавария уже несколько веков остается союзницей Франции и поэтому он не оставит ее на произвол Австрии; что если она совершила ошибку, захватив слишком поспешно владения имперского дворянства, то это сама Австрия неправедными секвестрами вынуждает германских государей возмещать ущерб за перенесенное насилие путем насилия же; наконец, что если Австрия не отзовет свои батальоны из Богемии и Тироля, то он выдвинет сорокатысячный корпус в расположение Мюнхена в ожидании отвода императорских войск.
Все эти интриги, вызванные Венсенской катастрофой, едва не отвратили внимание Первого консула от внутренних дел, пришедших в это время к настоящему кризису.
Хотя впечатление, произведенное смертью герцога Энгиенского, смягчилось со временем, как всегда бывает даже с самыми яркими событиями, оставалась еще одна постоянная причина волнений: процесс Жоржа, Моро и Пишегрю. В самом деле, суд над такими людьми, как Ривьер и Полиньяк, дорогими старой французской аристократии, и Моро, дорогим всем, кто любил славу Франции, был досадной, но неизбежной необходимостью. Процесс должен был состояться и еще месяц-другой нарушать до сего времени спокойное правление Первого консула.
Совершенно непредвиденный несчастный случай добавил мрачных и зловещих красок. Пишегрю, узник Первого консула, не веря поначалу в его великодушие и едва веря в предложение о помиловании, переданное через Реаля, вскоре ободрился и предался мысли сохранить жизнь и восстановить честь, основав крупное заведение в Кайенне. Предложения Первого консула были искренними, ибо в своей решимости покарать лишь роялистов он хотел помиловать Моро и Пишегрю. Но Реаль недосмотрел за Пишегрю. Последний, не слыша более речей о предложениях Первого консула и узнав о кровавой казни в Венсене, решил, что теперь нечего рассчитывать на милосердие, которое ему предлагали и обещали. Смерть не страшила воина: она казалась почти вынужденной развязкой преступных интриг. И несчастный предпочел немедленную смерть позору, который стал бы следствием публичного процесса.
Он попросил у Реаля творения Сенеки и однажды ночью, после многочасового чтения оставив книгу открытой на словах о добровольной смерти, удавился с помощью шелкового галстука и деревянной шпильки, из которой сделал рычаг. К концу ночи стражники, услышав какое-то движение в его камере, вбежали и нашли его задушенным. Призванные врачи и судьи не оставили никаких сомнений в причине смерти и сделали ее совершенно очевидной для всех.
Но их свидетельство ничего не доказало тем, кто решил поверить в клевету или распространять ее, в нее не веря. Роялисты договорились до того, что Пишегрю задушили наемные убийцы Первого консула. Эта катастрофа в Тампле стала дополнением катастрофы, названной Венсенской;
Эта гнусная выдумка была столь же глупа, столь и отвратительна: присутствие Пишегрю на процессе ничуть не противоречило интересам Первого консула. Нелепое обвинение вскоре развеялось, но пока оно волновало умы, и разносчики лживых новостей, повторяя его, служили коварству его изобретателей. Однако впечатления эти были недолговечны. Если просвещенные люди, друзья Первого консула, радеющие о его славе, и сохраняли в глубине сердец безутешные сожаления, общество хорошо понимало, что может вздохнуть спокойно лишь под защитой сильной и справедливой руки. Никто не верил всерьез в возобновление казней, высылок и грабежей. Следует даже признать, что люди, лично участвовавшие в Революции либо приобретшие национальное имущество, общественные должности или обременительную известность, почувствовали тайное удовлетворение, когда генерал Бонапарта отделил от Бурбонов ров, наполненный королевской кровью.
Впрочем, впечатления от политических событий волновали тогда только небольшой круг лиц, с каждым днем сокращавшийся. Внимательно следили за текущими событиями лишь классы, достаточно просвещенные и праздные, чтобы интересоваться делами государства, и лично заинтересованные лица из всех партий.
Однако и среди этой публики впечатления разделялись. Одни объявляли гнусностью насилие, совершенное над герцогом Энгиенским, другие находили не менее гнусными непрестанно возобновляемые заговоры против Первого консула. И поскольку впечатление от смерти герцога уже начинало изглаживаться из памяти общества, стали больше возмущаться покушениями в среде незаинтересованных мирных жителей, которым хотелось вздохнуть, наконец, спокойно под защитой могучей руки, правящей Францией.
В этом столкновении мнений родилась мысль, вскоре распространившаяся с быстротой молнии. Роялисты, считавшие Первого консула единственной помехой их планам, хотели уничтожить его в надежде, что вместе с ним падет и правительство. Что ж, говорили другие, нужно обмануть их преступные чаяния. Человека, которого они хотят уничтожить, надо сделать королем или императором, чтобы передача власти по наследству обеспечила ему естественных и непосредственных преемников. И тогда, поскольку преступление против его личности станет бесполезным, будет меньше искушения таковое совершить. Мы видим, как всего за несколько лет свершился возврат к монархическим идеям. Пять членов Директории, назначаемые на пять лет, сменились тремя консулами, назначаемыми на десять лет, а на смену им пришел единственный консул, имеющий пожизненную власть. Остановиться на этом пути можно было, лишь сделав последний шаг, то есть вернувшись к идее наследственной власти. Для этого хватило бы малейшего толчка. И этот толчок совершили сами роялисты, пожелав убить Первого консула и тем явив зрелище весьма обыкновенное, ибо чаще всего именно враги правительства своими неосмотрительными нападками заставляют его развиваться вернее всего.
В один миг и в Сенате, и в Законодательном корпусе, и в Трибунате, и в Париже и главных городах департаментов, где собирались избирательные коллегии, и в рассыпанных по побережью лагерях спонтанно начали выступать за идею монархии и наследственной власти. Стихийное движение общественного мнения подогревалось выступлениями различных собраний, заигрывающих с настроениями в обществе; префектами, которые стремились выказать свое усердие; генералами, желавшими привлечь к себе взор всемогущего господина. Все прекрасно понимали, что, предлагая монархию, они угадывают тайную мысль своего господина и, конечно же, ничуть не оскорбят его, если случайно опередят время, назначенное его честолюбием.
Какое зрелище представляет собой нация, которая с такой поспешностью воззвала к сильной руке; устремилась навстречу генералу Бонапарту по его возвращении из Египта, умоляла его принять власть, которую ему и без того не терпелось захватить, сделала его консулом на десять лет, затем пожизненным консулом, и, наконец, наследственным монархом; лишь бы только крепкая рука воина защитила ее от анархии, пугающий призрак которой непрестанно преследовал ее! Какой урок фанатикам, которые желали, в бреду своей гордыни, сделать из Франции республику! И что понадобилось для такой перемены мыслей? Всего четыре года и неудавшийся заговор против необычного человека, объекта любви одних, ненависти других и страстного внимания всех!